Каждый день газеты пестрят сообщениями о десятках людей, потерявших состояние или сбережения всей жизни, застрелившихся, отравившихся газом или вскрывших себе вены.

При мысли об этом Людмилу охватил холодный ужас. Она вскочила на ноги, не имея больше сил сидеть и ждать. Людмила знала: наверху произошло что-то страшное. Элизабет-Энн, девочки и маленький Заккес были для нее чем-то большим, чем простыми квартирантами. Они стали ее друзьями. Они были ее семьей.

Людмила поднялась по лестнице, чтобы выяснить раз и навсегда, что же случилось.


Сначала Людмила тихонько постучала в дверь и услышала движение в квартире, потом приглушенный голос одной из девочек, предположительно Ребекки, но наверняка сказать было трудно. Когда к двери никто не подошел, Людмила постучала громче, потом еще громче и, наконец, ударила в дверь ногой.

Остановившись, чтобы перевести дух, она услышала скрип половицы, увидела силуэт, заслонивший тусклый свет, пробивающийся из-под двери, и ей показалось, что кто-то разглядывает ее в глазок.

— Это я, Людмила, — сказал она, надеясь, что ее голос звучит весело.

Снова скрипнули половицы, и до ее слуха донеслось перешептывание. Наконец дверь открылась настолько широко, насколько позволяла цепочка. Показался огромный глаз Ребекки.

— Ребекка! Слава Богу, с вами все в порядке… — Голос Людмилы сорвался. Женщина вдруг нахмурилась.

Ребекка всегда такая жизнерадостная, сияющая, а сейчас глаза ее припухли и казались безжизненными.

— Привет, тетя Людмила, — тихо отозвалась девочка.

— Привет, Ребекка, — произнесла Людмила, приподняв от любопытства бровь. — Как я рада тебя видеть. Можно мне войти? Я хочу поговорить с вашей мамой.

— Она никого не хочет видеть.

Ребекка начала закрывать дверь.

— Подожди. — Людмила быстро просунула ногу в щель между дверью и косяком. Гордо выпрямившись, насколько позволял ее рост, она заговорила своим командным голосом: — Я требую, чтобы ты немедленно открыла дверь.

Ребекка колебалась. Ее сестры вряд ли послушались бы, но она была еще достаточно мала и выполнила приказ старшего. Девочка угрюмо кивнула, подождала, пока Людмила уберет ногу, закрыла дверь, сняла цепочку и впустила Ромашкову. Та бросилась через порог с криком:

— Элизабет-Энн! Элизабет-Энн!

Она поспешила в темную гостиную, как вдруг ей под ноги что-то попало. Раздался треск, Людмила глянула вниз и с отвращением отвернулась. Она наступила на столовую тарелку с засохшими остатками еды. Еще не веря своим глазам, Людмила нахмурившись оглядела комнату, где обычно царил образцовый порядок. Шторы не раздвигали, воздух застоялся. На полу валялась одежда. Грязные полотенца и немытые стаканы загромождали стол. Это было настолько не похоже на Элизабет-Энн, чья чистоплотность граничила с набожностью.

Потом Людмила разглядела свою подругу, безжизненно лежащую на кушетке, и затаила дыхание. Элизабет-Энн смотрела прямо на нее, но женщина поняла, что аквамариновые глаза ничего не видят. Они смотрели как будто сквозь нее. В ужасе она заметила, насколько измождена Элизабет-Энн.

Людмила подошла к кушетке и присела на краешек.

— Вы больны? — негромко спросила она. Когда Элизабет-Энн не ответила, она коснулась ладонью ее лба. — Жара нет. — Медленно Людмила опустила руку и взглянула на подругу.

Голова Элизабет-Энн безвольно упала набок, она продолжала смотреть в никуда.

Людмила нагнулась ниже.

— Я сейчас вернусь, — пообещала она, похлопав Элизабет-Энн по плечу. — Не волнуйтесь, я вызову врача.

Впервые Элизабет-Энн проявила признаки жизни.

— Нет, — прохрипела она, — не надо врача.

Людмила посмотрела на Ребекку, которая шаркая приближалась к ней. Вид ребенка поразил ее в самое сердце. Она осторожно потрясла Элизабет-Энн:

— Что случилось? — В голосе Людмилы звучала тревога. — Это из-за денег? Вы потеряли ваши деньги во время краха на бирже?

Элизабет-Энн закрыла глаза.

— Пожалуйста, — прошептала она умоляюще, — оставьте меня в покое. Это все, о чем я прошу.

— Нет. Мы друзья. Или вы об этом забыли? — напомнила Людмила. — Если что-то случилось, я имею право помочь.

— Никто не может помочь, — вздохнула Элизабет-Энн. — Даже Господь Бог. Никогда.

Людмила внимательно посмотрела на Ребекку. Та торжественно кивнула.

— Ради всего святого, что здесь случилось? — воскликнула Людмила.

Не говоря ни слова, Ребекка пожала плечами и отошла, присоединившись к Регине и Шарлотт-Энн, стоявшим на пороге спальни. Все они смотрели на Людмилу почти с тем же выражением, которое было написано на лице Элизабет-Энн. Что же могло произойти, отчего все так угрюмы? Людмила ничего не понимала.

Вдруг маленький Заккес оттолкнул сестер и вбежал в гостиную. Он прижался к Людмиле, уткнулся лицом в ее колени и начал громко всхлипывать.

Одной рукой Людмила гладила малыша по голове, а другой отыскала руки Элизабет-Энн. Коснувшись их, она задохнулась: безжизненные пальцы и ладони холодные, как лед. Людмила поняла, что она может никогда не узнать, отчего Элизабет-Энн и дети в таком плачевном состоянии. Да, в конце концов, это и не ее дело. Если Элизабет-Энн захочет когда-нибудь поделиться с ней, ради Бога! Не захочет, ну и не надо. Сейчас у нее и так много дел. Прежде всего надо вывести семью из состояния подавленности и уныния.

Людмиле были знакомы такие кризисы, она неоднократно их переживала и умела с ними справляться. В таком случае необходимо действовать.

Она резко встала, подошла к окну и отодвинула занавески. Сияющий солнечный свет ворвался в комнату. Людмила как можно шире распахнула окно, и неожиданный глоток воздуха показался опьяняюще свежим.

Женщина повернулась к девочкам и хлопнула в ладоши.

— А теперь, — провозгласила она голосом, не терпящим возражений, — мы все примемся за уборку. Здесь отвратительный беспорядок. Ты, Регина, берись за веник. Шарлотт-Энн, вооружайся шваброй. Ребекка, помоги мне навести порядок.

Девочки переглянулись, словно подавая знак друг другу. Медленно, почти неохотно, но они послушались.

Людмила поспешила вниз, порывшись в шкафу, обнаружила свой старый, самый старый шарф от Гермеса и повязала им волосы. Несколько часов она работала рядом с девочками, чистила, полировала и вытирала пыль. Это оказалось хорошим лекарством: девочки даже начали тихо переговариваться. Разговор нельзя было назвать оживленным, но все-таки это было начало.

— Я есть хочу, — наконец пожаловался Заккес.

Людмила перестала мыть окно и задумалась. Она была все время слишком занята, чтобы понять, что проголодалась. А сейчас, стоило ей об этом подумать, как в животе тут же заурчало.

— Я иду на кухню, — объявила Людмила, отложив тряпку. Она сходила к себе и вернулась с очень небольшим количеством продуктов. Пока девочки продолжали уборку, она занялась едой. У нее еще ничего не было готово, как в дверь забарабанили.

— Кто-нибудь, откройте дверь! — крикнула она через плечо. — Я на кухне, готовлю. — Людмила опустила ложку в горячую овсянку, поднесла ее к носу и критически принюхалась. По ее мнению, пахло просто замечательно. Это была не простая фабричная овсянка, а дорогой ирландский сорт, более грубый, который она считала настоящим лакомством. Она не заметила лиц девочек и их тяжелых вздохов, когда они зашли взглянуть, что готовит тетя Людмила.

В дверь снова постучали, еще громче и настойчивее.

Нахмурившись, Людмила вышла в холл и распахнула дверь.

— Это вы, — проворчала она.

Лэрри Хокстеттер с удивлением посмотрел на нее. Ему не удалось сдержать смех. Людмила выглядела на удивление странно в своем старом парчовом платье, потрепанной шали на плечах, малахитовое яйцо Фаберже украшает шею, а волосы повязаны старым шарфом. Она выглядела одновременно как маленькая императрица и как последняя посудомойка.

— Ну и что здесь смешного? — прошипела женщина.

Лэрри постарался согнать улыбку с лица.

— Нет, совершенно ничего, — с трудом выдавил он.

— И нечего стоять здесь как идиоту, входите.

— Благодарю вас, мадам, — снимая шляпу и склоняясь в поклоне, сказал он. — Ничто не может сравниться с приветливым приемом, особенно когда его оказывает красивая женщина.

Людмила угрожающе замахнулась на него ложкой:

— Вам бы, молодой человек, лучше попридержать язык. — Она сурово на него взглянула. — Долго же вы собирались зайти с визитом.

— Я звонил, наверное, сотню раз. Но никто не отвечал, и я решил, что никого нет дома.

Вдруг он нахмурился, принюхался и сморщил нос:

— Господи! Чем это так ужасно пахнет?

Людмила выпрямилась во весь рост.

— Это, monsieur[4], запах еды, которую я готовлю, — ядовито парировала она. — Не нравится, можете не есть.

— Простите мне мою ошибку. Виноват. Конечно же, неприятный запах идет снизу, а я подумал, что отсюда. А этот запах, — Лэрри сделал вид, что принюхивается, — совершенно восхитителен. Честное слово. — И Хокстеттер улыбнулся Людмиле.

Ее лицо смягчилось.

— Почему вы так долго? — заговорщически прошептала она. — Я звонила вам почти пять часов назад.

— Я думал, заседание никогда не кончится. Мне удалось вырваться из банка всего пятнадцать минут назад.

— Я надеюсь, что вам удастся что-нибудь сделать. Никто не говорит, что случилось, но вся семья ведет себя так, словно конец света уже наступил.

Лэрри повесил на вешалку пальто и шляпу и достал из нагрудного кармана толстый пакет. Помахав им в воздухе, он сказал:

— Это обязательно поднимет ее на ноги. Вот увидите.