Я только кивал на его слова, но почему то на душе становилось холодно от плохого предчувствия. Я ждал его следующих слов и боялся их. Но он не говорил.

О его привычке с детских лет записывать разговоры, а потом их много раз прослушивать и обдумывать, знали все. Поэтому диктофон меня не удивил. Амиран включил запись, и моё сердце замерло, перестало качать кровь.

Голос. Её голос родной, до боли знакомый, только странно тянущий окончания слов... Стоило мне услышать про эти гребанные таблетки, что с@ку валяются в каждой аптечке, как я всё понял. В этот раз некому было откачать и вытащить...

Слышал её голос, её слова, как называла меня тварью и падалью, как проклинала, как говорила, что ненавидит. Она думала, что я в курсе всего, что сам всё это придумал. Она ушла, думая, что я соврал про бесплодие и специально отправил её сюда! Я!

Я слышал её мысли и понимал, что вот то, что она думала в последние минуты, как это всё выглядело её глазами. И ничего не изменить, не исправить. Пока моя жена и мой ребёнок умирали, я ужратый, как последняя свинья, пускал пьяные слюни! Кира не допустила, чтобы над ней надругались, чтобы малыш погиб во время изнасилования.

 Она ушла сама. Чистой, нетронутой и ненавидящей своих убийц. Меня и мою мать. Амиран протянул мне ещё две бумажки в отдельных файлах. С трудом фокусирую зрение. Свидетельство о смерти и заключение экспертизы. Причина смерти - анафилактический шок.

- Выпьешь? - Тахмиров потянулся за бутылкой вискаря.

Сказать ничего не смог. Голос пропал, горло перехватил спазм, мешающий даже глотать. Одним движением сгреб и бумаги и диктофон со стола. Как теперь жить, зная, что моя мать убила мою жену и моего ребёнка. А я это допустил и позволил.


Глава 31.


Сабир.

Какая выпивка? Какое выпьешь? Напился уже, до конца дней не расхлебаешь.

- Спасибо, Амиран. - Иду на выход просто по памяти, еле вписываюсь в дверной проём.

Иду так, словно у меня на плечах груз в пару сотен килограмм. На улице Влад мечется возле машины, как тигр, запертый в клетке. Стоило ему меня заметить, как он замер, смотрит и не понимает в чем дело, почему я один.

- Сабир! - начинает он.

- Её больше нет. Не допустила насилия над собой. Поехали. - Сели в машину и оба не знаем что делать. - Домой. К себе.

Едем молча. Каждый в своих мыслях. Мы много в жизни говна видели, и сами не ангелы в белых одеждах. Но сейчас хочется ничего не чувствовать, потому что то, что творится внутри слишком больно.

Не доезжая до города, Влад не выдерживает, останавливает машину и выходит. Грохот от посыпавшихся на машину ударов слышен, наверное, на километр. Влад, который к этой машине относится так, что ни одна баба такого отношения к себе не дождалась от него пока, сейчас выплескивал всё своё неприятие произошедшего.

 С трудом выхожу на улицу. Иду к другу и тут же получаю удар, второй, третий... Не сопротивляюсь, не уворачиваюсь. Надеюсь, что боль физическая сможет хоть на время заглушить ту, что в душе. Зря надеюсь.

 Всегда смеялся, считал все эти рассказы про чувства, эмоции это для слабаков, которым кроме как развешиванием слюней, заняться не чем. Нормальный мужик будет ныть и за сердце хвататься?

 А сейчас сам от чувств задыхаюсь. Горьких, болезненных, которые не получается заткнуть, хотя бы для того, чтобы сообразить, что сейчас делать. Сплевываю кровь от разбитых губ, сажусь прямо на асфальт, облокачиваюсь на колесо, и плевать что пыль и грязь кругом.

- Как вся эта хрень случилась? Ты же трясся над Кирой? - спрашивает Влад.

- После того, как нам сообщили о взрыве, я рванул к тебе в больницу, а Киру отправил домой. Пока опасность не миновала, был возле тебя...

- Усраться, какая у меня сиделка, оказывается, была! - перебивает он.

- Пока я в больнице торчал, Кира с охраной присылала еду из дома и свежую одежду. - Продолжаю, не обращая внимания на Влада, мне даже больше, чем ему нужно повторить события тех дней. - Когда, я вернулся, она меня встретила, как всегда. А на утро ей стало плохо. Я сначала испугался, думал, может траванули её, потом решил, что от усталости. Ты же видел, как она работала! До нас обоих не сразу дошло, что зря о плохом сразу подумали. Измаила в аптеку сгоняли. Куча тестов показала, что Кира беременна.

- Бл@ть! Она ещё и беременна была? - ещё один удар по машине.

- Жену я оставил дома, а сам рванул к деду с матерью, обрадовать. - Перед глазами стоял момент, как я подхватываю Киру на руки, и моя девочка смеётся, радостно, светло. - А мать мне выдала, что детей я иметь не могу, мол, в детстве беда случилась, а она скрывала.

- Хорошо, позвонить ты не мог, лично поперся. Хрен с ним, сам хотел обрадовать. Даже ревность я пойму... Сам бы сначала взбесился! Но...

- Но я нажрался, и кроме ревности и чувства, что она меня предала, что стоит мне и врёт, в башке ничего не было. Я её прогнал, не поверил, слушать не стал. Мне же мать сказала! Велел дома сидеть, а мать решила, что раз Кира мне изменила, значит должна понести наказание. А что бы я ни вздумал жалеть, мне сказала, что Кира уехала, сбежала, пока я пьянствовал. - Как простить самому себе, то, что произошло, я не представлял.

Две картинки меняли друг друга, как в забавной игрушке из детства. Только ничего забавного сейчас не было. Кира, смеющаяся у меня на руках, и Кира, с испуганными глазами, полными слёз, когда я сорвал с её пальца кольцо.

- А какого х@я, твоя мать полезла? По-какому праву она в твоём доме распорядилась? - глаза Влада сейчас ничем не отличались от тех, какими на меня самого смотрел Князь. - Твоя мать, прости, но я б башку ей свернул! Придушил собственными руками.

- Моя мать, когда мы получили результат анализов сегодня с утра, и она поняла, что Кира вопреки её собственным заверениям, носила моего ребёнка, призналась в том, что сотворила. Но от страха и переживаний ей понадобился врач. - Ловлю себя на том, что не переживаю, не волнуюсь, не хочу сорваться и ехать к деду.

- Испугалась? Она испугалась? А Кира когда умирала, не боялась? О чём девчонка в тот момент думала, никому не интересно? - взрывается злостью Влад, а я включаю ему диктофон, который забрал у Тахмирова. - Про что она говорит?

- Помнишь, когда я Киру первый раз увидел и к себе домой забрал? Ей плохо тогда ещё было? - говорю и сам вспоминаю. - Она очень боялась, что случится, что-то подобное и таскала с собой таблетки, на которые у неё аллергия, и очень сильная. Я же тебе тогда сразу сказал. Вот с их помощью, она и ушла.

- С@ка ты, Агиров. - Устало говорит Влад. - Живи теперь с этим. Надеюсь, мамочка твоя теперь счастлива? Довольна? Поехали, пока меня опять не накрыло.

Перед тем как открыть дверь в опустевший дом, замираю, сжав дверную ручку. Здесь никого не было всё это время.

- Что стоишь? Боишься с совестью встретиться? - раздается голос Влада из-за спины.

 В своё время я предлагал ему жить со мной в доме, но он отказался, у него своя отдельная берлога в доме на территории, где живут все бойцы. И сейчас я очень жалею, что придётся остаться в этом доме одному. Мое логово, на территории которого, я никого не терпел. Единственная, с кем я его разделил, это Кира, а сейчас я откровенно трусил войти в собственный дом.

- Нет, с совестью не боюсь. Память пугает. - И не дожидаясь ответа, прохожу внутрь.

В нос сразу шибает запах застоявшейся мусорки. Включаю свет, смотрю по сторонам, всюду пыль, окна все закрыты, захожу на кухню. Стол накрыт. Блюда прикрыты крышками, но я уверен, что там всё, что мне нравилось больше всего.

За полтора месяца, конечно, всё пропало. Но словно тяжёлый кулак впечатывается в грудь. Она плохо себя чувствовала с утра, но вместо того, чтобы отдыхать, старалась, готовила. Я знаю, как она это делала, как заморачивалась, но делала всё идеально.

Распахиваю окна настежь. Снимаю пиджак, закатываю рукава. Кира не потерпела бы на своей кухне такого. У неё даже во время готовки всё блестело. Счищаю содержимое тарелок в мусорный пакет, пытаюсь представить, сколько же труда и времени потратила Кира ради того, чтобы отметить этот день, и чем всё закончилось.

 Мелькает мысль, что нужно позвонить деду, спросить про мать, и понимаю, что не могу. Не хочу о матери ничего слышать. Не знаю, когда буду уверен, что при виде её не сорвусь, не выскажусь почище деда.

 Нельзя! Я мужчина. А дед учил, что за все проступки женщины всегда отвечает её мужчина. Значит и виноват я. Она меня родила, растила, переживала... Но глухая, чёрная злоба ворочается мутью в душе. Понимаю, что нужно позвонить, надо, это моя обязанность перед женщиной меня выносившей!

А перед женщиной, что должна была выносить моего ребёнка, перед этим ребёнком у меня не было обязанностей? О них я беспокоиться не должен был?

Отмываю посуду, вычищаю холодильник от продуктов, драю столы и полки, намываю полы. Похрен, что плечо и рука безбожно ноют, что спина отказывается разгибаться. Выкидываю из бара все бутылки до единой. Всё равно на их цену. Ни капли пойла больше не будет в моем доме.

Во всем доме остались неубранными только две комнаты, в которые я просто боюсь заходить. Кирина спальня, давно ставшая нашей общей, и комната с камином. Кира её очень любила из-за этого самого камина и огромных окон-дверей, сквозь которые можно было видеть сад.

 Благо уже ночь и можно дать самому себе отсрочку. Хотя бы до завтра. Но мысли, что отступили, пока был занят уборкой, сейчас навалились с ещё большей силой.

 Весь дом наполнен воспоминаниями. Память услужливо дополняет знакомые интерьеры. Кира колдует у плиты, забавно хмурится, если что-то ей не нравится. Кира прижалась к дверному косяку в ожидании, когда я раскрою ей объятья, чтобы птичкой влететь в них и прижаться к груди. Кира сидит на матах и наблюдает, как я ворочаю железо. Кира поднимается по лестнице и обернувшись смотрит на меня. Кира замерла у двери в мою комнату, в тот вечер, когда решила прийти... Кира, Кира, Кира! Везде и повсюду.