Не унывающий мистер Хаксли, со свойственной ему стойкостью духа, принял весть о том, что опухоль перешла в метастазы по всему организму. Альберт видел, как этому мужчине хотелось выговориться, поделиться страхами, но суровый вид хирурга и холодное, лаконичное обращение избавляли доктора от подобных бесед, каждый раз подкладывая на сердце крохотный, но страшно тяжелый камень. Со временем попытки завести беседу, сошли на нет, от чего Альберт испытал облегчение, но в душе понимал, что нарушает все догматы собственной веры. Как жаль, что верный друг — падре Луис был занят до той степени, помогая пострадавшим от урагана, что даже небольшая часовня была отдана для временного размещения эвакуированных.

Сбившись со счета, Альберт давно смирился с тем, что его совесть строит по-детски высокую и шаткую конструкцию из этого нерадостного стройматериала и настанет тот час, когда все рухнет и стиснет его грудь так, что продышаться будет нельзя. Не добавлял радости и тот факт, что мать уже завтра должна была отбыть в Амстердам.

Уна отправится прямиком в дом престарелых. Чтобы избежать лишних переживаний Альберт строго запретил Мегги рассказывать Хоуп о том, что его мать два раза искали по району. Старуха забывала принять лекарства и уходила выгуливать своего питомца, отчего в скором времени терялась и непременно кричала, чтобы ее не трогали чужие люди, в то время, как в полицейский участок приехал ее родной сын, чтобы забрать домой.

На первый взгляд сегодняшнее утро было спокойным, если не считать, что на крыльце, закинув назад головы мирно спала Хоуп и мистер Купер. Вполне можно было сделать вывод, что оба были мертвецки пьяны, но приглядевшись, Альберт заметил, что у обоих во лбу воткнута тонкая длинная игла с кусочком обугленной ваты на конце. Храп стоял жуткий — двухголосый.

Значит, был расслабляющий сеанс иглоукалывания с ароматерапией.

Молча вскинув брови, Альберт бессильно покачал головой, но внутри тихонько екнуло от представшей картины. Хоуп была не безнадежна в своем упрямом стремлении к одиночеству. Правда, компания была более чем странная.

Стараясь не шуметь, доктор Ванмеер тихонько отворил дверь и зашел в дом. Через пару часов должен был приехать нотариус, чтобы заверить завещание Уны. В гостиной пахло собачьим кормом, освежителем воздуха и апатией, а перед глазами стояло лицо мистер Хаксли — полное смирения и напрочь лишенное сожалений. В такие дни Альберта воротило от людей и прежде от самого себя, укрепляя уверенность в том, что отчуждение есть единственный способ сохранить рассудок. Расстановка приоритетов всегда действовала на него, как лошадиная доза успокоительного, а там и гуманность с совестью тихонько загибались, ведь они были далеко не на первом месте.


14 глава

У оценщика элитной антикварной лавки мелкой дрожью било все тело. Дивное колье и серьги с подлинным фирменным клеймом Леопольдо Гори, к которому он не смел прикоснуться, смакуя предвкушение, было огромное удачей.

   -   Позвольте поинтересоваться, как оно к Вам попало? Наследство? - в голосе мужчины могло быть намного больше иронии, учитывая внешний вид женщины, которая принесла украшения, но оценщик уже принялся рассматривать через специальную лупу изумруды, после чего тихонько полез в карман за платком, чтобы протереть взмокший от волнения лоб.

     - Подарок от баронессы Ванмеер. Это моя бабушка.

Еще один, но уже более пристальный взгляд, прошлись по невысокой фигуре гостьи.

    -  Как жаль, что Вам приходится расставаться с этим чудом! - едва скрывая радость произнес мужчина, размытого возраста с ухоженными усами и Хоуп, разумеется, ему ничуть не поверила.

По иронии судьбы она закладывала фамильные драгоценности именно в тот день, когда ее бабушка отбывала обратно в Европу. Этот факт изрядно добавлял горечи. Сами побрякушки она не жалела.

Прощание с Уной вышло, чуть ли не лицемерным, но вежливость для бабули стояла всегда на втором месте после прямолинейности.

Альберт не особо любил моменты прощания, а потому лично помогал водителю такси укладывать багаж в машину, пока его дочь с понурым видом не решалась сказать своей бабушке на прощание то, что ее нещадно терзало. Подробности этой диллеммы он знать не желал, будучи в курсе того, что Хоуп в очередной раз пытается перехитрить жизнь и нарушает профессиональную этику. Альберта не покоробил и тот факт, что дочь не обратилась за помощью к нему в первую очередь. Значит, изучила вдоль и поперек отцовский характер, что с одной стороны, безусловно, радовало.

    - Я, правда, буду скучать, бабуль! - Хоуп первая прервала гнетущее молчание, приобняв худые плечи старушки, на что Уна тут же встрепенулась и гордо вскинула подбородок.

    - Ага! Больно надо мне от тебя и твоего папули сопливые платки считать! Я возвращаюсь, наконец-то, к себе, в человеческие условия, к нормальной прислуге. Где знают, какой жирности сливки идут к эфиопской арабике по утрам и где нет комаров вперемешку с неугомонными сверчками. Не говори глупостей, девочка! Давай к делу! Уна еще может отличить печаль-тоску в чистом виде от недомолвок с той же примесью!

Не улыбнуться было невозможно, но Хоуп все же не смогла смотреть прямо в глаза.

     - В моем отделении есть двое детей, которым обещали деньги на операцию, но по страшному стечению обстоятельств, они теперь брошены на волю случая.

    - Другими словами, всем на них наплевать...

    - Не наплевать, но из-за урагана благотворительные фонды завалены обращениями пострадавших, страховые компании несут убытки, выплачивая компенсации...

     - Детка, но это не твои проблемы,- взгляд Уны заволокло, и женщина закусила губу.

     - Это мальчик и девочка. У малышки синдром Дауна и состояние тяжелое, операция необходима в течении нескольких дней.

    - Что-то мне подсказывает, что выход ты уже нашла, - усмехнулась старуха, поняв, что внучка не собиралась отступать.

Сглотнув подступивший к горлу ком, Хоуп зажмурилась и выпалила:

    - Могу ли по своему усмотрению распорядиться твоим подарком?

Уна повернула к внучке исчерченной морщинами лицо и неизменно накрашенные старческие губы сжались в тонкую линию.

    - Тебе так важно мое одобрение? - старушечий голос дрогнул от обиды, которая осталась на задворках сознания, просто по привычке. В серьез сердиться на свою «ля сури», Уна не могла.

    - Мнение отца мне известно давно, а больше близких людей у меня нет, так что — да! Очень важно! И друзья не особо состоятельные.

Цепкие узловатые пальцы впились в руки Хоуп, и через мгновенье она оказалась, в жестких и не по возрасту сильных объятиях своей бабушки.

   - Пожалуй, это лучшее применение побрякушкам. Не тушуйся детка, я завидую твоим идеалам, до которых мне пришлось быть еще пару жизней покрутиться среди всякого дерьма! Поступай, как считаешь нужным, Мышонок! - тонкие пальца с выпирающими суставами, замотанные в морщинистую кожу, до боли сжали руки внучки.

    - А ты постарайся следить за своим здоровьем! - Хоуп старалась крепиться, но глаза уже застилали слезы.

   -  За ним и без того с десяток человек следит. Тесно нам в этом «клубе» доброжелателей, - Уна с трудом удерживала крепость голоса и чтобы взять себя в руки сделала глубокий вдох.

Женщины замолчали.

   -  Пусть Гард с недельку у тебя в комнате поспит. Хорошо? Мальчик будет скучать по мне, но больше я не могу за ним ухаживать.

Пес был тут как тут, когда услышал свое имя. Животное, ростом чуть ниже стандартного пони, ласково припал холеными боками к обожаемой хозяйке, едва не свалив ее.

    - Фу, псина! Убери от меня свои печальные глазищи! Натаскался уже старушечьего тела по лестницам! Не нужен ты мне больше! Вот, люби новую хозяйку и служанку их не сожри в первую неделю!

Гневная тирада исторглась из уст мадам Ванмеер намеренно громко, после чего Уна с удовольствием отметила, как побледнела притихшая на кухне Мегги.

Если пошла угроза расправы, значит, для бабули настала последняя стадия терпения.

   -  Как только будет возможно, я приеду навестить тебя, - Хоуп заключила в объятия бабушку, но тут ее щелкнули по носу.

    - Не ври!

    - Тогда буду писать.

     - Не пиши! - Уна была непреклонна. - Шли открытки. Все равно в скором времени, я мало кого узнаю, а открытки хоть пополнят коллекцию. И сотри со своего прелестного личика эту жалостливую гримасу. Женщины Ванмееров лишены столь малахольного чувства. Я прожила жизнь так, как считала нужным.... Хотя бы, какую-то ее часть. Взрастив в себе наперекор вышколенному характеру безвольной тряпки, подобие мнения. Надеюсь, итогом этих стараний будет не только сострадание, особенно от такой умной женщины, как ты, моя дорогая. Не вешай, нос! И прощай, Мышонок. Ах, да! Бенедикту горячий привет! Вот с ним приезжай сколько хочешь.

Бабушка была неисправима и, хотя ее проводы могли быть испорчены несколько раз, Уна в свойственной ей манере разрядила обстановку, отмахнувшись от навязчивой заботы двух единственных близких ей людей.

    - Мисс! Мисс, простите! Вот цена, которую я могу Вам предложить.

Голос оценщика выдернул Хоуп из воспоминаний, и она несколько секунд бездумно рассматривала нацарапанные на клочке бумаги цифры.

     - Еще пятьдесят тысяч сверху или я ухожу, - еще не договорив, она пододвинула к себе обратно бархатный футляр и решительно его захлопнула.

    - Мисс Ванмеер, не горячитесь! Давайте обсудим, - растерянный вид мужчины мешался с твердостью в голосе, но женщина уже поднялась со стула и направилась к выходу, от чего усы оценщика затряслись вместе с челюстью. - По рукам!

Сегодня был последний день общественных работ, точнее, день, когда Бенедикт должен был забрать из медцентра подписанные доктором Уиттон бумаги и прибыть в полицейский участок.