Не знаю, какие дела образовываются у Фрола — возможно, это связано со звонками, которые атаковали его телефон в квартире, но он высаживает меня на остановке у офиса, а сам уезжает.

Я пытаюсь настроиться на рабочий лад, но все делаю машинально: мысли постоянно крутятся вокруг мужчины, который на прощанье не сказал ни единого слова. Изменилось ли что-нибудь между нами? Не знаю. И мне не хочется этого знать.

Мне вообще не хочется думать об этом.

И мне хоть в чем-то везет.

В планы менеджеров не входит засиживаться в пятницу вечером, тем более что и не для кого — директора нет, поэтому с накладными мы управляемся быстро. Марья Ивановна тоже расстреливает все шарики в виртуальной игре и с чувством выполненного долга уходит домой пораньше.

Последними офис покидают программисты. Артем заглядывает, чтобы попрощаться, замечает меня с толстой папкой договоров, которые я перебираю, и советует не засиживаться.

— Мне спешить некуда, — отшучиваюсь, — у меня черепахи нет.

— А кто есть? — мимоходом интересуется парень.

Он уходит, а я все еще прокручиваю в мыслях его вопрос. И не кому-то, а сама себе отвечаю: есть родители, брат, бабушка и подруга. И мужчина, с которым у нас непонятные отношения, впрочем…

И только в мысли подкрадывается сомнение, как я слышу уверенные шаги в коридоре, и еще не видя гостя, понимаю, что это он.

Мужчина, который пришел не случайно, а вернулся за мной.

Он прислоняется к косяку двери, какое-то время мы просто молча рассматриваем друг друга. Не знаю, что он чувствует в эту минуту, но я вдруг отчетливо понимаю, что мне его не хватало.

Мне хотелось его увидеть. Хотелось просто знать, что он неподалеку, в другом кабинете, и если сделать всего пару шагов…

Но он, словно компенсируя то, что у меня не было этого шанса, делает эти шаги за меня.

— Опять волосы собрала, — его пальцы снимают запасную заколку, которой я воспользовалась, едва его машина отъехала.

Он кладет ее в карман куртки, склоняет голову, любуясь своей работой, и, чуть прищурившись, говорит:

— Пусть это будет моим испытанием.

И мне не нужны пояснения, чтобы понять его без тех слов сожаления, которые он не может произнести. Не привык.

И не нужны уговоры, чтобы вложить свою ладонь в его и выйти из кабинета, где гаснет свет, прощаясь до понедельника.

Машина ждет на стоянке, и я тоже обхожусь без лишних вопросов: потому ли Фрол действует так открыто, что видел, знал, что других сотрудников уже нет.

Сейчас это не имеет значения.

Как и то, куда мы несемся по вечернему городу, зачем обгоняем другие машины, и сколько еще светофоров будут нас услужливо пропускать к неведомой цели.

Мелькают за окнами освещенные улицы, отскакивают от черных шин крупицы замерзшего снега, стираются из памяти номера авто, которые остаются за нами, ускользают от сознания навязчивые вывески, пытающиеся ярким неоном проникнуть на закрытую территорию, где есть только двое.

Мужчина и женщина.

Мы.

Машина с трудом пробирается на загруженную стоянку, и только тогда я догадываюсь осмотреться на местности. Замечаю огромное круглое здание с колоннами, толпы родителей и детей и перевожу недоверчивый взгляд на Фрола.

— Ты серьезно?

— Пришлось кое-что нашаманить с билетами, — усмехается он, — зато мы теперь везде успеваем.

Я все еще не верю, что это всерьез, но Фрол выходит из машины, практически вытягивает меня, ставит авто на сигнализацию, смотрит на часы, подхватывает меня под руку и заставляет бежать.

Вверх, по ступенькам, к двери, возле которой стоит грустный клоун и раздает детям шарики.

Сто лет не бывала в цирке, и теперь это как ступить ногой в детство. Какое-то щемящее чувство, теплое, и я обнимаю мужчину, который, в отличие от меня, нашел для этого время. И мы, взявшись за руки, снова несемся вперед.

— Никогда не сидела в первом ряду, — шепчу я, едва мы занимаем места.

Последнее, что я вижу до того, как медленно гаснет свет — это недоверчивая, чуть удивленная улыбка мужчины.

И все.

Начинается представление. Я так увлекаюсь, что смотрю исключительно перед собой, не сдерживаясь, вместе с детьми, хлопаю громко в ладоши. И только когда на сцену выходят клоуны, поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Фрола. Лицо серьезное, ни тени улыбки или хотя бы капельки удивления, интереса.

— Ты в курсе, — шепчу, склонив к нему голову, — что с первых рядов хуже видно, что у гимнасток под платьем?

— А еще невозможно обнять девушку, которая так горячо дышит мне в ухо, — согласно кивает он.

И только когда мой смех тает в смехе детей, на губах мужчины мелькает улыбка. А потом он позволяет себе все, что можно позволить в такой компании — берет меня за руку, цепко переплетя наши пальцы.

Я перевожу взгляд на сцену, куда, огрызаясь, выбегают полосатые тигры. Но у меня четкое ощущение, что самый опасный хищник сейчас рядом со мной. Только он может вызывать у меня столько эмоций — от грусти до смеха, от порочной страсти до состояния детства, от озноба до тихого трепета, и от удивления к удивлению.

Тигров сменяют гимнастки, но даже их Фрол встречает довольно прохладно. И стоит им закончить опасные трюки и уйти, сверкая костюмами, как он склоняется ко мне, чтобы озвучить новое предложение:

— Ну что, едем дальше?

— Куда?

— Туда, где ты узнаешь обо мне еще чуть больше, чем здесь, — поясняет он. — Туда, где у входа раздают не шарики, а носовые платки.

Мы выходим из цирка и едем в кинотеатр.

И знаете…

Это позднее, спонтанное и самое сумасшедшее свидание, которое у меня когда-либо было. Потому что билеты у нас одновременно и на фильм ужасов, и на мелодраму. Оба фильма идут в разных залах, но в одно время. И мы, после тайных переговоров Фрола со служащими кинотеатра, то и дело переходим из одного зала в другой, а потом возвращаемся снова.

И фильм ужасов кажется невероятно смешным, потому что секунду назад такие переживания на экране, а здесь вдруг серьезные лица.

Мы смеемся тихо, украдкой, иногда глотая смех поцелуями. Но самое главное — мы смеемся вдвоем.

И хочется, чтобы вечер никогда не кончался.

И чтобы кадры фильма продолжали мелькать на экране.

Но свет загорается, разгоняя зрителей по домам. А мы остаемся, всматриваясь друг в друга. И между нами с Фролом снова образуется пауза.

У меня просто дыхание останавливается от его жадного взгляда.

И это заразно.

Это точно заразно, потому что я сама тянусь к его лицу с жадностью, о которой раньше понятия не имела.

— Ну что, — говорю, с удовольствием проведя рукой по его щеке, которая уже чуть колется легкой щетиной, — теперь поехали туда, где я смогу тебя спокойно обнять и согреть?

— На каток? — уточняет Фрол.

— Ну… — я пожимаю плечами, — можно и на каток.

Еще до того, как он опять переплетает наши с ним пальцы, я понимаю, — мы оба с ним понимаем, — что никакого катка сегодня точно не будет…


***

Мне кажется, что на этот раз машина не мчится, а словно крадется по дороге города. Ее бег более плавный, будто она растягивает предвкушение, охватившее ее пассажиров.

Фрол сосредоточенно смотрит прямо перед собой, а я — так же сосредоточенно на него.

Мой стук сердца будит волнение, и я то и дело сжимаю и разжимаю пальцы, ища за что ухватиться, пока мою ладонь не сжимает мужская рука. Всего на пару секунд, но этого хватает, чтобы забурливший водопад паники обернулся фонтанчиком из жарких пузырьков удовольствия.

Мы снова приезжаем в тот же дом, где были и днем, поднимаемся на том же лифте, заходим в ту же квартиру. Но что-то неуловимое изменилось. Я чувствую это, едва мои стопы касаются пола.

Мягкий свет, льющийся из гостиной, говорящий о том, что нас ждали. И тишина, которая заверяет, что ждали не кого-то, а нас.

Фрол зажигает свет в прихожей, помогает мне избавиться от одежды и обуви — раздевается сам. А я прислоняюсь спиной к стене и рассматриваю его, удивляясь, как плавно и уверенно двигается этот высокий, крепкий и широкоплечий мужчина.

Мой мужчина.

Как минимум на одну ночь.

Нет двузначности и лукавства — они теряются там, в кабинете директора. Нет неловкости — она теряется там, за порогом.

Здесь только мы.

Мужчина, который никогда не скрывал, что хочет меня. Мужчина, который заставил признать, чего хочу я.

Он застывает у противоположной стены, и мне снова мерещится отстраненность и прохлада в карих глазах. Нет, не хочу, не отпущу на это ледяное дно без себя.

И я делаю то, что хочу.

То, что считаю необходимым.

То, что ему обещала.

То, без чего не представляю, как обойтись в эту ночь.

Приближаюсь сама, обхватываю его за талию и пытаюсь свести температуру наших тел к единому показателю.

Его пальцы прикасаются к моим волосам, его дыхание — горячее, близкое, ласкает впадинку на моей шее, когда он склоняется, а его хрипловатый голос сводит с ума признанием:

— Весь день, когда я на них смотрел, — он наматывает локон моих волос на свой палец и чуть тянет, чтобы я подняла лицо и увидела его темный взгляд, — представлял, что ты лежишь в моей постели, обнаженная и доступная.

— Как сейчас?

Я начинаю расстегивать пуговички блузы, но все более медленно, потому что пальцы начинают подрагивать от нетерпения мужчины. Оно вибрирует волнами, бьется о скалистый берег, но пока боится приближаться ко мне, чтобы не спугнуть, чтобы не дать шанса уйти.

После, если останусь, оно накроет меня с головой, а пока любуется добычей, которая так беспечно сама идет в руки.