Когда мне было восемнадцать, а Канье двадцать один, отец узнал, что мы встречаемся, и попытался нас разлучить. Какое-то время я искренне думала, что ненавижу его за это, но сейчас понимаю, что он просто был по-настоящему хорошим отцом. Да, он поступил неправильно, стараясь разделить нас, но теперь я понимаю его намного больше. Папа ненавидел родителей Канье и всё, чем они занимались: они были наркоторговцами. Отец всегда очень заботился обо мне и старался убедиться, чтобы наша с Джейком дружба с Канье не вела нас по неправильной дорожке.

Но, хоть Канье и проводил у нас дома почти всё время, отец совсем не знал его, если думал, что он может повести нас с Джейком таким путём. Если бы папа присмотрелся, он бы увидел, что мальчик отчаянно пытался заслужить его одобрение, заслужить принятие в семью.

В то время мы с папой воевали, но это не продолжалось долго — через три месяца он наконец-то увидел, как сильно Канье меня любил. И, мне кажется, тогда он понял, что Канье смотрел на него, как на отца. Поняв, что он всегда искал его одобрения, отец ослабил свой контроль, и всем от этого стало только лучше. Думаю, тогда он впервые увидел, что я стала женщиной и больше не являюсь его маленькой принцессой, хотя он, конечно, никогда бы в этом не признался.

Мне бы хотелось защитить папу так же, как он защищал меня.

— Эм, ты можешь кое-что сделать для меня? — я слегка сощуриваюсь, ожидая его следующих слов. — Подумай хорошенько о Канье. Он обожает тебя больше, чем земля любит солнце и дождь. Может, ещё рано решать, чего ты хочешь, но не стоит отказываться от общения с ним. Вы можете начать с того, что снова станете друзьями, и я не сомневаюсь, что ты снова его полюбишь.

— Ладно, я подумаю об этом, — я произношу это, опустив взгляд, не желая смотреть на отца, когда вру.

Со временем он увидит, что так будет только лучше для Канье.

Пока я сажусь в машину, отец целует маму на прощанье, и через мгновение она уже оказывается рядом, и мы в тишине едем к моему старому дому.

Когда в поле зрения оказывается подъездная дорожка, моё сердце начинает биться быстрее, и я задерживаю дыхание. Мы поворачиваем, и вот он. Двухэтажный светло-голубой деревянный дом с красивым белым крыльцом.

По дорожке мы проезжаем мимо белого забора, который огибает дом и многочисленные деревья возле него. Трава на участке ярко-зелёная и выглядит так, словно её только что подстригли.

Мама останавливает машину прямо перед домом, потому что тут нет гаража. Мы с Канье думали, что позже его добавим.

Я остаюсь в машине, пока мама выходит и направляется к первому цветку в горшке, где лежит ключ. Она заходит в дом, а я всё также сижу в машине и смотрю на него. Он выглядит совсем как прежде, будто ни дождь, ни ветер не прикасались к нему с тех пор, как я в последний раз в нём была.

Открыв дверь машины, я медленно выхожу во двор и, под стук бешено бьющегося сердца, поднимаюсь по крыльцу в дом.

Мой дом.

Осмотревшись, я вижу, что он совсем не изменился, словно и не прошло пяти лет. Словно мои мрачные воспоминания — просто кошмары, приснившиеся прошлой ночью. Я оказываюсь в холле. Слева от меня гостиная, а передо мной — деревянная лестница на второй этаж с белыми перилами. Справа располагается столовая, в которой по-прежнему стоит круглый деревянный стол с голубыми подушками для сидения. Мы с Канье вместе выбирали его. Он хотел чёрные подушки, а я голубые.


— Чёрный будет сочетаться с кожаными диванами, Эми, — говорит мне Канье. 

— Но он не будет сочетаться с голубым ковриком, который мы купим для столовой. То же самое касается салфеток и кухонных полотенец, которые тоже будут голубыми, — отвечаю я. 

Глаза Канье расширяются, и я быстро поясняю свои слова: 


— Нам нужны какие-нибудь другие цвета по мимо чёрного, парень. Голубой сделает дом светлее, и он — мальчишеский цвет, к тому же, мой любимый, — я удерживаю его взгляд и решительно приподнимаю подбородок. 

Канье тяжело вздыхает, а затем внезапно ухмыляется и поднимает меня на руки, отчего я удивлённо вскрикиваю. 

— Ну, раз это твой любимый цвет, то мы покрасим весь дом в голубой. 

Смотря в его сияющие глаза, я улыбаюсь и понимаю, что это и есть рай. В руках мужчины, который сделает ради меня что угодно. Даже покрасит весь дом в голубой.


— Эм, — голос мамы возвращает меня из воспоминаний, и я поворачиваюсь к ней. — Ты в порядке, милая?

— Да, мам, всё хорошо, — произношу тихо.

Пройдя в гостиную, я осматриваю пол, чёрные кожаные диваны, телевизор с тумбой и деревянный журнальный столик.

На стене висят всё те же фотографии в рамках.

Вот вечеринка Канье, которую он устроил, когда закончилось его служба в морской пехоте.

Вот мы с Канье собрались на мой выпускной бал.

Вот наше первое свидание. Канье сводил меня на поле для игры в гольф той ночью, где устроил пикник под деревом с китайскими фонариками. Я никогда не видела ничего красивее.

Вот я окончила среднюю школу.

Вот я в бикини. Мы с друзьями часто купались в реке Вэлли.

Вот мы с Канье стоим перед этим домом в тот день, когда купили его. Тут мы собирались строить семью.

От воспоминаний у меня кружится голова, в ушах раздаётся звон. Понимая, что скоро распадусь, я хватаюсь за диван, чтобы не упасть.

Мне нужно остаться одной.

Сделав глубокий вдох, я беру себя в руки, чтобы попросить маму уйти.

Оборачиваясь, я вижу, что она пристально за мной наблюдает:

— Спасибо, что привезла меня. Я хочу немного вздремнуть. Созвонимся вечером, хорошо?

Я не уверена, что мама видит на моём лице, но она не спорит.

Слава Богу.

— Конечно, милая. Устраивайся, поговорим вечером.

Крепко обняв меня, она выходит из дома и закрывает за собой дверь.

Я смотрю на дверь, которую мама только что закрыла. Она покрашена в светло-голубой цвет, и в центре её верхней половины стекло, через которое нельзя увидеть, что происходит дома или во дворе.

Внезапно ощутив соль на губах, я отвлекаюсь от рассматривания двери и, повернувшись в сторону гостиной, снова начинаю разглядывать все фотографии.

Зачем я делаю это с собой?

Я прикрываю рот рукой, пытаясь сдержать крики, которые норовят сорваться с губ, и поднимаюсь на второй этаж. Мне необходимо сорваться, и я хочу сделать это в душе. Если я пролью слёзы там, то они не будут настоящими. Они смешаются с водой и не будут считаться.

Я помню всё так, словно это было вчера. Подняться по лестнице, повернуть направо, пройти мимо гостевой комнаты с белыми занавесками. Туалет находится в конце коридора, а ванная — справа от него. Комната слева раньше принадлежала нам с Канье, и там тоже есть ванная. Туда я и направляюсь, желая закрыть как можно больше дверей за собой и отгородиться от мира.

Войдя в комнату и закрыв дверь, я чувствую себя так, будто вернулась в прошлое, потому что тут совсем ничего не изменилось.

Здесь по-прежнему белый потолок, светло-голубые стены и два небольших окна над кроватью, по сторонам от которой стоят тумбочки. Справа от кровати — эркер с банкеткой. Белые кружевные занавески сдвинуты в сторону, и я пытаюсь вспомнить, было ли это так в последний раз, когда я находилась в комнате. Мне не удаётся найти это воспоминание — кошмары затмевают все драгоценные моменты, что у меня есть.

Взглянув налево, я замечаю, что на кровати что-то лежит, и резко втягиваю воздух. Это моя книга «Ромео и Джульетта». Медленно подойдя к кровати, я беру пьесу дрожащими руками, и из неё что-то выпадает. Наклонившись, обнаруживаю, что это засушенная роза, моя засушенная роза. Моя роза. Канье подарил мне её в день моего выпускного бала. Надев её мне на запястье, он прошептал: «Я люблю тебя, Эми. Однажды вместо розы на запястье, я надену кольцо на твой палец».

Я носила её всю ночь. Носила её во время медленных танцев и украденных поцелуев. Носила её, когда мы с Канье впервые занялись любовью под звёздами на берегу Миссисипи. На следующий день я засушила розу, зная, что хочу хранить её вечно.


Я могу описать это только одним словом — наслаждение. Наслаждение проносится по моему телу с молниеносной скоростью. Все подружки говорили мне, что в первый раз будет больно, но я не чувствую ничего подобного. Я просто чувствую себя живой. Я чувствую себя так, словно по-настоящему начала жить только тогда, когда ощутила это прекрасное, редкое и опьяняющее чувство. 

— Ты в порядке, красавица? 

Открыв глаза, я вижу, что любовь всей моей жизни смотрит на меня. Канье. Я ухмыляюсь, и он, наклонившись, набрасывается на мои губы. Такие — мои любимые. Я обожаю, когда он целует меня так, словно я — та, ради кого он живёт. 

Разорвав поцелуй, Канье выходит из меня, и, когда я одеваюсь, захватывает меня в крепкие объятья. 

— Я люблю тебя, Эми. Только тебя. Навсегда. 

Вздыхаю в его руках. Он идеален. 

— Я тоже люблю тебя, Канье. Ничто никогда не разлучит нас. Мы с тобой будем вместе. Всегда. 

Пока он обнимает меня, я смотрю на розу на своём запястье и думаю о том, как же мне повезло.



Одинокая слезинка скатывается по моей щеке и падает на розу.

Между страницами книги все ещё что-то лежит, и, открыв её, я обнаруживаю, что это кулон. На серебряной цепочке висит стеклянный шарик, заполненный лепестками розы. Моей розы.

На той странице, где лежит кулон, теперь выделены слова.

«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».

Закрыв пьесу, я прижимаю книгу и кулон к груди. Смотря на свою розу и чувствуя себя потерянной, я медленно опускаюсь на ковёр, когда ноги больше не в состоянии меня держать.