Выбираюсь из кабинки и, подняв с пола джинсы, бросаю их владельцу.

— Сухое полотенце на полке. Одевайся.

Часть 44

* * *

Вцепившись обеими руками в руль, сосредоточенно смотрю на дорогу.

Красный. Жёлтый. Зелёный.

По радио звучит что-то тошнотворно оптимистичное: парень и девушка в тандеме тянут, как прекрасна любовь, и если бы была такая возможность, я бы с большим удовольствием заглянула сейчас в лица этих идиотов.

Любовь прекрасна? Серьёзно?!

Любовь — это иллюзия. Самая глупая сказка из всех придуманных человечеством. Все глубокие чувства рано или поздно заканчиваются неминуемым крахом. Измены, побои, двойная жизнь… да даже элементарное равнодушие уже смертельный выстрел. Когда ты пускаешь корни в другом человеке, ты отдаёшь огромную часть себя. Свою лучшую часть! Ты становишься слаб и уязвим, и начинаешь делать немыслимые глупости.

Кошусь на парня слева от себя: эта машина слишком маленькая для Кая — его согнутые в коленях ноги едва помещаются в тесном пространстве между сиденьем и приборной панелью. Но тем не менее он не выглядит несчастным — он сидит откинувшись насколько это возможно на спинку кресла, сцепленные в расслабленном замке пальцы покоятся на бёдрах.

Он внимательно смотрит перед собой и будто бы даже улыбается, словно не его запястья скованы сейчас браслетами наручников, словно я везу его не в полицейский участок, а подышать свежим воздухом.

Мне становится страшно. Нет, это не тот глубинный страх, когда что-то угрожает твоей жизни, более того — я знаю, что эти наручники просто моя мелочная месть за все причинённые прежде унижения. Это страх иного характера. Мне страшно от его очевидного безразличия. Мне страшно потому, что я вижу, что не страшно ему.

Он убил человека и ему всё равно!

А если ему не страшно, потому что он не убивал? Вдруг?!

Но если не он, то кто?

Он был там, когда погиб Игорь, он даже этого цинично не отрицает. Не бывает таких совпадений! Он сам сказал, что его не посадят в тюрьму, потому что сочтут психом. Да он издевается! Чувствует свою безнаказанность!

Хотя так глупо проколоться с этой поездкой в Таиланд… С его-то мозгами… Что-то здесь не чисто.

— Ты везёшь меня в полицейский участок? — спрашивает Кай как-то слишком уж равнодушно, и это вызывает внутри меня безотчётную ярость. Ему либо действительно абсолютно всё равно, потому что он знает о своей тотальной безнаказанности, либо думает, что у меня кишка тонка и я беру его на понт.

Хрен там, понял!

— Именно, — увеличиваю скорость, огибая плетущийся впереди Сааб.

— И что ты им скажешь?

— Что ты убил своего отца, — я не смотрю на него больше — только серая лента дороги.

Я не имею права поддаваться своим чувствам, ожиданиям и надеждам. Я обязана отвезти его в участок и пусть компетентные органы сами разбираются, кто прав, а кто виноват. Это мой гражданский долг. Долг человеческий, в конце концов!

Отец моего сына — мёрт, возможно, по вине Кая. Я не смогу жить, зная, что бок о бок рядом со мной где-то живёт убийца. Такое нельзя спускать с рук. Возможно, я ошибаюсь, но вердикт выносить не мне.

— Если хочешь, я во всём сознаюсь. Если тебе станет от этого легче и ты будешь счастлива.

— Заткнись.

— Я серьёзно.

— Вот только не надо строить сейчас невинно обвинённого, — сама не замечаю, как пропускаю нужный поворот и мчусь в абсолютно другом направлении. Оживлённое движение остаётся позади, впереди только серая лента дороги, однотипные крыши таунхаусов за высоким забором и острые макушки молодых посадок.

Педаль газа в пол, волосы развивает летний горячий ветер.

— Нас остановят за превышение скорости, — предупреждает он, улыбаясь. — Как ты объяснишь полицаям мои наручники?

— Скажу, что ты хотел меня изнасиловать.

— Это неправда. Тебе не поверят. Скоре, решат, что ты чокнутая, — улыбка становится шире.

— Без тебя разберусь, что и кому мне сказать!

— Истеричка.

— Ты можешь заткнуться? — оборачиваюсь на источник раздражения, оторвав взгляд от дороги. — Тебе нравится это всё, скажи? Думаешь, что я с тобой играю, как играл со мной ты?

— Следи за дорогой.

— А ты за своим… — я не успеваю договорить, потому что слева, буквально в паре сантиметров от моей Хонды проносится огромная фура, издавая тревожно-оглушающий гудок.

Резко поворачиваю руль, уводя автомобиль вправо. Сердце отбивает бешеный ритм, ладони вспотели.

— Ты только что чуть не угробила нас обоих, — спокойно констатирует он, и его безразличный тон меня обескураживает.

— Для человека, который только что избежал смерти ты выглядишь чересчур безмятежным.

— Я не боюсь смерти. К тому же рядом со мной ты, и если бы что-то случилось, тогда бы мы уже наверняка были вместе. Исход трагический, но для меня можно сказать даже желанный, — ловлю краем глазом его грустную улыбку. — Жаль только, что твой сын остался бы сиротой. Мне нравится Миша, славный ребёнок. Эй, что ты делаешь? — опускает глаза и смотрит на упирающееся в его бок дуло пистолета. — Хочешь сказать, что он настоящий?

— Ещё хоть одно слово о моём сыне — и проверишь, — шиплю, ловко подрезав вырулившую из-за поворота легковушку.

— Можно сказать, ты сделала её одной левой, — кивает на остающую "шестёрку" позади. — Курсы экстремального вождения?

— Они самые, — по-прежнему не свожу взгляда с дороги.

— А пистолет откуда?

— Хочу, чтобы при следующем нападении психопата с заточкой у меня тоже был веский аргумент, — повторяю брошенные им же когда-то слова.

— Наручники, "пушка", а ты подготовилась, — наверное, впервые за всё то время, что мы едем, он становится серьёзным. — Прости, что напугал тебя тогда. Я и подумать не мог, что это так отразиться на твоей психике.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Ты отразился на моей психике! Только ты! — ощущаю, как начинает дрожать подбородок. — Зачем ты появился в нашей с Мишей жизни? Без тебя было… так хорошо! — на секунду отрываю руку с оружием, чтобы смахнуть бегущую по щеке слезу. — А потом ты появился: погиб Игорь, я превратилась в подсевшую на колёса неврастеничку. Я не хочу так, понимаешь? Я хочу, чтобы этого всего не было!

— И меня?

— В первую очередь тебя! — я уже не тихо плачу — рыдаю. Дорога превратилась в размытое пятно.

Свернув с трассы, жмусь к обочине и глушу мотор.

— Натали, прости меня… — шепчет, царапая каждым произнесённым словом мою и так уже порядком истерзанную душу.

— Умоляю тебя — замолчи, — упираюсь лбом в руль и безостановочно плачу: рука с пистолетом обмякла, но я продолжаю цепляться за рукоятку, как будто бы я на самом деле такая смелая и смогла бы нажать на этот чёртов курок.

Кай наклоняется ко мне и осторожно утыкается лицом в моём плечо. Я чувствую оголённой кожей как трепещут его сомкнутые ресницы, ощущаю его горячее дыхание…

— Может, моя любовь действительно напоминает помешательство, может, я всё делаю не так… Но я не умею по-другому. Научи меня. Помоги мне стать лучше. Пожалуйста, — шепчет, не открывая глаз.

— Прошу тебя — молчи, — мои плечи трясутся от судорожных рыданий.

Его близость сводит с ума, не меньше, чем её отсутствие. Я уже не понимаю, где добро, а где зло, где грань правильного, а где — помешательства. Я чувствую, что он нуждается во мне и я нуждаюсь в нём не меньше. Но это ненормально! Я не должна его любить и не имею права позволять ему любить себя.

Я должна разрубить этот канат.

И я это сделаю, но умоляю, не прикасайся ко мне…

— Я так сильно люблю тебя, Натали… Я готов ради тебя на всё. Всё, что захочешь…

Он целует моё плечо, не распаляя страсть, а словно замаливая грехи. Обезоруживающе нежно и… обречённо.

— Ты же любишь меня, зачем тогда так… Почему ты просто не можешь быть со мной? Поверить мне?

— Это ты убил Игоря? — всхлипываю.

— Что именно ты хочешь услышать?

— Правду.

— Нет, не я.

— Ты же врёшь! — кричу, стискиваю до побелевшие костяшек рукоятку пистолета. — Ты же всё врёшь! Ты был там! В Таиланде! Я вижу по твоим глазам — это ты.

— Хорошо, это я, — с лёгкостью соглашается он, и, казалось бы вот оно — желанное признание, но… я не верю ему.

Я запуталась. В его ответах. В нём. В самой себе.

— Ты сводишь меня с ума… — произношу еле слышно и ощущаю на своём плече его улыбку.

— От тебя это звучит как признание в чувствах.

Тоже улыбаюсь сквозь слёзы и впервые за всё время истерики перевожу на него взгляд: его голова покоится на моём плече, от волос пахнет моим шампунем — и сердце уже стучит чаще. А потом я вижу его скованные стальными браслетами руки, дуло пистолета упирающееся в его футболку и только сейчас до меня доходит вся вопиющая абсурдность ситуации. Доходит одновременно с новой волной слёз. Но это уже совсем другие слёзы…

— Что ты со мной делаешь, Кай…

— Люблю тебя.

— И что мне делать с тобой?

— Любить меня тоже, — его губы робко трогают мои и внутри меня распускается что-то огромное и невероятно мощное. Это что-то настолько необъятно-разрушительное, что способно затмить своей силой весь мир.

Положив Глог на колени, запускаю ладони в волосы Кая и смыкаю пальцы на затылке, притягивая его к себе ближе. Мы сидим соприкоснувшись лбами, в неудобной позе, яркие лучи буквально прожигают нас насквозь, заглядывая в раскалённое лобовое.

Я, Кай, жужжание мошек и чёрная туча осознания, что, возможно, я лью слёзы по убийце. Но солнце его глаз, то самое, что когда-то явилось мне во сне, а сейчас греет наяву, гораздо мощнее какой-то несчастной тучи.