– Ждать? А чего? – Владе не понятен был ход его мысли.

– Когда жизнь ослабит хватку и даст проявить инициативу, – усмехнулся он. – А до этого нужно терпеть.

С его точкой зрения Влада не была согласна. Терпение она относила к отрицательным качествам. Нельзя терпеть, если тебя что-то не устраивает. Нужно бороться с этим и пытаться изменить. Но сегодня Буров ее именно что припер к стенке, как выразился Игнат. Она вынуждена была согласиться на всё, но не ради Бурова, а ради его сына. Начни она сражаться с его отцом, пострадавшим все равно оказался бы Павлик. А этого она допустить не могла, предпочитая самой мириться с неудобствами и несправедливостью.

– Игнат, вы можете ехать домой. Сегодня вы точно не понадобитесь ни мне, ни своему боссу. Хороших вам выходных, – пожелала Влада перед выходом из машины, в тайне завидуя водителю Бурова.

– И вам, Влада…

Его бы слова, да богу в уши. Со своими выходными Влада мысленно уже распрощалась. И на пороге дома Бурова ее ждала недовольная Ирина Леонидовна.

– Я уже пятнадцать минут, как должна была уйти, а вынуждена вот вас дожидаться, – с порога принялась ей выговаривать домработница.

– Я не специально задержалась, извините.

– Извиняется она… Жди тут ее… – и все в таком духе ворчала домработница, пока не покинула дом, и голос ее не затих вдали.

Настроение Влады и без того не безоблачное было испорчено окончательно. А нужно было еще как-то коротать вечер.

– Ты приехала! – подбежал к ней Павлик и обнял за талию, прижимаясь головой к животу.

Проявление подобной ласки со стороны ребенка было внове для Влады. Но и это же показалось ей приятным. И ей понравилось гладить мальчика по русым шелковистым волосам. И внутри нее зарождалось что-то очень теплое и неизведанное ранее.

– А где папа? У себя в спальне? – поинтересовалась у Павлика Влада.

– Не-а! Он в кабинете – орет на кого-то по телефону, – с улыбкой сообщил ребенок.

Влада прислушалась, и вскоре до нее действительно донеслись отдаленные вопли Бурова. Вот же неугомонный! И чего ему не лежится? Ну включил бы себе что-нибудь на компьютере и смотрел… Хотя, судя по его воплям, чувствует он себя довольно бодрым. Ну и пусть орет – ее это не касается. Перед сном проконтролирует, чтобы он выпил лекарства, а пока даже соваться к нему не хочется.

– Ты чем занимаешься? – спросила она у Павлика.

– Ничем, – пожал он плечами.

– А хочешь, вместе посмотрим мультики? – предложила Влада.

– Хочу! – обрадовался Павлик. – И можно мне мороженного?

– А почему нет? – подмигнула ему Влада. – Я сейчас отнесу свои вещи в комнату няни, а потом наложу нам с тобой мороженного. Будем есть его перед телевизором.

– Ага! Только, чур, мне сиропа побольше.

– Не только тебе. Я тоже люблю, когда много сиропа.

Глава 22

Кирилл закрыл ноутбук и прижал ладонь ко лбу. Кажется, эта чертова температура снова ползет! Ну сколько можно-то! Поработать не дает нормально. И подчиненные через одного идиоты. Раз в жизни заболел и вынужден торчать дома, и рискует потерять бизнес по вине этих тупиц. Ну ладно, не потерять, конечно, но неужели с элементарным без него справиться не могут. Вот и Игорь тупил сегодня по полной, пришлось даже наорать на него, чего давно уже себе не позволял. Кирилл вообще считал, что у него самый умный заместитель, пока сегодня не убедился в обратном.

Интересно, почему это в доме такая тишина? Где Пашка? И пианистка?.. Она хоть вернулась? Этот момент Кирилл не зафиксировал, уработался. А если ее нет, то чем занят сын?

В детской сына не было. Перед тем, как спускаться вниз, Кирилл заглотил таблетку жаропонижающего. Как же ему надоел этот противный озноб! Чувствует себя слабаком – ноги не держат, из рук все валится, голова не соображает… Нет! Болеть он больше точно не хочет. И поправиться нужно как можно быстрее. А это значит, что хочет он или нет, но предписания эскулапа должен выполнять с точностью часового механизма, чтобы не болеть ни минутой дольше положенного.

Премилая картина открылась ему взору, когда спустился в холл. Пианистка сидела на диване в расслабленной позе, а на коленях у нее покоилась голова сына. Приглушенно работал телевизор, показывая какой-то мультик. Киса копалась в телефоне, а Пашка сладко посапывал. Кирилл даже не понял, что испытал в первый момент, глядя на всю эту идиллию. А потом с удивлением понял, что единственное подходящее название его чувству – умиление. А он вообще умилялся когда-то хоть чем-то до этого? Вопрос поставил самого его в тупик.

Не желая нарушать эту идиллию, Кирилл неслышно прокрался в кухню. Помнится, пианистка ему втирала, что температура быстрее спадает, если следом за приемом таблетки выпить чай с медом. «И чай не должен был горячим, только терпимым», – вспомнил он, с каким умным видом эта детка поучала его. Ну что ж, науку он усвоил. И сейчас будет следовать ей в точности.

Когда вернулся в гостиную с чашкой чая, то с удивлением обнаружил ее пустой. Телевизор был выключен, сын с пианисткой словно испарились. Ну и дела…

Кирилл так устал разгуливать по дому на трясущихся от слабости ногах, что решил немного передохнуть на диванчике. А телефон-то свой пианистка забыла – увидел он его рядом. Мелькнула шальная мысль покопаться в нем, которую Кирилл сразу же отмел. Еще он чужую переписку не читал! Да и с какой стати его должна интересовать личная жизнь его прислуги? Или, все же, интересует? А о пианистке не слишком ли часто он думает в последнее время? А как не думать о такой, что в каждой бочке затычка! Лезет же всюду со своими советами и нравоучениями. И даже когда ее не просят… Вот и лечить его взялась с какой-то стати. А он ей кто? Не самый приятный работодатель. И это она еще всего не знает. Так откуда берется это ее неуместное сочувствие?

– Вот вы где? – раздался голос пианистки.

Она спускалась по лестнице, и вид у нее был привычно осуждающий.

– Почему не в постели? Врач вам прописал постельный режим. И нужно принять лекарства, – положила она перед ним упаковки с таблетками.

– Слушай, почему ты такая? – не выдержал Кирилл и поинтересовался в лоб.

– Какая? – взяла она с дивана свой телефон и опустилась в кресло неподалеку.

– Ну такая… как будто тебе больше всех надо.

Взгляд ее показался Кириллу обиженным, но сразу же в нем вспыхнуло упрямство.

– А вы?.. Ваша грубость и непримиримость – не защитная ли реакция от всех и вся? Неужели вас так часто обижали, что вы разучились нормально относиться к людям, как и доверять им? Даже простое человеческое желание помочь ближнему вы относите к преступлениям. И оно же вызывает у вас раздражение…

Она отвернулась, а Кирилл переваривал услышанное. Ничего себе, тираду выдала! Да еще и с каким пафосом это сделала. Ей бы в психологи пойти, а не на пианино брынчать. И на что это она намекала, что он неуравновешенный тип?

– Таблетки выпейте, – посмотрела она на него характерно. – И можете не отвечать на мои вопросы, потому что все равно не сделаете это честно, – со вздохом добавила.

Кирилл вдруг подумал, что она, должно быть, очень устала за сегодняшний день. Возня с его сыном – еще то занятие, ему ли не знать. Пашка непослушный засранец.

– Пожалуй, я отвечу, – выдавил он гость таблеток в ладонь и все их заглотил сразу, запив чаем. – Попробовал бы кто-нибудь меня обидеть, – усмехнулся. – Ему же хуже будет. Чтоб ты знала, никто и не рискнет это сделать.

– Да кто бы сомневался, – фыркнула она, отворачиваясь к окну. – Вообще-то я имела в виду не сейчас, а раньше. В детстве… Откуда у вас те шрамы на спине? – бросила на него быстрый взгляд, словно и сама испугалась своего вопроса.



– Ах ты погань подзаборная! – орала мать дурным голосом.

Пьяная и растрепанная она Кириллу казалась такой страшной, что даже в туалет по-маленькому захотелось, и он едва сдерживался.

– Куда яйца с курятника снес? Что мы теперь жрать будем?..

– Да ты бы их все равно продала, а деньги пропила бы!..

Даже сильный страх не помешал ему бросить это матери в лицо. Первое время, когда переехали из города в деревню, в дом покойной бабки, дела еще шли не так плохо. Вот и кур мать развела, чтобы яйца несли. Большую часть она продавала или меняла на молоко, сыр, масло… Но и им хватало. Да и работать мать устроилась на ферму.

А потом все снова покатилось по наклонной. Она вернулась к своей бутылке. Дома все время торчали какие-то пьяные рожи. Еды вечно не было, и голод стал постоянным спутником Кирилла. И одно спасение было – улица, да друзья, которых он завел себе сразу и много. У друзей и перехватывал частенько съестного. Кормили его из жалости, как он понял гораздо позже.

А в тот день яйца им понадобились, чтобы забросать машину приезжего богатея, что решил снести добрую половину домов в деревне и построить на их месте какой-то санаторий.

– Щас я тебе покажу, как яйца воровать! – схватила мать с земли прут. – Изобью до полусмерти, чтобы неповадно было…

И избила. Два дня Кирилл не мог толком спать. Каждое движение давалось с трудом, а на спину и вовсе не лечь. К тому же, раны долго кровоточили, и за перепачканную одежду от матери влетало дополнительно, хоть и отстирать ее пытался он сам.

Потом, конечно, все зажило – как обычно, как на собаке. Но шрамы вот остались, как и память о том дне.



Когда пианистка спросила про шрамы, первой реакцией стала рассказать ей все. Желание это всплыло откуда-то изнутри Кирилла, и подавить его получилось с трудом. Не нужна ему ее жалость, а в том, что именно это получит после исповеди, он ни капли не сомневался. Пусть других жалеет, а не его. Он давно уже научился быть сильным. И ничто его согнуть в этой жизни больше не сможет.