Но планы Гитлера странным образом исполнились после трагической для Европы встречи фюрера с беспомощным британским премьером Невиллом Чемберленом в Мюнхене. Чемберлен и его французский коллега, стараясь уберечь свои страны от разыгравшегося аппетита стран «Оси Берлин — Рим», дали немецкому диктатору карт-бланш в расчленении Чехословакии. Франция и Англия пообещали не вмешиваться[24].

Нервничая, Шарлотт-Энн прогуливалась по внешне мирным садам Виллы делла Роза и спрашивала себя: «Куда еще все это приведет нас?»

И никогда не отвечала на этот вопрос. Слишком уж пугающим казался ответ. Молодая женщина изо всех сил пыталась удержать мир на расстоянии. Для нее стены, окружающие Виллу делла Роза, превращали ее в оазис, отделенный от реальности.

В конце 1940 года, когда Луиджи вернулся домой после очередной секретной командировки, в которую его отправил дуче, они занимались любовью днем. Шторы были задернуты, скрывая их от заходящего солнца. Они лежали молча, ожидая, пока восстановится нормальный ритм дыхания, и Шарлотт-Энн облекла свои страхи в слова.

— Луиджи, — прошептала она, — что происходит с миром? Что же с нами будет дальше?

— Не волнуйся, cara, — небрежно отозвался он, лаская губами ее обнаженную спину. — Все идет к лучшему.

Женщина села в постели, прижимая к груди смятую простыню.

— Но только вчера я видела, как людей избивали на улицах и запихивали в грузовики. Я спросила у кого-то, в чем дело. И мне ответили, что это евреи.

— Я думаю, тебе не стоит беспокоиться о евреях, — мрачно проговорил Луиджи.

— Но как я могу? — с силой ответила она. — Гитлер пожирает Европу, словно какой-то изголодавшийся император, и бросает дуче объедки. Что будет, если все останется по-прежнему? Гитлер и Муссолини хотят завоевать мир! Луиджи, что будет, если вмешаются Соединенные Штаты?

— Заботы Европы не касаются Америки. Соединенным Штатам хватило прошлой войны. Вот увидишь, Америка благоразумно останется в стороне.

«Знаменитые слова», — подумала Шарлотт-Энн, когда 7 декабря 1941 года японцы напали на Перл-Харбор.

Это было незадолго перед тем, как союзники Японии Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам.

Соединенные Штаты, в свою очередь, объявили войну Германии 8 декабря 1941 года.

И Италии три дня спустя.

Шарлотт-Энн ди Фонтанези, рожденная в Соединенных Штатах и американка сердцем, неожиданно оказалась врагом всего, чем она дорожила. Кроме своего мужа.

* * *

По разные стороны Атлантики Элизабет-Энн и Шарлотт-Энн встретили известие об объявлении войны с одинаковым чувством страха и ужаса. Дипломатические отношения между Соединенными Штатами и Италией были прерваны, и обмен письмами по традиционным каналам стал невозможен. Только благодаря усилиям кардинала Корсини, выступившего в роли посредника, матери и дочери удавалось продолжать переписку. Ватикан тайком переправлял их письма по длинной цепи архиепископов. Папское государство официально оставалось нейтральным, но Папу Пия XII Гитлер считал чумой. Ходили слухи, что фюрер рассматривает вариант перемещения Папы и его окружения в Германию или, упаси Боже, в Лихтенштейн, где Ватиканом будет куда легче управлять, и церковь потеряет свое могущественное влияние.

Таким образом, обмен письмами требовал времени. Иногда на это уходило от восьми до десяти недель, а иногда и пять месяцев. Каждый раз, получая весточку из дома, Шарлотт-Энн торопливо брала конверт, прижимала к груди и потом перечитывала снова и снова. Из Нью-Йорка приходили новости хорошие, плохие и так себе.


«Без Лэрри все пришло в такой беспорядок. Как же мне его не хватает. Иногда я спрашиваю себя, как мне все-таки удается справляться со всем без него. Лэрри был таким отличным администратором, а я только сейчас поняла это. Он так все устроил, что империя почти самоуправляется…


Я только что добавила еще три мотеля к общей сети. Конечно, сейчас война, многие служащие отправились на фронт, и новое приобретение только прибавит мне работы. Мне пришлось нанять побольше женщин, и они отлично справляются…


Заккес воюет на Тихом океане. Сын так радовался возможности наконец попасть в «воюющий флот», как он это называл. Но ведь ему только восемнадцать! Я все время беспокоюсь о нем…


Я надеюсь, что в Риме все в порядке. Новости, доходящие к нам сюда, так расплывчаты. Я уже и не знаю, что думать. Но именно теперь я поняла, когда вы с Луиджи оказались по другую сторону фронта, что испытывали люди во время Гражданской войны, когда брат шел против брата…


Я чувствую себя опустошенной. Не знаю, как я смогу пережить эту новую трагедию. Заккеса отправили домой, сейчас он в госпитале. Не знаю, что делать, мне остается только молиться. Ему пришлось ампутировать обе ноги, и временами я очень боюсь, что он потерял волю к жизни…


Меня так радует сестра, которая ухаживает за Заккесом, Дженет. Она добрая, правда, некрасивая, но отзывчивая женщина и так хорошо о нем заботится. Кажется, впервые за долгое время к Заккесу вернулся прежний пыл…


Ты не поверишь мне, дорогая! Я проплакала всю церемонию. Из Дженет получится отличная и все понимающая жена для Заккеса. Прошел всего год после его ужасного ранения, а теперь они так нежно любят друг друга. Сознание того, что она будет хорошо заботиться о моем сыне, согревает мне сердце…


Дженет беременна! Меня просто переполняет радость. Наконец-то эта проклятая война принесла хоть что-то хорошее!»


Какое-то время Шарлотт-Энн не могла понять, какая же из сторон победит. Германию поддерживали Италия и Япония, но и в число союзников другой стороны входили Соединенные Штаты, Франция, Англия и Советский Союз. Каждое сражение казалось поворотным пунктом, склоняя чашу весов то в одну, то в другую сторону.

С того момента, как в войну вступили Соединенные Штаты, Шарлотт-Энн перестала пытаться спрятать голову в песок, а стала жадно следить за происходящим. Она начала снова появляться в свете только с одной целью — выяснить самые последние новости.

Знакомым Шарлотт-Энн было известно больше, чем остальным, потому что именно им принадлежала власть в Риме. Не все оказались такими скрытными, как Луиджи, поэтому слухи свободно носились по городу. Если генералы и их жены не лгали, то — как быстро догадалась американка — сообщения в газетах и по радио не говорили всей правды, иногда будучи довольно далекими от истины. Слушая официальные итальянские сводки, можно было подумать, что союзникам наносят разгромные удары. Сначала так и было на самом деле. Но время шло, и Шарлотт-Энн узнала от избранного круга своих знакомых, что союзники начинают одерживать верх. Она и виду не показала, насколько осчастливила ее эта новость.

И когда 9 сентября 1943[25] года союзники вступили на землю Италии, Шарлотт-Энн расположилась в саду Виллы делла Роза, открыла бутылку шампанского и тихонько отпраздновала это событие сама с собой.


Но она рано устроила себе праздник. Это выяснилось совсем скоро.

10 сентября Луиджи вернулся в Рим. В его распоряжении была всего одна ночь, которую он мог провести с женой, прежде чем отправиться на юг Италии в составе пехотной дивизии, чтобы попытаться остановить продвижение союзников. Впервые муж не скрывал своей тревоги. Факт, что дуче отправил своего первого аса на поле боя, говорил сам за себя. Луиджи не мог скрыть своего беспокойства — завоевание Италии было лишь делом времени.

Никогда еще в своей жизни Шарлотт-Энн не была так напугана. Всем известно, что в любой войне пехота несет самые тяжелые потери. Теперь она так опасалась за его жизнь, что в глубине души ругала себя за то, что праздновала наступление союзников. Но у нее осталось слишком мало времени для угрызений совести. При Луиджи Шарлотт-Энн должна была держаться. После его отъезда она сможет сколько угодно изводить себя и беспокоиться.

Драгоценные часы пролетели. Когда за мужем пришла служебная машина, она проводила его до парадного подъезда. Ночь была тихой, Шарлотт-Энн придерживала рукой ночную рубашку у плеча. Серп месяца плыл в небе, словно гондола. Луиджи крепко поцеловал жену и буквально вырвал у нее обещание.

— Прошу тебя, cara. Есть кое-что, что ты должна для меня сделать. — Его голос прервался. — У меня нет времени, иначе я сделал бы это сам. Съезди в «Хрустальный дворец» и убеди моих родителей приехать в Рим и остаться в городе, пока все это не кончится. Здесь им безопаснее. Боюсь, что на юге будут жестокие бои и прольется много крови.


Кампания могла убаюкать кого угодно обманчивой безопасностью. Внешне, куда бы ни кинула взгляд Шарлотт-Энн, простирался мирный пейзаж. За виноградниками хорошо ухаживали, гроздья наливались соком.

Как ни старалась Шарлотт-Энн, княгиня Марчелла не позволила невестке убедить себя и князя Антонио отправиться в Рим.

— Я не собираюсь уезжать отсюда, — заявила она Шарлотт-Энн. — Ни один из ди Фонтанези никогда не поджимает хвост и не бежит.

— Но здесь становится опасно, — запротестовала молодая женщина. — И, в любом случае, это не моя идея. Вас об этом просит Луиджи.

Темные глаза свекрови оставались непроницаемыми.

— Сейчас везде опасно, даже в Риме.

— Но Луиджи думает, что Кампания станет полем битвы.

— Что ж, значит, так тому и быть. Что касается меня, то я отказываюсь покинуть мой дом.

— Но неужели вас не волнует ваше благополучие? — с недоверием спросила Шарлотт-Энн. — И ваша жизнь? Неужели вы настолько упрямы и эгоистичны?

— Прекратите эту мелодраму, — раздраженно оборвала ее княгиня. — Если вы хотите уехать и вернуться в Рим, вас никто не удерживает.