Агата Лель - Твоя поневоле

При передозировке: тошнота, рвота, галлюцинации, повышение артериального давления, желудочное кровотечение, острая гипоксия, кома.

Кома.

Эй, я не планировала умирать! Это же была просто глупая шутка!

Я хочу помочь себе хоть чем-то, но не могу — перед глазами всё плывёт, мне больно, страшно и плохо. Я хочу кричать, но не могу, связки как будто утратили свою мощь. Только жалкий шёпот…

Ну же, Кай! Умоляю, приди! Спаси меня! Кай!

— Наташа… — раздаётся за спиной, и я, качнувшись, оборачиваюсь. Как в замедленной съёмке вижу его…

Я не знаю, что именно он увидел перед собой, но спустя мгновение раздаётся грохот — это полетел на пол мой красиво расставленный на подносе завтрак.

Кай подлетает ко мне, и вот уже моё скованное прежде запястье свободно, кисть безвольно болтается вдоль тела…

Куда-то меня несёт… Холодный фаянс к груди… Два его пальца глубоко в глотке, и вот я уже захлёбываюсь в собственной рвоте.

— Сколько их было?.. — доносится откуда-то издалека.

Кого их и где было?.. О чём он…

— Сколько их было?! Таблеток!!!

А, таблеток…

— Девять… — выблёвываю цифру и тут же остатки скудного ужина.

Он молчит, удерживая мои волосы в кулаке над затылком.

Первая мысль — какой позор, и вторая — как хорошо, что я не жевала эти долбанные пилюли. Сквозь застилающие глаза слёзы вижу в унитазе, в остатках вчерашнего ужина белые вкрапления. Рассосаться до конца не успели, жить буду. Наверное…

И чем я только думала? Овца-а…

— И чем ты только думала? — озвучивает он мои мысли, чему я даже не удивлена. Он произносит это не со злостью, скорее с осуждением, словно строгий папа журит восьмиклассницу-дочь за найденную в рюкзаке травку.

— Иди нахрен, — хриплю между затухающими спазмами.

Меня хватает только на это и на мысль, что я в очередной раз глупо облажалась. Страх медленно уходит, уступая место стыду и чувству всепоглощающей благодарности, что он всё-таки пришёл и не позволил мне сдохнуть.



* * *

Открываю глаза и вижу перед собой сосредоточенное лицо Кая: он сидит в придвинутом к кровати кресле и, сцепив пальцы в плотный замок, смотрит на меня. В жёлтом свете ночника он выглядит совсем юным, но разве могут у юнца быть такие широкие плечи и такой умный взгляд?..

— Всё ясно, я в аду, — разлепляю сухие губы и перевожу глаза на стойку капельницы. Мне в вену вставлена "бабочка", и по прозрачной трубке мерно капает какое-то лекарство.

— Это что ещё за хрень такая?

— Это то, что поможет тебе дальше жить долго и счастливо. И, главное, у тебя будут две нормальные работающие почки.

— А ты, типа, врач?

— Ну, я знаю немало, в разных областях. Лежи, — он мягко кладёт на мою грудь ладонь и не даёт подняться. Это не приказ, скорее просьба, и я не хочу с ним спорить. Устраиваюсь удобнее и понимаю, что чувствую себя вполне сносно: голова почти не болит, нет тошноты и, что совсем странно, я даже чувствую голод.

— Тебе повезло, что таблетки не успели до конца рассосаться, видимо, прошло совсем немного времени. Большого вреда они принести не успели, но всё-таки нужно понаблюдать пару дней за состоянием, — вводит в курс дела тоном знающего врача. Он уверен в себе и спокоен, и он был таким с самого начала: действовал чётко, словно спасать идиоток-фальшсуицидниц у него нормальная практика. — Зачем ты это сделала? — уже другой тон — участливый и явно небезразличный. И этот поражающий своей глубиной взгляд… Он смотрит не как двадцатилетний парень, нет, в его взгляде читается мудрость и ошеломительная усталость. Смотреть так в его возрасте просто невозможно.

— Ты же не хотела уйти из жизни, — не вопрос — утверждение.

— Нет. — Честный ответ.

— Тогда зачем?

Он подаётся вперёд и, сложив пальцы домиком, кладёт локти на колени. Между бровей залегла глубокая складка, он расстроен, обескуражен, озабочен… Он напуган.

— А если бы я не пришёл? Если бы меня что-то отвлекло или я бы элементарно проспал? — практически шепчет.

— Ничего, нашёл бы себе новую жертву, — хриплю, отворачиваясь. Горло саднит и немного дрожат руки, но в целом всё довольно неплохо, учитывая, что именно я не так давно чуть не сделала.

— Ну что ты несёшь… Ну вот что ты такое несёшь… — тянет он и, прикрыв глаза, устало трёт переносицу. — А твой сын? Ты о нём подумала?

— Не смей приплетать сюда Мишу! — шиплю сквозь зубы и чувствую, как гнев густыми чёрными клубами разрастается где-то в желудке и ползёт выше по израненному пищеводу. — Не смей делать вид, что тебе на него не плевать!

— Складывается ощущение, что плевать на него именно тебе!

Резко подаюсь вперёд и замахиваюсь для пощёчины, но Кай перехватывает мою руку, аккуратно укладывая её обратно на одеяло.

— Капельницу выдернешь.

— А мне похрену!

— А твоему сыну нет! — бросает неожиданного резко. — Ему нужна здоровая мать, понятно?

— Здоровая мать? Здоровая мать??! — непроизвольно издаю булькающий смешок. — Ты держишь меня на привязи, как бешеную собаку! О каком здоровье может идти речь?!

— У меня не было другого выбора. Иначе ты бы просто послала меня и ушла! Поверь, я знаю, о чём говорю. А ты должна была узнать меня лучше! Я мог удержать тебя возле себя только так!

— Зачем? Для чего, Кай? Господи Боже ты мой, для чего? Я уже спрашивала это миллион раз и, кажется, никогда не узнаю ответа, — сжимаю пальцами висок и жмурюсь от нахлынувшей вдруг головной боли.

Кричать, психовать, тратить нервы бесполезно. Он прав. Как всегда. И поступок мой был до безобразия глупым…

— Я не могу здесь. Я схожу с ума, разве ты не видишь? Я не понимаю, что происходит, не знаю, кто ты такой, для чего ты меня здесь держишь. Я не знаю, где мой сын! Эти таблетки… эта была последняя капля. Соломинка… — протяжно выдыхаю и решаюсь снова на него посмотреть: Кай сидит, уткнувшись лицом в ладони. Кажется, что он плачет.

Статный высокий парень — и сидит сгорбленный, словно древний старик… Что-то внутри переворачивается. Боль мигрирует из головы куда-то в грудную клетку и жжёт, царапает, давит… Я не могу смотреть на него… такого.

Всегда уверенный в себе непоколебимый снежный мальчик — вернись! Вернись же!

— Кай…

— А если бы с тобой всё-таки что-то случилось? — он резко поднимает голову и смотрит на меня с каким-то лихорадочным безумием.

— Но ведь не случилось же…

— А если бы? Вдруг ты бы приняла больше, а я не успел?

— Я же не дура.

— Нет, ты дура, Натали! Ты такая дура! — он неожиданно сползает на пол и опускается на колени рядом с кроватью. Аккуратно заключает мою слабую ладонь в свою — сильную и горячую. — Я бы не смог это пережить, понимаешь? Как бы я потом… без тебя…

Его глаза в тусклом свете ночника кажутся влажными и наполненными неподельной болью.

Ему действительно не всё равно.

Приподнимаюсь на подушках чуть выше и провожу рукой по его покрышемуся испариной виску, по щеке, порядком заросшей щетиной.

— Ты можешь сказать мне, Кай. Клянусь, что я не уйду, я постараюсь понять… Ты же сам всё это знаешь. Ведь знаешь же… — шепчу, не теряя контакта с синими океанами напротив.

Боже, какой же он красивый. Как можно наделить человека такой красотой?

— Я не могу потерять тебя, когда уже так близок к цели. Ты знаешь, сколько лет я к этому шёл? А сегодня, увидев тебя такой бледной… — он накрывает мою ладонь своей и, прикрыв глаза, трётся щекой о тандем наших рук. — Не делай так больше никогда, слышишь?

— Я не буду, клянусь. Только скажи мне. Пожалуйста, Кай. Расскажи мне всё. Зачем тебе я, зачем ты забрал Мишу. Дальше тянуть бессмысленно, пойми, ты же видишь, что я на грани… Ты на грани. Больше нет смысла скрывать. Мы уже столько пережили вместе за эти дни. Пора…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он открывает глаза и долго изучает моё лицо. Молча, но я вижу, как он напряжён. Он думает. Он решает для себя, пришло ли время… А я, за шаг до такой выстраданной долгожданной истины понимаю, что мне страшно узнавать эту правду. На долю секунды мне даже кажется, что я не хочу её знать вовсе.

Но назад дороги нет — он решается…

— Когда мне было пятнадцать лет, я нашёл в кабинете у отца видео, — начинает он неожиданно собранно. — На флешке.

— Что ещё за видео? — хмурюсь, не понимая, к чему это он клонит.

— Там был мой отец — я слышал его голос за кадром, он снимал на камеру обнажённую женщину. Девушку, — поправляется и пристально на меня смотрит, так, словно ожидает, что я всё пойму. Но я ни черта не поняла, хотя в глубине души огромным ледяным айсбергом ползёт предчувствие чего-то непоправимого.

— Это была… не твоя мама? — спрашиваю осторожно.

— Конечно, нет. Я же не извращенец.

— Но это видео снимал твой отец, а ты продолжал смотреть… — не вопрос — утверждение. Он коротко кивает и опускается обратно в кресло.

Превозмогая накатившее головокружение, сажусь на край кровати и опускаю босые ступни на пол. На мне новая ночная рубашка — гораздо скромнее той, в которой я щеголяла раньше. Наверное, Кай переодел меня после того, как несмотря на протесты всё-таки вколол мне какую-то дрянь, после которой я вырубилась мёртвым сном.

Мёртвым сном… После всего произошедшего эта фраза звучит особенно устрашающе.

— Разве тебя не учили, что шариться в чужих вещах, а тем более личных вещах взрослых — это плохо?

— Я бы не стал это смотреть, хоум-видео никогда не входило в список моих увлечений, особенно видео, где твой собственный отец, при живой матери, снимает на камеру обнажённую незнакомку. Но эта девушка…