Никакой юношеской вспыльчивости и эмоциональных порывов. Он расчётлив, терпелив, вежлив. У него всё под контролем: он сам. Я. Ситуация.

Он охотник. Я жертва.

— Ты скажешь мне, зачем я здесь? — обессиленно шепчу севшим от криков голосом в его футболку.

Он невесомо гладит меня по мокрым волосам, положив подбородок на мой затылок.

— Конечно. Конечно, обязательно. Но не сейчас. Я хочу, чтобы сначала мы узнали друг друга лучше. Без неё.

— Без кого? — поднимаю на него зарёванные глаза и вижу только чётко очерченные губы.

— Без правды, — смотрит на меня сверху вниз. — Боюсь, она тебе не понравится. Поэтому я хочу, чтобы ты узнала какой я до того, как узнаешь, кто я.

— А кто ты, Кай?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Я тот, без кого ты совсем скоро не сможешь.

Он смотрит на меня и действительно верит в то, что говорит. Он безумен! Но разумна ли я, если смотрю сейчас на его губы и хочу до них дотронуться своими?

У него твой сын! А ты — пленница!

Но эти мысли больше не рождают ярость, я истощена. Выпотрошена и выброшена на пустынный скалистый берег.

— Нужно обработать твою рану, — он разжимает объятия и как безвольную куклу усаживает меня на тугой пружинистый матрас, сам же опускается на корточки и извлекает откуда-то из-под кровати коробку с красным крестом на крышке.

Перекись пенится, вырываясь на свободу мелкими пузырьками, следом Кай аккуратно обрабатывает стёртые о металл ссадины антисептической мазью. Он делает это мягко, аккуратно, ухаживая за каждым порезом с большой нежностью.

Он серьёзен и сосредоточен, он дует на мои раны.

Он не похож на психопата. Ну какой он психопат? Сейчас он ведёт себя так, словно он меня… любит, и это сбивает с толку. Это не даёт мне его как следует возненавидеть и сеет внутри огромную всепоглощающую панику.

Что тебе от меня надо?!

— Как мой сын? — спрашиваю тихо, наблюдая, как он клеит на ссадину дышащий пластырь.

Кай вскидывает на меня невероятно длинные, чуть спутанные ресницы, и его лицо озаряет тёплая улыбка.

— Очень хорошо. Сыпи нет, не волнуйся, — засунув в рот краешек пластыря, зубами разрывает упаковку. — Хочешь посмотреть видео? Я попросил снять его для тебя.

Хочу ли я?

Хочу ли я?!

На глаза наворачиваются слёзы, когда он протягивает мне телефон последней популярной модели, и я вижу, как мой чистенький причёсанный сын играет в огромную железную дорогу и что-то лопочет на своём.

Большая светлая комната, солнечные блики играют на пушистом бежевом ковре. Мише явно там очень хорошо, о нём заботятся, его холят и лелеют, это видно.

Невидимая рука уводит камеру чуть в сторону, и я вижу обои в тонкую голубую полоску с золотистыми вензелями, и в голове мелькает смутное узнавание, как будто я где-то их уже видела, но сразу же об этом забываю, когда изображение выхватывает кусок женской загорелой коленки. Видео закончилось именно на ней. На застывшей женской ноге.

Кто она, вынужденная няня моего ребёнка? Неужели действительно его подружка, безропотно выполняющая любую прихоть за любезно брошенную палку? Ну кто ещё в здравом уме пойдёт на кражу чужого ребёнка! И, главное, что ей в этот момент двигало!? Деньги или любовь, приправленная похотью к красивому психопату?

Молодая отчаянная безумица, готовая на всё ради того, чтобы он дарил ей себя ночами… Мне мерзко от своих же мыслей, но внутри снова что-то противно царапает.

— Вот видишь, я же говорил, что всё у него хорошо, — Кай забирает телефон и кладёт его в карман джинсов. — Верь мне, Натали. Ни с тобой, ни с твоим сыном не случится ничего плохого. Главное, не поведи себя неправильно.

— Неправильно? А можно ознакомиться со сводом этих правил? Даже в тюрьме есть памятка, как следует себя вести, чтобы чашка с баландой не оказалась у тебя на голове.

— Я сам не знаю их, правда, — он честно смотрит мне в глаза и поглаживает пальцем приклеенный на рану пластырь. — Неправильно — это так, как мне не понравится, наверное.

— То есть я должна плясать под твою грёбаную дудку?

Спокойно, Наташа. Дыши глубже, не заводись.

— Я хочу, чтобы ты была собой и слушала только себя, не логику или мнимую интуицию, только лишь голос своего разума. Ну и меня, конечно, — скромная улыбка трогает уголки губ.

Он поднимается с колен и достаёт из кармана пачку сигарет. Мгновение — и комнату заполняет сладковатый дым.

Я не курю несколько лет, бросила, когда познакомилась с Игорем — он был категорически против. Но до сих пор люблю этот запах, помню лёгкое головокружение после первой утренней затяжки.

— Ты слишком много куришь, — не знаю, зачем я это говорю. Разве мне есть хоть какое-то дело до его здоровья.

— Я курю много лет, это одна из слабостей, избавляться от которой я намеренно не хочу. Никотин помогает мне думать.

— Я считала, что все ботаники правильные.

— Я не ботаник, — серьёзно протестует он и глубоко затягивается. — Никогда не стремился стать самым умным и ничего для этого не делаю, всё получается само собой. Я просто знаю, помню, всё это сидит в голове… это не объяснить так просто, — с каждым произнесённым словом из его рта выплывает сизое облачко дыма, и я не могу оторвать взгляд от этого завораживающего зрелища. — Иногда мне кажется, что моя голова похожа на мусоросборник: я помню ненужные даты, лица незнакомых людей, идиотские статьи жёлтой прессы, прочитанные годы назад. Это здорово напрягает.

Я смотрю на него и понимаю, что, видимо, талант и безумие действительно ходят рядом, взаимозаменяя друг друга. И так уж вышло, что когда-то, двадцать лет назад, кто-то там сверху решил отсыпать чуть больше серых клеток именно этому потрясающе красивому парню, а потом эти клетки мутировали, породив психически нестабильного юного бога.

С такой внешностью и мозгами он мог бы добиться очень многого, он мог бы покорить мир… но будет вынужден гнить в тюрьме, потому что я этого так не оставлю! В конце концов я отсюда выберусь (выберусь же?) и устрою этому стоумовому говнюку райскую жизнь. Главное, не поддаться эмоциям и не выдать ему свои планы. Скорее всего, кляуза в полицию точно входит в список того, что ему не понравится.

Ловлю на своём лице его изучающий взгляд и непроизвольно вздрагиваю. Он смотрит так, словно сканирует черепную коробку. Между густых сдвинутых бровей появляется глубокая складка, и мне становится не по себе. Охренеть как не по себе. Ощущение, словно мозг рассматривают под микроскопом.

Сцепляю пальцы в замок и отвожу от него взгляд, нарочито увлечённо разглядывая посеревшую от времени лепнину на потолке.

— Сколько же лет этому дому? Судя по антуражу — не менее ста. Это же не стилизованная ветхость? Похоже на настоящий старинный особняк, не знала, что такие ещё сохранились.

— Я же говорил тебе, чтобы ты даже не думала о разного рода глупостях? — пропускает он мой бред мимо ушей, и острый скальпель взгляда потрошит меня словно тупую лабораторную крысу.

Его не провести. Он видит, о чём я думаю.

Нервно сглатываю и облизываю пересохшие губы.

— Я ни о чём таком не думаю. Но если вдруг отыщу под кроватью бензопилу, поверь — рука не дрогнет.

Я была уверена, что мои слова его разозлят, но складка между бровей волшебным образом исчезает, и лицо озаряет искренняя улыбка.

— Хорошо, что бензопилу я храню в сарае, — тушит окурок о ребро зажигалки. — Есть хочешь?

— Нет.

Я солгала. Мой желудок уже прилип к спине, и я бы не отказалась от тарелки наваристого борща или сета суши. На худой конец от чашки кофе три-в-одном и корочки засохшего хлеба. Я хочу есть, но я и так слишком безропотно соглашаюсь со всем, что он мне предлагает.

— Зря не хочешь. В холодильнике лежит изумительная форель.

— Приятного аппетита, — и добавляю под нос: — Надеюсь, ты ею подавишься.

Он снова берёт меня за руку, и не успевает мой уставший мозг проанализировать происходящее, как стальной обруч снова обвивает израненное и любовно залеченное запястье.

— Господи! Ну зачем? Зачем это, Кай?! У тебя мой сын, на двери замок, а на окне решётка — ну куда я отсюда денусь? Ты же говоришь, что умный!

— Так пока что надо. Для тебя самой, потом ты сама всё поймёшь, — невесомо ступая босыми ногами по мягкому ковру, он открывает дверь, и я улавливаю краем глаза широкий тёмный коридор. — Если передумаешь и захочешь есть — зови.

Хлопает дверь, и я обессиленно падаю навзничь на гору подушек.

Это бесполезно, так просто он меня не отпустит.

Он не отпустит меня, пока… Пока что? Если бы я ещё это знала.

При свете дня комната уже не выглядит такой неприветливой, как ночью, но всё равно здесь тоскливо и мрачно. Тяжёлая гнетущая энергетика, и я уверена, что связано это не только с моим рабским положением.

Может, на этом месте раньше был военный госпиталь, куда сотнями привозили раненых с оторванными конечностями, может, тюрьма, психбольница или вообще — кладбище. Чей это дом? Сильно сомневаюсь, что Кая. Молодые парни предпочитают современный лофт, хай-тек, но явно не абажуры девятнадцатого века и лепнину на потолке. Хотя это нормальные парни предпочитают всё современное, Кай явно не из этой братии. У него крыша течёт, определённо, не удивлюсь даже, если рядом с зарядкой от айфона у него в тумбочке хранится замоченный в формалине человеческий глаз.

Узкая офисная юбка неприятно сковывает бёдра, как и тесная блузка — грудь. Про ультрамодный железный браслет я вообще молчу. Я дико хочу есть, я хочу обнять своего сына и оказаться, наконец, в своей квартире.