Глаза у Электры слипались, голова отяжелела и наконец опустилась на мощное мокрое плечо мужчины. Она отчаянно зябла в промокшей рубашке, но вскоре чуть отогрелась в тепле его тела и, поворочавшись, устроилась поудобней.

– И все-таки… не следует слугам ездить в хозяйских каретах, – сонно пробормотала она. – А потом еще обвинять людей в том, что тебя приняли за другого…

Теплое плечо, к которому она прижималась щекой, вдруг заходило ходуном – Элли поняла, что мужчина смеется над нею. Что ж, смех – куда лучше, нежели крик и оскорбления… То есть было бы лучше, если бы ее гордость не была так глубоко уязвлена. Впрочем, сейчас уже и гордость ее безмолвствовала. Несомненно, у мистера Хейстингза есть все основания потешаться над нею.

К тому же он такой большой, такой теплый… а она так устала и продрогла…

«Я пахну жасмином…»

Даже после всего этого светопреставления где-то под влажной одеждой у нее притаился аромат жасмина, омытого дождем.

Девушка снова зябко задрожала – и Эрон, почти против воли, обнял ее и притянул к себе, согревая. Он куда крупнее, поэтому тело его лучше хранит тепло. А она… что ж, она в сравнении с ним сущий цыпленок, невзирая на свои впечатляющие округлости.

Нет! Больше никаких английских леди! Даже самые лучшие из них пребывают в святой уверенности, что он обязан их защищать, устранять все последствия их безумств и нести ответственность за все их ошибки…

Но она стояла над ним, защищая от дождя и града своим телом, словно живым щитом…

«Ангел. Дьявол. Что за странная девушка…»

Во сне она еще теснее прильнула к нему, и Эрон опомнился. Нет, это женщина. Взрослая женщина, которой под силу осложнить ему жизнь, если она узнает ненароком, кто он на самом деле такой!

А ведь он уже чувствует себя за нее в ответе… И пусть он оказался здесь один на один с нею против своей воли. Пусть угодил сюда бесчувственный и связанный. Пусть не просил об этом «свидании», глаза б его вовек не видали этой сумасбродки!..

И все же…

Все же многие будут тосковать по ней, если что-нибудь случится. Наверняка не все ее братья безумцы, подобно тому громиле, что так внезапно напал на него в темноте, что Эрон не смог оказать сопротивления. Да, унизительно, кто бы что ни говорил… То, что он был безоружен, а нападение внезапно – слабые отговорки.

Но сейчас он так устал, что даже злиться был не в состоянии. Ведь если бы он сейчас разозлился не на шутку, то должен был бы отшвырнуть от себя наглую девчонку и уйти куда глаза глядят – а бедняжка так продрогла, а он так устал, что…


Генри Хейстингз, бывший карточный игрок и преступник, а ныне волей-неволей ставший камердинером его светлости и взятый им на поруки, в существование рая не верил – подобно большинству ему подобных.

Вот ад – это совсем другое дело. Людям его сорта надлежит заранее с ним познакомиться. Сейчас, борясь с захлестывающими его попеременно волнами жара и леденящего холода и болезненно, словно удары гигантского колокола, отдающимися в голове звуками, Хейстингз чувствовал себя в самом настоящем, первостатейном аду. Он тщетно пытался высвободиться из каких-то хитрых силков, сковывающих его…

– Ш-ш-ш, милорд! Успокойтесь, не то еще больше обессилите!

Он послушно затих. По крайней мере от звука этого голоса не звенело в ушах. Напротив, этот голос, напоминающий тот, что давным-давно пел ему колыбельные песенки, был словно бальзам для его обнаженных нервов. Но голос смолк, и как ни напрягал Хейстингз слух, он не мог вновь его расслышать.

…Как же тягостны его путы! И он вновь бешено забился, силясь высвободить ноги.

– Все хорошо, милорд, успокойтесь!

Кто? Кто это тут «милорд»? Это к нему обращаются таким образом? Он попытался припомнить, отчего это так, и ему это даже почти что удалось… Но накатившая волна жара, сменившаяся ознобом, помешала ему.

…Как холодно. Он попытался зарыться поглубже в подушки, силясь согреться и не в силах унять приступ сотрясающей все тело дрожи. Кто-то нежно коснулся его лба – и дрожь мгновенно унялась. Пальцы… теплые, тонкие, нежные – они поглаживают, ласкают…

Затем он ощутил эти пальцы у себя на груди – их прикосновения к обнаженной коже были необычайно нежны. Обнаженной коже? Куда делись сковывающие его путы? Стало быть, теперь он свободен и может выбраться из этого ада?

Но Хейстингз не пошевелился, словно загипнотизированный сладостными круговыми движениями этих пальчиков. Ради этого прикосновения он согласен был еще какое-то время помучиться в аду, где теперь почему-то странно пахло – то ли подгнившими овощами, то ли затхлой водой из заросшего пруда, где к тому же утонула и сдохла коза…

Гаже запаха Хейстингз в жизни не чувствовал – а ведь он без малого год просидел в тюрьме в тропиках, и о том, что такое настоящая вонь, знал не понаслышке. Лишь нежные прикосновения удерживали его от того, чтобы стремглав устремиться прочь от источника невыносимого амбре. И, с трудом терпя испытание, выдавшееся на долю его несчастного носа, он всецело сосредоточился на пальчиках, порхающих по его широкой груди.

…Ручка маленькая. Так это леди? Нет… подушечки этих пальчиков слегка загрубели – кожа его, ставшая вдруг необычайно чувствительной, это ощущает. Эта женщина явно этими руками зарабатывает себе на жизнь. Это сиделка?

Хорошо, если сиделка. Если это так, то он, видимо, еще не в аду… он просто болен. Тут он припомнил, как мок под дождем – чертовски холодным английским дождем, и это после почти двадцати лет житья в жарком климате экзотических островов! Прислушавшись, Хейстингз различил звук: в окошко барабанил все тот же омерзительный ледяной дождь…

Да, это лихорадка. У него лихорадка… и он в Англии.

Вот только он никак не мог вспомнить, как сюда попал.

А сиделка продолжала свои манипуляции: она втирала в его грудь что-то вонючее. Похоже, он мало-помалу согревался, да и дышать вдруг стало полегче. Хейстингз чувствовал, что его вот-вот одолеет живительная дрема, где не будет места видениям преисподней. Лихорадка, холодный английский дождик – и ангельский голос сиделки, а еще ее волнующе-эротичные касания…

Уже проваливаясь в сон, он понадеялся, что этот ангел по невинности своей не заметит его мощнейшего возбуждения…

Глава 6

Открыв глаза, Электра узрела прямо перед собой заляпанную грязью льняную ткань. Она поморгала. Это оказалась мужская сорочка, в распахнутый ворот которой неведомо как проникла ее рука, которая покоилась теперь на теплой обнаженной мужской груди.

Боже праведный и все святые!..

Было утро. Электра взглянула вверх, прямо в розовое с золотом рассветное небо, заменявшее отсутствующую крышу. Она лежала в теплом, но слегка влажном гнездышке, свитом наспех из затхлых занавесок и портьер. Даже сегодня, когда с того памятного пожара минуло почти четырнадцать лет, они все еще хранили запах дыма. А мужчина, который оказался на поверку вовсе не лордом Эроном… кстати, как его зовут? Ах да, Хейстингз. Мистер Хейстингз прижимал ее к себе, обняв обеими руками, одна из которых уютно покоилась на ее талии…

Похоже, что, продрогнув до костей, она сама прильнула к нему и уютно угнездилась, согреваемая его мощным теплым телом. Теперь голова ее лежала у него на плече, одну ногу она согнула в колене и закинула прямо на него… И колено этой ноги покоилось прямо на… О боже правый и все святые!..

Однако мистер Хейстингз во сне был необычайно нежен и предупредителен.

Или сам тоже не прочь был согреться.

Бедняга уступил ей самое сухое и защищенное от непогоды место в «гнездышке» – и она от этого весьма выиграла. Ночью она вполне могла погибнуть от холода, однако сейчас чувствовала себя просто восхитительно.

С величайшей осторожностью она убрала ладошку, вздохнув с облегчением оттого, что грудь мужчины даже не шевельнулась. Затем очень медленно вытащила руку из-под его сорочки. Потом, снова очень осторожно и медленно, убрала ногу, которая лежала на… на… боже, на чем… неужели?…

Стыдливо отведя взгляд, она отстранилась от теплого могучего тела. Для нее невыносима была мысль, что мужчина, проснувшись, застанет ее в своих нежных объятьях… Ах, как было бы неловко! Электра изо всех сил убеждала себя, что кровь кинулась ей в лицо именно от неловкости положения, а вовсе не потому, что мужские руки обнимают ее. Наконец ей удалось откатиться в сторону.

Даже жалко… ах, как ей было удобно! К тому же было тепло, а вчера ночью она такого даже вообразить себе не могла!

Черт подери!

Она провела ночь в объятьях незнакомца.

Но ведь именно таков был план, разве не так?…

Впрочем, лишь с огромной натяжкой можно было назвать планом необдуманное похищение мужчины и намеренно погубленную собственную репутацию. В ее действиях куда больше было бесшабашного безумия, нежели хладнокровно обдуманных действий. Похоже, она и в самом деле плоть от плоти своей безумной семейки…

Не говоря уже о том, что план ее по всем статьям провалился.

Бегло оглядев себя, Электра пришла к выводу, что добродетель ее никоим образом не пострадала. Даже ее рубашка и жилет, пусть влажные, перепачканные и мятые, не были расстегнуты. Так что она дешево отделалась… А этот мистер Хейстингз и не подумал воспользоваться ее слабостью.

Еще бы он посмел!

Слуга, обесчестивший леди, – не жилец на этом свете. В подобных случаях дело редко доходит до суда – виновный просто погибает от некоего трагического несчастного случая, при этом у всех лиц, вовлеченных в скандал, прочнейшие алиби.

Так уж устроен этот мир, и Электру такое положение дел вполне устраивало.

Впрочем, если до ее братьев дойдет, что их сестрица провела ночь в объятьях слуги, пусть даже спасая тем самым свою жизнь, бедняга Хейстингз и до вечера не доживет. А если кому-то, кроме родных, вдруг станет об этом известно – прощай ее репутация!

К своей добродетели Электра относилась без налета излишней сентиментальности. Чем скорей она выйдет замуж и избавится от тягостных запретов, налагаемых обществом на невинную деву, тем лучше. У замужних дам куда больше свобод, нежели у юных леди. Замужние могут ходить за покупками и даже путешествовать в одиночестве. Они могут танцевать на балах с кем угодно, и их озабоченные компаньонки не станут придирчиво оценивать каждого кавалера. Боже правый, да Электра мечтала просто о возможности гулять в парке погожим летним днем!