Моя Эмми, с бритвой у ее красивой мягкой кожи. Это воспоминание прокручивается в моей голове. Я сойду с ума, если не ударю по чему-нибудь в ближайшее время.

Я сворачиваю в сторону дома Дома и резко паркуюсь. Визг шин, и машина скользит около метра.

Я выпрыгиваю из машины, оставляя ключи в зажигании, даже не потрудившись захлопнуть дверь. Я толкаю калитку, и она врезается в забор, возвращаясь ко мне, но я готов и снова отталкиваю ее. Я хватаюсь за шею, стягиваю рубашку и бросаю ее на землю.

Я слышу, как Дом называет мое имя, но я игнорирую его. Я здесь только по одной причине. И эта причина не он. Я высматриваю то, что мне нужно и иду прямо туда. Ярость заводит мою руку назад.

Один взмах — и кулак врезается в боксерскую грушу. Резкие взмахи, один за другим, жестокие и быстрые.

Дом кричит позади меня:

— Господи, Канье, надень эти гребаные перчатки, иначе поранишься.

Я не обращаю на него внимания.

Образ Эмми, режущей себя, истекающей кровью, плачущей, тонущей, заполняет мое зрение красной пеленой. Я не остановлюсь ради перчаток. Если ей больно, то и мне тоже.

Моей девочке больно. Моя девочка разваливается на части. Моя девочка прячется.

Я должен спасти ее. Я могу. Я буду. Я умру, пытаясь.


Когда я возвращаюсь домой после визита к доктору Зик, дом был пуст. Никаких признаков Канье. Если я на самом деле его знаю, то он вышел из дома, чтобы выпустить пар.