— Ты понимаешь, что я не смогу жить не зная правды, — снова всхлипываю. — Я хочу тебе верить, но… я боюсь.

— Да, я понимаю.

— И что нам делать? Что делать мне? Скажи? Как заставить себя отпустить, забыть всё, что было? Это вообще возможно? — говорю ещё тише, словно солнечные лучи способны подслушать чужой разговор.

— А если ты узнаешь наверняка, что это сделал не я? Ты примешь меня таким?

— Каким?

— Сумасшедшим, — он улыбается в мои губы, вызывая своей прямолинейностью ответную улыбку.

— Я не знаю, — глажу его по волосам, не разрывая контакта глазами. — Я правда не знаю, но, может быть, я бы попыталась хотя бы попробовать…

— Ты меня любишь, — улыбается ещё шире.

— Ничего подобного!

— Любишь.

— Господи, нет! Не выдавай желаемое за действительное!

Он по-прежнему улыбается не веря ни единому моему слову. И правильно делает.

— Хочешь в Рим? Поехали! Ты, я и Миша. Будем жить там на берегу Тибра.

— Ты бредишь, — смеюсь, размазывая слёзы. — Где я и где Рим.

— Может, Египет? Как думаешь, мне подойдёт галабея?

— Нет, ты точно псих, — я уже не просто смеюсь — хохочу в голос, не переставая трогать его затылок и плечи. — В Египте совершеннолетними становятся в двадцать один. Меня посадят за растление малолетнего!

— Ты снова за старое?

— Слово "старое" в контексте меня и тебя звучит двояко.

Мы снова смеёмся и к своему огромному ужасу я вдруг понимаю, что больше не хочу ни о чём думать. Не хочу больше в этом всём копаться: подозревать, накручивать себя, приписывать ему то, чего нет. Да даже если и есть…

Господи, как же я устала от этого всего. Как же хочется снова начать просто жить. Мы справимся со всем. Вместе. Он просил помочь ему — и я помогу. Да, он молод, но ведь глупому сердцу не прикажешь… Я не могу без него. Только с его появлением я вновь начала дышать.

​​​​​- Что ты делаешь?

— Ищу ключ от наручников. Или тебе нравится сидеть вот так? — обыскиваю один карман за другим.

— Это значит, что я помилован?

— Это значит, что я ужасно хочу спать. И есть, — наконец-то нащупываю в кармане то, что искала. — Поедем домой, а потом поговорим. Без эмоций.

— Получается, ты мне всё-таки веришь?

— Всё позже, — тянусь к его наручникам и тут же замечаю упавшую на колени Кая тень. Медленно поднимаю голову и вздрагиваю, ощущая, как от лица схлынула краска.

— Доброе утро, лейтенант Комаров. Ваша машина стоит… — видит наручники и, не сводя с них глаз, на секунду зависает, — …в неположенном месте. Какие-то проблемы? — вскидывает на меня взгляд бледно-голубых глаз, и я немею, потому что в шаге от того, что совсем недавно собиралась сделать, понимаю, что ни за что не смогла бы его сдать. Ни даже зная о его вине, ни вообще… Я боюсь его потерять. Так боюсь!

— Нет, никаких проблем, — выдавливаю картонную улыбку. — Это мы, просто…

— Она везла меня в полицейский участок, — вмешивается Кай, добродушно улыбаясь.

— Господи, ну что ты такое… — но он не даёт мне договорить:

— Потому, что я убил своего отца. Пару недель назад в Таиланде.

Эпилог

Два месяца спустя

Сентябрь какой-то в этом году… не сентябрьский. Уже перевалило за середину, а тепло как в конце июля. Солнечно, даже совсем по-летнему душно, в воздухе серебрятся невесомые паутинки. Только тронутая рыжим листва деревьев кричит о том, что ничто не вечно и сколько себя не обманывай, нельзя перехитрить ход времени. Так же, как нельзя притянуть обратно неминуемо ускользающую молодость. Поймать ладонями ветер. Как невозможно заставить себя полюбить кого-то. И разлюбить.

Засовываю руки в карманы свободных джоггеров, будто невзначай скользнув взглядом по циферблату часов.

Тринадцать минут.

Как тут тихо… и безмятежно. Место, что по умолчанию обязано навевать тревогу, меня не пугает. Как и высокий забор, опоясанный колючей проволокой, как и изученная вдоль и поперёк выцветшая надпись "Следственный изолятор".

Убираю за уши короткие, остриженные почти "под мальчика" волосы и опираюсь о капот своей праворульной Хонды.

Я не знаю, сколько нахожусь здесь. Два часа… или, быть может, уже три. Лучше здесь, чем дома, измеряя шагами метры опостылевшей комнаты.

В кармане оживает мобильный и, неохотно достав гаджет, долго смотрю на экран, раздумывая, принимать ли вызов.

— Да, мам.

— Наташка? Ты где?

— Уехала. По делам.

— Я тут новости посмотрела, страсти какие. Ты в курсе про олигарха своего?

— В курсе.

— А я знала, что добром это не закончится, — ворчит. — Вечно ты куда-то вляпываешься. О ребёнке бы подумала. Так ты где сейчас? У него, да?

— Мам, пожалуйста, — прикрыв глаза, мысленно считаю до десяти, уговаривая себя не раздражаться по пустякам. Она такая. Точка. Её никогда не исправить. Она меня любит, но увы, показывать свою заботу иначе не умеет. Не научили.

Смирение и прощение — два постулата крепких нервов.

— Говорю ещё раз — не связывайся. Послушай мать.

— И я тебя тоже люблю.

— Ты мне зубы-то не заговаривай! — снова ворчит, но уже мягче. — Волнуюсь я за тебя. За Мишку. Не нравится мне это всё, я в таких вещах не ошибаюсь.

Лязгает замок тяжёлых обшарпанных ворот, и сердце подскакивает куда-то к горлу. Приподнимаю руку и смотрю на запястье.

Ещё же четыре минуты…

— …может, уехать куда-нибудь отдохнуть? На Карпаты, там моя знакомая санаторий содержит… — доносится из трубки. И я слышу произнесённые ею слова и даже понимаю каждое из них по отдельности, но в целое предложение они никак не желают складываться. Хаос из букв, интонаций, вложенного смысла.

Сердце стучит. Стучит так сильно… и замирает, когда я вижу Его. Короткая стрижка, чёрные джинсы, полупустая спортивная сумка через плечо.

— …я могу позвонить и обо всём догово… — на ощупь сбрасываю вызов и так же на ощупь отпускаю гаджет в карман штанов. Рука дрожит и отказывается слушать — телефон с глухим стуком падает на землю.

И не сдаётся ведь мама — тут же звонит снова. Пытается достучаться до непутёвой дочери. Душный воздух тёплого осеннего вечера разрезает ненавязчивая трель, но я слышу её словно откуда-то издалека. Откуда-то оттуда, где осталась прежняя я.

Прости, мама, но я уже не принадлежу самой себе.

За его спиной смыкаются ворота, но он продолжает стоять и смотреть на меня, чуть склонив голову на бок.

Сердце — бейся!

Отрываю от гравия отежелевшую подошву кроссовка. Делаю шаг. Другой.

Молодой парень, стоящий напротив, тоже делает шаг навстречу.

Я не плачу, но изображение словно размыто, я плохо вижу его лицо. А может, намеренно избегаю на него смотреть. Как же мне страшно утонуть в бездонной синеве его глаз.

Я столько раз тонула в ней в своих снах все эти невыносимо долгие два месяца…

Когда друг до друга остались какие-то несколько несчастных шагов, зависаю, не решаясь идти дальше. Утекло много воды, он мог возненавидеть меня за это время. Жизнь в камере СИЗО даже отдалённо не напоминает курорт в пенхаусе на Рублёвке. Но он сам сделал этот выбор! Сам! Зачем было настаивать на своей причастности к смерти отца, зная, что это не так? Чтобы только доказать что-то мне?!

Глупый мальчишка.

Решаюсь поднять на него взгляд. Он похудел и абсолютно точно стал старше. Но его глаза… нет, ничего не изменилось.

Кай. Это он.

Кончики его губ ползут вверх. Бросив сумку на пыльный асфальт, разводит в стороны руки, приглашая меня в свои объятия. И я иду… нет — бросаюсь к нему, утыкаясь лицом в расстёгнутый ворот рубашки.

Он запускает руку в мои неприлично короткие волосы, и я ощущаю макушкой его улыбку.

— Тебе идёт новая стрижка.

Поднимаю голову и провожу ладонью по его остриженному практически под "ноль" затылку.

— А тебе нет. Боже, что они с тобой сделали.

— Полностью моя инициатива, хотел быть в струе. Планировал наколоть на спине колокола, но случайно откинулся на двадцать пять лет раньше.

Округляю глаза и неожиданно начинаю хохотать словно чокнутая. До слёз, до коликов в животе. И он смеётся со мной вместе, и наш смех снова сплетает кружева нашей персональной симфонии двух безумцев.

Мой маленький психопат с аурой цвета индиго. Моё сумасшествие. Мой КайФ.

— Ты такой идиот, Господи, какой же ты идиот… — слёзы смеха неожиданно перерастают в рыдания. — А если бы не нашли того, кто заказал твоего отца? Тебя же могли посадить.

— Но не посадили же.

— Но могли!

— Но я же здесь! ​​- он обхватывает моё лицо руками и пристально смотрит в глаза. — Теперь-то ты мне, надеюсь, веришь?

Кай. Мой отчаянный снежный мальчик, неожиданно ставший целой Вселенной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


Провожу ладонью по гладковыбритой щеке, трогаю пальцами чуть шероховатый шрам, сложенные тревожным домиком брови, губы, которых мне так не хватало…

— Поехали домой.


​​

Конец