Даже с Женей я общаюсь гораздо дольше. Но разве скажешь это сердцу, которое всегда знало, кто его хозяин.

Кстати…

Смотрю на прямую, как палка спину, на мышцы, что сильно бугрятся под рубашкой. Почему он стал больше? Чем занимался все три года?

— Я не говорила, что его зовут Демьян.

Макс прислоняется к углу возле подоконника и кивает:

— Не говорила.

— Откуда… — в голову закрадывается ужасающая мысль. Один раз, всего один раз я упомянула, как хотела бы назвать нашего общего ребенка. Один раз. Шесть лет назад. Словно в прошлой жизни. – Неужели ты все помнишь? Даже это…

— Я все помню. Это особенно… – он что-то еще хочет сказать, но звонит телефон, и он, ругнувшись крайне неприлично, идет отвечать.

А я отворачиваюсь, не могу на него смотреть, не могу взять в толк, как он мог запомнить такое. Мужчины же не запоминают таких мелочей, да и воспоминание, как легко он говорил об аборте, очень яркое.

— Я же сказал, чтобы он катился в задницу, пока не сделает тест ДНК. Мне плевать. Пусть хоть могилу его вскроет. От меня он не получит ни денег, ни биоматериалов.

Разговор на повышенных тонах резко обрывается и меня гложет дикое любопытство, но тут медсестра предлагает пройти в комнату отдыха на этаже. И пока Максим разговаривает с помощником или кем-то еще, я трусливо сбегаю.

Не потому что боюсь быть с ним рядом, а потому что боюсь не захотеть его отпускать.

Снова.

Господи, как же это все сложно.

На мой телефон поступает звонок, и я отвечаю. Слышу в трубке взволнованный голос Майи.

— Ну как вы, дорогая? Как Демьян? Нужна другая клиника? Ты только скажи. Я уже наказала Давида за своевольничество и дико перед тобой извиняюсь.

Учитывая формат отношений Майи и Давида, слово "наказала" звучит двусмысленно. И я невольно издаю смешок.

— Майя, дорогая. Нас тряхнуло, но вроде все неплохо. Понаблюдают и отпустят.

— А что Одинцов? Орал на тебя?

Здесь мне становится неловко, ведь весь скандал по сути спровоцировала я. Мне нужно было понять, каким человеком стал Макс. Можно ли ему доверять, пусть он даже и пытался нас шантажировать.

— Нет. Даже не пытался изнасиловать, — говорю и слышу фырканье.

– Вы просто в больнице. Судя по тому, что знаю я, он просто выжидает.

— Не поняла. Что ты знаешь?

Но она тут же отнекивается и почти сразу скидывает звонок, а я еще пару мгновений на нее смотрю и думаю, что Майя при всей своей элегантности и мудрости бывает отчаянной егозой. Чего только стоит ее прыжок с тарзанки вместе с детьми в реку.

— Дети! – вспоминаю я, тут же набираю номер Зои Марковны. — Зоя. Это Света.

— Светуль? А че так поздно? Ты в порядке? Как Демьян.

Рассказывать ей хоть что-то, значит нарываться на кучу вопросов, так что нагло вру, что мы остались у друзей и завтра на работу я приехать не смогу. Это, кстати, правда.

Она уже отключилась, убедив меня, что один день без меня они как-нибудь справятся. И тут же звонит Женя.

Черт.

И что ему сказать? Он ведь забрать меня хотел и домой отвезти. Поразительный человек. Таскаться столько времени в глушь московской области, только ради того, чтобы ничего не получить.

Я пыталась, правда. Я даже переспала с ним. Скорее из благодарности, но на утро попросила остаться друзьями. Он сделал вид, что принял это, но продолжает вести себя, как будто мы уже муж и жена. Просто живем в разных городах.

Немного подумав, все же отвечаю на звонок, слышу знакомый голос. И уже хочу ответить, как вдруг тишину моей скромной, светлой палаты разрывает стук в дверь, а затем:

— Лана, открой.

Глава 5.

— Света, ты где? — тут же напрягается Женя, и мне перед ним вдвойне неудобно. Он настолько безопасный в плане чувств, что порой кажется игрой воображения. Макса же я ощущаю кожей, каждым натянутым нервом, стоит ему появиться в зоне ста метров.

— Я перезвоню, — кладу трубку и зло смотрю на дверь. Так, чтобы она сейчас загорелась и сожгла наглую морду Одинцова. Но раз магией я не обладаю, остается магия слова.

— Уходи, я уже сплю.

— Не правда. Ты даже душ не приняла.

Оборачиваюсь, чтобы глянуть нет ли скрытых камер. Я в свое время хлебнула.

— Я уже разделась и готова принять душ.

— Давай я осмотрю тебя. Ты же так и не зашла к врачу.

Ну это уже не просто наглость, это полное отсутствие совести и каких-либо понятиях о приличиях. Хотя, о чем я? Максим и приличия - понятия просто диаметрально противоположные. И, кажется, я совершаю страшную ошибку, когда открываю дверь, чтобы высказать ему за его некорректное поведение. Как ребенку.

Открываю дверь совсем немного, но в проем тут же влезает его плечо, и как его не пихай обратно, он все равно зашел и закрыл за собой дверь. На замок.

— Я буду кричать, — тут же беру с подноса кружку, потому что знаю, стоит ему ко мне прикоснуться, о приличиях забудут все.

— Я ничего не буду делать, если… — он делает шаг. – Сама не попросишь.

— А, ну в таком случае, — отставляю кружку, на мгновение опускаю взгляд, чтобы глянуть, как ладно его бедра облегают светлые брюки. – Мне нечего бояться.

Как же легко пожалеть о своих словах, когда чувства не в ладах с разумом. Стоило мне поднять взгляд, заглянуть в эти синие омуты, как мне становится нечем дышать, а стены как будто смещаются, комната становится размеров гроба, в который кто-то кладет мою совесть, мои обиды, мои страхи.

Остаются только желания. Порочные. Грязные. Преследовавшие меня столько лет и нисколько не сбывшиеся с Женей.

С ним я просто ощущала секс. Просто фитнес.

А с Максом даже на расстояние настоящее моральное насилие над чувствами.

Он делает шаг, а я отступаю.

— Ничего не будет, понял? — хриплю, тяну руку к шее, а там как будто ремень кто-то натягивает. Душит. — Все в прошлом.

— Тогда почему ты трясешься? Почему облизываешь губы, почему жалишь меня взглядом?

Кто? Я? Быть того не может.

— Тебе кажется. Это я просто зла и расстроена. Ты опять говоришь одно, а делаешь другое. Не приближайся ко мне! – сама делаю шаг, отталкиваю его так сильно, что он падает на кровать, а сама закрываюсь в душевой. Может он уйдет?

Слышу шуршание за дверью и проверяю ее. Надежно ли закрыта. Блин, что ему стоит ее сломать, если он чуть дверцу хонды не вырвал.

— Максим, я хочу помыться.

— Так я вроде не мешаю, или тебе помощь нужна?

Да, психиатра, пожалуйста. Потому что такая боль в груди и тахикардия от одного его присутствия не норма. Наша жизнь с момента рождения не норма. И я не хочу, что сын хлебнул того же.

— Мне нужно, чтобы ты не ломал двери в ближайшие пол часа.

— Ты там мыться будешь или утопиться решила? Тогда я обещать не могу, — он уже дергает ручку, а я тут же спешу ему сказать?

— У меня сын. Я точно не утоплюсь. И тут даже ванны нет.

— Не знаю, не знаю. Ты, помнится, знатная врушка. Мне нужно проверить, — снова дверь шатается под его рукой, и я вздыхаю:

— Давай я буду с тобой разговаривать. Через дверь, чтобы ты знал, что со мной все в порядке.

— А через шторку нельзя?

— Нельзя.

— Тогда дверь подойдет. Нам не привыкать через нее болтать. Помнишь?

— Лучше бы забыла.

Вспоминать, как он меня трахал, а я отдавалась, как течная самка не очень хочется. Тем более, думала, что он мне родной брат. Кошмар.

— А я вот не смог забыть. Ничего.

— Значит не пытался, — немного расслабляюсь и начинаю раздеваться, встаю в душевую и протяжно вздыхаю, когда прохладные струи опаляют саднящую кожу. Надо было все-таки попросить пару антисептиков. Но было не до того. Главное, с Демьяном все в порядке.

— Ты что там? Тебе не больно, помощь не нужна?

Господи, ну когда он угомонится.

— Похоже, помощь нужна тебе. Сексопатолога. Нельзя так много об этом думать.

— Учитывая, что у меня секса не было больше трех лет, можно…

Замираю с руками на голове и прислушиваюсь, как будто могу услышать по его голосу врет или нет. Врет, конечно, не мог же он… То есть…

— Не верю.

— Могу доказать.

Мне становится смешно. Продолжаю мыться и говорю:

— Это невозможно, Макс. А твоим словам я не поверю.

— Стоит тебе только прикоснуться ко мне самой, и я кончу, — почему-то в этот раз голос я слышу гораздо ближе. По телу проносятся на скорости мурашки, а спины касается что-то скользкое.

— Вот скотина! – кричу и делаю разворот, замахиваюсь, но рука остается в цепких пальцах, а передо мной стоит Максим, не шевелится. На грудь смотрит и дернуться не дает.

— Ебать, они стали такими крупными… а соски темными, — он поднимает осоловелый взгляд, пока его рубашка мокнет от брызг.

А я только смотрю, как к рельефным мышцам липнет ткань. На руки, исполосованные венами, точно такими же как на члене, что явно вздыблен под светлой тканью брюк.

Господи…

Меня срочно нужно спасать. Вытягивать из болота, в которое Макс нас снова тянет. Ни любви, ни доверия, ни привязанности, голая, ничем не прикрытая похоть. Грязная, и столь возбуждающая, что в голове шумит волнами прибоя, как возле пляжа, где мы когда-то придавались разврату.

Это какое-то помутнение рассудка, разве должны люди чувствовать такое, разве должны они страдать по касаниям друг друга, по оргазмам, что дарили. Почему нельзя просто жить, просто улыбаться без желания сожрать.

— Ты кормила грудью?

— Да… — и каждый раз представляла, что на меня смотрит он. Вот так, как сейчас.

Вот и все. Макса кроет, потому что я ничего не могу сделать с собой. Он уже тянет руку, он сейчас меня коснется, и я погибну, подохну от жажды втянуть в себя его член, облизать тело. Надо что-то придумать. Надо себя спасти.