Агата Лель - Твоя поневоле

Хватаюсь рабочей рукой за одеревеневшую и пытаюсь размять затёкшие холодные пальцы, на запястье ободранный след — спасибо ночной истерике. Сколько же сейчас времени? Смотрю по сторонами, выискивая глазами часы, судя по антуражу комнаты — хотя бы песочные. Но часов нигде нет. Оборачиваюсь к окну и пытаюсь понять, который сейчас час: судя по рассеивающейся серости — около пяти. То, что я проспала до самого утра, хотя думала, что не сомкну глаз, стало для меня неожиданностью. Видимо, стресс, шок и усталость сделали своё дело.

Руку от плеча ко кончиков пальцев словно опустили в стекловату: застывшая кровь бежит по атрофированным венам, и это чертовски неприятные ощущения. Содранная кожа щиплет и чешется, а ещё очень хочется в туалет. Какая бы хрень в твоей жизни ни происходила, от естественных нужд никуда не деться.

Ещё раз осматриваю критическим взглядом комнату на предмет подходящего оружия: кроме подсвечника и стеклянных банок с кремом совсем ничего интересного. Вот мерзавец! Мог бы положить под кровать дробовик. Зачем-то наклоняюсь и смотрю под ноги — на толстом ковре стоит пара милых домашних тапочек с пушистыми помпонами. Тапочки. С грёбаными розовыми помпонами! Он издевается?

И вчера их здесь не было! Уж это я бы точно заметила.

Перевожу взгляд на трюмо и замечаю то, чего здесь не было абсолютно точно: на спинке приставленного к комоду кресла небрежно накинут пеньюар из тончайшего бежевого шелка.

Неужели он заходил, когда я спала? Почему я ничего не слышала?

И вообще, что это за будуар он здесь устроил? Шелка́, косметика… Он что, действительно думает, что я задержусь здесь дольше, чем на одно сегодняшнее утро? Буду расхаживать по дому в блядском сарафанчике, словно венецианская шлюха, наплевав на сына, который сейчас непонятно где и с кем.

Ну да, почему бы не потусоваться здесь, раз с Турцией пролетела. Турбаза "Грёбаный психопат" всегда к вашим услугам.

Нужно срочно выбираться отсюда, пока и я не поехала мозгами! И ещё мне срочно нужно увидеть Мишу!

При мысли, что мой ребёнок сейчас находится в неизвестных руках, пересыхает в горле и от лица ощутимо отливает краска. Как бы я ни пыталась хорохориться и держать себя в руках — выходит не очень. Я волнуюсь, чертовски, но очень стараюсь оставлять разум холодным. Истеричка-мать, рвущая на себе волосы, явно стратегия провальная. К тому же, я видела фотографию Миши, он не выглядел ребёнком, которого обижают… но кто знает, что на уме у этого ненормального с лицом невинного агнца? Может, завтра он достанет дробовик и сделает из моей головы чу́дный дуршлаг.

Нужно валить отсюда! Найти какой-то выход! Если не получится силой — а Костя Дзю из меня, прямо скажем, так себе, то нужно обойти его хитростью.

Ты же никогда не считала себя дурой. Думай, Наташа, твою мать, включай уже свои куриные мозги!

В который раз обвожу взглядом свой комфортабельный карцер, в который раз рассматриваю дорогие флаконы помад, духов, кремов…

Крем!

Вскакиваю на ноги и пытаюсь дотянуться до стоящей на самом краю трюмо баночки. К счастью, кровать стоит достаточно близко, и благодаря длинным рукам, а может, бешеному желанию отсюда свалить, цепляюсь кончиками пальцев за стекляшку и, пододвинув ближе, зажимаю добычу в руке. Ну всё, теперь дело за малым.

Сажусь на край кровати и судорожно раскручиваю тугую крышку: та, наконец, поддаётся и с глухим стуком падает на пол, а затем катится под кровать. Да и чёрт с ней!

Крем такой лёгкий, воздушный и пахнет просто обалденно — опускаю указательный палец свободной руки в невесомое облако и растираю ароматную субстанцию по раненому запястью. Кожа начинает сильно щипать, но это всё мелочи, когда на кону твоя свобода и жизнь твоего маленького сына.

После запястья смазываю всю ладонь, наношу много, не жалея, рука уже лоснится, но я мажу ещё и ещё. Когда ладонь становится неприятно скользкой, вытираю другую руку прямо о покрывало и пытаюсь стянуть железный обруч с руки. Почему-то мне казалось, что с помощью крема всё будет просто и легко, но увы, наручник намертво застопорился у основания кисти, и никакой крем не мог сдвинуть его ниже даже на паршивый миллиметр.

Слишком туго! А ведь если бы я вчера была умнее и не истерила как ненормальная, то шанс выбраться бы был! Вчера Кай пристегнул их совсем слабо, железо едва касалось кожи, а теперь… Да, не факт, что получилось бы, ну а вдруг… но сейчас это точно бесполезная трата времени и драгоценных сил.

Бессмысленно! Вся вот эта моя мышиная возня — предсмертные конвульсии умирающего.

Швыряю на пол наполовину использованную банку и вытираю позорно набежавшие слёзы отчаяния. Хрен там я хоть когда-нибудь выберусь отсюда! Я сдохну здесь, на этой самой кровати!

Мне тридцать один год, и я ничего не могу сделать с двадцатилетним сопляком! Совсем ничего. Я бессильна, словно новорождённый младенец!

— Ублюдок! Сраный молокосос!!! Иди сюда!!! — ору что есть силы, втягивая носом солёную воду и размазывая по щекам слёзы. — Иди сюда! Иди, мать твою, сюда! Хватит дрыхнуть!!! — словно умалишенная стучу наручником по спинке кровати, сдирая по новой многострадальное запястье. Я дёргаюсь в агонии ненависти и бессилия так самозабвенно, что даже не слышу скрежет засова, не слышу, как отворяется дверь. Не слышу, как он входит в комнату и с ледяным спокойствием смотрит на устроенное в честь него представление.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Шестой час. А ты ранняя пташка. И очень шумная, — сладко зевает в кулак.

— Я убью тебя! — шиплю, глядя на него исподлобья. — Видит Бог, дай мне сейчас в руки мачете, я не раздумывая разрублю тебя на мелкие куски, а член, которым ты так гордишься, затолкаю в задницу. Тебе же.

— По-моему, ты уделяешь слишком много внимания моему члену. Но не скрою — мне приятно, — сонное лицо озаряет добродушная улыбка.

Он одет во вчерашние джинсы и чёрную мятую футболку с очень глубоким, модным сейчас вырезом. Лощёный пижон. Больной на голову ублюдок.

Я смотрю на него и в который раз поражаюсь, как в такую красивую голову могли прийти такие бредовые мысли, как приковать человека наручником к кровати. Это же ненормально! Это же выходит за все рамки допустимого! Почему он ведёт себя так, словно он, едва оперившейся молокосос, господин этого мира?

Ступая босыми ногами по мягкому ковру, господин подходит ближе и садится по-турецки напротив меня прямо на пол. В руках откуда ни возьмись появляются зажигалка и сигарета. Чуть склонив голову набок и прищурив левый глаз, он высекает огонь и с наслаждением затягивается, выпуская в мою сторону густой клуб ядовитого дыма.

— Ну и чего ты так орёшь? — немного устало спрашивает он и снова глубоко затягивается. — Тебя кто-то бьёт?

Его спокойный тон молниеносно сбивает меня с толку.

— Не-ет…

— Насилует? Истязает? На тебя кто-то травит бешенных псов? Или пытает раскалённым железом?

— Нет…

— А чего ты тогда так орёшь? — повторяет он свой вопрос, и я почему-то вдруг начинаю ощущать себя до невозможности глупо. Вот так просто, по щелчку пальцев.

— Ты приковал меня наручниками… по-твоему, это нормально? — блею, словно оправдываясь за шум.

— Я же сказал, зачем я это сделал, — он выдыхает две сизых струйки дыма через нос и смотрит на меня очень серьёзно. Осуждающе. — Так надо, Натали. Поверь, мне неприятно видеть тебя такой, но иначе пока никак. Сначала ты должна привыкнуть.

— К чему привыкнуть?

Затяжка. Облако дыма.

— Ко мне.

"Ко мне". Так просто. Так буднично.

У меня нет слов. Я растерялась и, что хуже всего, от недавней агрессии не осталось и следа. Апатия явно не помощник пленнице, но я ощущаю сейчас именно её. Я больше не хочу кричать и ругаться, не хочу тратить нервы. Он пришёл и виртуозно заставил меня устыдиться своих истеричных выпадов. Хотя я имею право злиться и посылать его к чертям! Имею! Но… он пришёл, и внутри меня словно переключился тумблер.

Господи, ещё ранее утро, а я уже снова до смерти устала… И голова раскалывается.

Надавив большим и указательным пальцем левой руки на уголки глаз, побеждённо признаю своё поражение.

— Мне нужно в туалет.

— Иди, — Кай кивает себе за спину и тушит окурок о ребро зажигалки.

— Я не могу никуда пойти, я словно коза на привязи, — с лязгом приподнимаю скованную руку, и он широко улыбается.

— Ну и сравнение, — не прекращая добродушно посмеиваться, встаёт с пола и подходит ко мне вплотную, а увидев, что стало с моей рукой, улыбка его сползает.

— Ну вот и что ты наделала? — аккуратно убрав железо с ободранной раны, нежно проводит пальцем по запястью. — Больно?

Брови нахмурены тревожным домиком. Это не наигранное беспокойство, он действительно переживает. Он силой затащил меня в этот странный дом, приковал наручником к кровати и переживает о какой-то ссадине!

— Больно, — отвечаю, не сводя с него глаз.

Щёлкает замок, и наручник выпускает мою руку из своего плена. Я свободна. Так просто.

— Господи, Натали, снять наручник с помощью увлажняющего крема? Ты серьёзно? — он снова улыбается, но уже недоуменно.

И зачем я только выбросила эту чёртову банку? Я могла бы ударить его ей по голове…

А могла бы?.. Сейчас, когда его пальцы нежно оглаживают раненую кожу, когда он так трогательно чуток, каким не был никто до него прежде…

— Тщщ, на сегодня крови уже достаточно, — он перехватывает мою руку ещё до того, как я решила занести её для удара. — Иди в ванную, — снова кивает на дверь в углу комнаты и переводит на меня невозможно синие глаза. — Есть хочешь?