— Мария сказала, что вы съели блюдо, которое не переносите. Довольно глупо, вам не кажется?

— Полный идиотизм, — согласилась Джемма, к которой вернулись мужество и присутствие духа.

— Я приношу свои извинения за наше поведение вчера вечером. С нашей стороны это была неописуемая дикость, а вы ведь гость в нашем доме.

Джемма покачала головой:

— Я не гость в вашем доме, сеньор…

— Называйте меня Агустин. Согласно кивнув, она продолжила:

— Я приехала сюда, чтобы выполнить определенную работу, и сожалею, что из этого ничего не вышло.

Очевидно, он не слышал ее, поскольку в следующее мгновение заявил без обиняков:

— В Лондоне у вас был роман с моим сыном. Я бы хотел услышать об этом.

Она удивилась; ее глаза округлились.

— Не думаю, что это имеет к вам какое-то отношение, — быстро проговорила она. Она не желала не только рассказывать, но даже и думать об этой истории.

Он повел бровью.

— Вот как? Вы здорово нарушили мои планы относительно судьбы сына. Полагаю, что это имеет отношение ко мне.

— Но не ко мне! — твердо заявила Джемма. Она не желала подвергаться перекрестному допросу, как будто она преступница. Она не совершила ничего страшного — во всяком случае, сознательно. — Меня вам бояться нечего. Я не собираюсь замуж за вашего сына. И намерена уехать как можно скорее.

В ответ на это высказывание он наградил ее язвительной улыбкой.

— Вас пригласили сюда для того, чтобы вы написали мой портрет, — и вы его напишете.

Джемма от неожиданности даже раскрыла рот. Нет, только не это, только не тактика жесткой руки с его стороны — она уже достаточно натерпелась от Фелипе!

— Вы не понимаете…

— Вас пригласили написать мой портрет, и вы это сделаете.

— Я хочу разорвать контракт, — с вызовом бросила она. Она не может остаться. Даже если ей придется потерять уйму заказов — она согласна, лишь бы освободиться. — Вы не хотите этого портрета, а я не хочу его писать…

— Потому что я отказываюсь дать согласие на брак с моим сыном?

— Мне кажется, Фелипе достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения, но дело не в этом. Я не хочу выходить за него — все остальное ни при чем. — Конечно, он не может знать, насколько этот брак невозможен в любом случае. Да, именно невозможен!

Он поднялся на ноги — высокий, величественный — и обошел стол, чтобы быть поближе к ней. Присел на край стола.

— Вы уже дважды сказали, что не хотите выходить за него. Это меня удивляет. Большинство женщин продали бы душу дьяволу, чтобы стать женой моего сына. Вы любите его?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Джемма чуть не поперхнулась. Она заставила себя успокоиться и выдавила ответ:

— Это мое дело.

— Вы его любите.

Она больше не в состоянии была этого выносить. Если бы ей не требовалось его разрешения на то, чтобы Майк увез ее отсюда, она молнией вылетела бы из комнаты.

— Ваши вопросы кажутся мне вызывающими, — отозвалась она, не справившись с обидой в голосе.

— Извините, я не хотел вас обидеть. — Он произнес эти слова так мягко, что у Джеммы подпрыгнуло сердце. Нежность. Подобного качества она в нем не ожидала, даже не думала, что он на него способен.

— Вы… вы меня не обижаете. Я… я понимаю ваш интерес.

— Верно, мне интересно, — пробормотал он. — Вы мне любопытны.

Джемма внезапно почувствовала, что должна быть настороже. И не заметишь, как проговоришься, расскажешь что-либо связанное с матерью, напомнила она себе и предприняла отвлекающий маневр:

— Вы мне тоже любопытны. — (Он удивился.) — Почему вы считаете своей обязанностью устраивать брак своего сына?

Глаза его предупреждающе сузились.

— Теперь ваши вопросы кажутся мне вызывающими, но в плане разъяснения я в какой-то мере ваш должник. Вы наверняка слышали выражение «держаться своих». Я хочу, чтобы Фелипе женился на одной из «своих».

— Почему? — напрямик спросила Джемма.

— Потому что так должно быть. Вы принадлежите к другой культуре и не знаете наших обычаев. Фелипе будет куда спокойнее, если его жена окажется одной с ним культуры.

Культура как экспериментально выращенный микроб!

— Удобный брак? Мне казалось, что о них забыли еще со времен Чарльстона. Ваш брак тоже был таким? — Она осознала, что задает этот опасный вопрос ради своей матери. Пытается выудить хоть каплю информации о нем.

— Да, — признался он.

— И… и вам посчастливилось полюбить? — Зачем она это делает? Ее мама любила этого человека, все еще любит его, так зачем же узнавать то, что может ее задеть?

— Для хорошего брака любовь не нужна; любовь может прийти позже, — негромко произнес он.

Но к вам не пришла, хотелось ей добавить. По его тону Джемма догадалась, что его брак так и не стал удачным. Она проследила, как он обошел стол, снова сел в свое кресло, и гадала, что вызвало горечь на его лице.

— Если вы себя чувствуете в силах, я бы хотел начать работу сегодня.

— То есть… портрет? — недоверчиво прошептала Джемма. — Но… я не хочу. То есть… это невозможно.

— Нет ничего невозможного. Нелегко — может быть, но не невозможно.

— А вам не кажется, что это несправедливо, несправедливо по отношению ко мне — после всего, что случилось? — с жаром запротестовала Джемма. — Вы продолжаете надеяться, что после вчерашнего вечера я здесь останусь? — А особенно после той ночи и после всего, что я узнала, рвался из нее крик. Но об этом никому не расскажешь. Какая кошмарная тайна тяжким грузом легла на ее душу до конца ее дней!

Его глаза снова сузились.

— Я поговорю с Бьянкой. Она не станет вас беспокоить — если вы этого боитесь. Что же касается Фелипе, то это ваша личная забота. Вы все это начали, вам и выпутываться. Возвращайтесь сюда в два часа, чтобы приступить к работе. А сейчас — извините, у меня дела.

Джемма поднялась, полная решимости настоять на своем, но он, рассеянно помахав ей рукой, снял трубку. Она круто развернулась и пулей вылетела из кабинета.

Нет, это невероятно. Сначала Фелипе помешал ей уехать, а теперь вот Агустин. В замешательстве запустив пальцы в волосы, она вышла из дома. Она не останется. Нет, черт возьми, ее решение непреклонно!

Она обнаружила Фелипе в саду с орхидеями.

— Я бы хотела, чтобы ты поговорил со своим отцом, — начала Джемма, когда он повернулся к ней. Он пересаживал изящную голубую орхидею, и его сильные загорелые ладони, бережно поддерживающие цветок, составляли разительный контраст с экзотическим растением. Его руки, временами такие нежные, дразнящие, волнующие… Она сильно прикусила губу, чтобы справиться с жаркой волной возбуждения.

— В связи с чем? — натянуто спросил он.

— Я не могу остаться, ты же знаешь, что не могу! — Правда, ему неизвестно — почему, и он никогда не узнает настоящей причины, по которой она хочет, чтобы их разделял океан.

— Агустину ты понравилась. Он хочет получить портрет, и ты его напишешь. — Фелипе снова занялся пересадкой, как будто Джемма была всего лишь надоедливой мухой, которая мешала его работе.

— Меня не интересуют мысли Агустина по поводу меня или же портрета. Я хочу просто исчезнуть из вашей жизни.

— Но тебе это не удастся. Я хочу, чтобы ты осталась, и Агустин хочет, чтобы ты осталась…

— Но тебе-то я зачем, Фелипе? — с горечью воскликнула она. — Очередное наказание? Или же тактика переменилась? Ты что, устал от Бьянки и хочешь использовать меня, чтобы избавиться от нее?

— Мне не нужно тебя использовать, чтобы…

— Понятно, потому что она тебе нужна. А я тебе нужна просто для того, чтобы довести меня до бешенства и поиздеваться над отцом. Ты зря тратишь со мной свое время, и подозреваю, что и с Агустином ты зря так себя ведешь. Он, кажется, весьма сильный и волевой человек.

— Я тоже, — жестко добавил он.

— Послушай, честное слово, меня не интересуют ваши разбирательства. Вы оба кажетесь мне парой удавов — такие же скользкие и удушающе перекрученные. Мне плевать, если вы даже задушите друг друга насмерть, но меня оставьте в покое! — Он улыбнулся, и это еще больше разозлило Джемму. — Похоже, ты не принимаешь меня всерьез! — взвилась она.

— Нашу ночь любви я действительно принял всерьез…

Она страдальчески поморщилась.

— Замолчи! Это все твоя вина, и если бы ты был хоть чуточку мужчиной, то признал бы это!

— Если бы я был хоть чуточку мужчиной, то заставил бы тебя замолчать!

— Вот это по-латиноамерикански, не так ли? Но сейчас не восемнадцатый век, хотя здесь, похоже, об этом и не догадываются. «Вилла Верде» живет в самом настоящем феодализме по сравнению с нормальным цивилизованным миром.

— Просто разные планеты, Джемма! — уточнил он. — Бог мой, кажется, я счастливо отделался: брак с тобой был бы невыносимым.

— А-а, так ты признаешь, что не хочешь на мне жениться и что это дурацкое предложение было лишь ловким ходом, чтобы взять верх над отцом? Великолепно, твои слова — просто музыка для моих ушей! — захлебнулась от сарказма Джемма. — Теперь можешь спокойно устроить свое будущее с Бьянкой — брак с ней, без сомнения, превратится в ходьбу по колючей проволоке, чему ты со своим садистским характером, я уверена, будешь чрезвычайно рад!

— Я не собираюсь на ней жениться, — произнес он ровным тоном, игнорируя ее желчные колкости.

— Ты уверен? У меня создалось твердое впечатление, что именно этого хочет твой папочка.

Она все же задела его, и он окинул ее насмешливым взглядом.

— Наряд стервы пришелся тебе впору.

— А ты как будто родился в костюме палача! Взгляды их скрестились в безмолвном поединке. Когда-то они были любовниками — а теперь враги, и слава Всевышнему, подумала Джемма. Это единственно возможный выход — снова и снова оскорблять друг друга.

Он вернулся к своим орхидеям.

— Как бы сильно я ни желал от тебя избавиться, но, к сожалению, ничего не могу поделать. Агустин хочет, чтобы ты осталась, а Агустин всегда получает то, что хочет.