— Ты хочешь сказать, что не отпустишь меня? — не веря своим ушам, переспросила она.

Луиджи снова зевнул.

— Если бы это зависело от меня, ты могла бы отправиться куда захочешь. — Он перекатился на кровати, и его дыхание стало ритмичным и замедленным. Муж уже спал.

Шарлотт-Энн долго смотрела на него, потом погасила свет и забралась под одеяло, натянув его до подбородка. Ей не спалось. Что он имел в виду, когда сказал: «Если бы это зависело от меня, ты могла бы отправляться куда захочешь»?

Все выяснилось на следующее утро, после отъезда Луиджи. Шарлотт-Энн отправилась в паспортную службу, сообразив, что после отказа от американского гражданства у нее на руках не было имеющего силу паспорта. До этого дня им не представилась возможность провести отпуск за пределами Италии, поэтому она об этом и не думала.

В паспортной службе ее ожидала неприятная новость: ей запрещено выезжать за пределы страны.

Шарлотт-Энн не могла этому поверить и позвонила министру обороны. Явно произошла какая-то ошибка.

— Мне очень жаль, княгиня, — мягко, но твердо ответил министр, — но происходят определенные события.

— Конечно, они происходят, — тон Шарлотт-Энн был резок. — Я не могу даже путешествовать! Я здесь пленница.

Ее собеседник рассмеялся.

— Нет, княгиня. Просто ваш муж выполняет одну очень деликатную миссию, и по этой причине власти решили, что вам лучше оставаться в Италии. Пожалуйста, чувствуйте себя свободной, путешествуйте по нашей стране. У нас много красивых мест.

— Благодарю вас, — с сарказмом ответила Шарлотт-Энн и швырнула трубку. Она закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоить нервы. На мгновение ее неодолимо потянуло в американское посольство, но потом женщина поняла всю никчемность подобного шага.

Шарлотт-Энн отказалась от американского гражданства. Они ничем не смогут ей помочь.

С какой стороны ни посмотри на ситуацию, ясно одно: она пленница.


На следующий день, во вторник, пришло письмо. Шарлотт-Энн всегда так ждала новостей из дома и решила прочесть его на улице, в тени деревьев рядом с бассейном. Как обычно, письмо было написано наклонным, элегантным почерком матери, но она тут же заметила, что слова написаны чуть неровно, словно у Элизабет-Энн дрожала рука. На этот раз письмо было наполнено болью и нанесло ей удар.


«21 июля 1936 года

Моя дорогая Шарлотт-Энн!

Как я скучаю по тебе, особенно сейчас! И как тяжело писать тебе об этом. С прошлого моего письма прошло уже две недели, и я знаю, что ты гадала, отчего это. Но у нас плохие новости.

Вчера умерла твоя сестра Ребекка. Я знаю, что ты снова и снова будешь читать и перечитывать эти ужасные строки, прежде чем поверишь в случившееся. Ребекку положили в больницу с воспалением легких, но врачи не смогли спасти ее. О, Шарлотт-Энн, что же я буду делать? Ты, твой брат и две твои сестры — главное в моей жизни. Дети для женщины — это продолжение ее и ее мужа. Подобные мысли делают мою боль сильнее. Словно не только Ребекка, но и ваш отец снова умер. Я не знаю, смогу ли я справиться с утратой. Говорят, что время залечивает все раны, но не знаю, правда ли это. Я все еще ощущаю раны, полученные мною в детстве. Ничто до конца не заживает. Всегда остаются рубцы.

Когда позвонили из больницы и мы бросились туда, я не могла в это поверить. Ребекка лежала такая спокойная, словно отдыхала. Я была уверена, что это шутка, что меня просто разыгрывают. Она выглядела спящей.

Лэрри так добр ко мне, особенно сейчас. Знаешь ли, это так странно. Ведь он не ваш отец, но относится к вам ко всем так, как будто вы его дети. Кажется, смерть Ребекки поразила его тяжелее остальных. Прошлой ночью, когда я думала, что он спит, я обнаружила, что Лэрри плачет.

Я пишу тебе об этом, и у меня разрывается сердце, но как раз на этой неделе Ребекка начала подумывать о том, чтобы летом навестить тебя. Так хорошо было бы вам увидеться, но я понимала, что Италия слишком далеко от нас. Не ругай себя за то, что давно не виделась с ней. Мы все смертны и не можем предвидеть того, что уготовило нам будущее. Есть сила, недоступная нашему понимаю, в чьих руках и находятся наши судьбы.

Из твоих полных боли писем, в которых ты откровенно написала мне о выкидышах, я знаю, что у тебя тоже не все в порядке. Но жизнь, увы, никогда не бывает совершенной. Теперь я понимаю, что, даже если бы вы с Ребеккой виделись чаще, это никак бы не повлияло ни на вашу жизнь, ни на смерть. Но кажется таким ужасным — и от этого так больно, — что такое молодое существо неожиданно покинуло нас. Ей было всего девятнадцать! Как же мало нам всем известно.

Моя дорогая девочка, я знаю, что ты должна чувствовать, когда будешь читать эти строки, но, пожалуйста, держись. Твоя сестра была хорошим человеком. Я знаю, что она на небесах, и когда-нибудь мы все там встретимся. Я не верю, что этим можно утешить женщину в горе. Но так уж был задуман наш мир, и, хотя мою душу переполняет печаль, я знаю, что, несмотря на все посылаемые нам испытания, Бог добр.

Может быть, в следующем году, если ты не сможешь приехать к нам, мы с Лэрри наконец-то доберемся до Рима. У него есть бизнес в Европе, который, по его мнению, учитывая ситуацию в мире, следовало бы ликвидировать. Возможно, нам удастся соединить дела с кратким визитом к тебе. Как же мне хочется снова увидеть тебя и обнять.

Будь осторожна, моя дорогая. По словам Лэрри, в мире сейчас очень неспокойно, а я привыкла доверять его суждениям. Если мы можем чем-то помочь тебе, пожалуйста, сообщи мне.

Любящая тебя мама».


Шарлотт-Энн опустила письмо на колени. Она закрыла лицо руками и заплакала. Ее боль усиливалась от того, что Луиджи не было рядом с ней, чтобы утешить ее. Ей хотелось, чтобы муж обнял ее, шептал ласковые слова и разделил с ней ее горе. Но он вернется из Германии только через два месяца. Именно сейчас Шарлотт-Энн поняла: несмотря на то что знакома в Риме с сотней человек, у нее нет ни одного близкого друга, к кому можно было бы обратиться за помощью.

Ей придется справляться с болью в одиночестве.

И как только она поняла это, ей стало ясно, что теперь важнее, чем когда-либо, получить паспорт и разрешение увидеться с семьей.

Но даже когда Луиджи вернулся, ее мечта оказалась невыполнимой.

— Мне очень жаль, cara, — в мягком голосе мужа слышалось сочувствие, — но они боятся.

— Боятся? Они? — Изумлению Шарлотт-Энн не было предела. — Кто такие они, и почему они боятся?

— Из-за моей работы. Это очень важно, ты же знаешь. А в связи с развитием событий в мире они боятся, что если я скажу тебе хоть что-нибудь, пусть во сне, и ты получишь информацию и случайно проболтаешься, не сознавая ее важности, то нашей стране будет нанесен большой вред.

Его слова привели ее в ярость, но Шарлотт-Энн поняла, что ничего сделать нельзя.

Если ди Фонтанези не может скинуть эти путы, то кто тогда может?

15

Элизабет-Энн и Лэрри приехали в Рим в первую неделю апреля 1937 года. Шарлотт-Энн была вдвойне счастлива. Она не только увидела родных после столь долгого перерыва, но и Луиджи несколько «скорректировал» свой график и постарался провести дома целую неделю в связи с таким событием. А подобный отпуск — жена прекрасно это знала — не так просто было устроить. Шарлотт-Энн тронула его предупредительность. Ей казалось, что в ее жизни соединяются свидание с семьей и второй медовый месяц.

Луиджи отправился вместе с ней встречать прибывающих на вокзал. В тот момент, когда поезд, пыхтя, подползал к платформе, Шарлотт-Энн увидела Лэрри и мать, высунувшихся из окна вагона первого класса, и слезы радости потекли у нее по щекам. Она больше скучала по ним обоим, чем могла себе представить. Шарлотт-Энн с удивлением отметила, что ее мать очень изменилась. Она казалась постаревшей, но менее отчужденной. Молодой женщине пришлось напомнить себе, что они не виделись шесть лет. Элизабет-Энн уже исполнилось сорок два, а ей самой двадцать три.

— Мама, — всхлипнула дочь, когда поезд остановился и Элизабет-Энн торопливо спустилась по ступенькам. Они кинулись друг к другу и долго не разнимали объятий.

Элизабет-Энн тоже плакала.

— Ты только посмотри, на кого мы похожи, — сказала она, вытирая белоснежным кружевным платочком глаза сначала дочери, а потом себе. — Дорогая, дай же мне посмотреть на тебя! — Мать отстранила Шарлотт-Энн на расстояние вытянутой руки и покачала головой. — Мне все еще не верится, что это на самом деле ты. — Она снова прижалась щекой к лицу дочери.

— Я знаю. — Шарлотт-Энн улыбнулась и оторвалась от матери. — Мама, а это Луиджи.

Князь стоял в стороне, возвышаясь над толпой, несколько смущенный в своем мундире. Он церемонно поклонился. Элизабет-Энн разбила лед, тепло обняв и расцеловав его. Пока Лэрри обменивался рукопожатием с Луиджи и обнимал Шарлотт-Энн, носильщик подхватил их багаж и последовал за ними к ожидавшему «даймлеру». Женщины взяли друг друга под руку, а мужчины шли впереди, прокладывая дорогу, и, пользуясь случаем, знакомились.

— Я знаю, что ты предложила нам остановиться на вашей вилле, — заговорила Элизабет-Энн. — И нам это очень приятно. Я надеюсь, ты не обидишься, но мы заказали номер в «Эксельсиоре».

— В «Эксельсиоре»? — Шарлотт-Энн смотрела на нее с ужасом. — Но зачем же останавливаться в отеле? В нашем доме достаточно свободных комнат для гостей.

— Спасибо, дорогая, но я вынуждена сказать «нет», — улыбнулась мать. Они подошли к машине, и им пришлось подождать, пока шофер справится с откидными сиденьями. Элизабет-Энн нырнула в автомобиль и замолчала, ожидая, пока дочь сядет рядом. — В этом нет ничего личного, уверяю тебя. Я действительно предпочитаю остановиться в отеле.