Я отбрасываю прочь ненужные попытки понять, мне просто нравится смотреть на него, и все. Наверно, он это почувствовал, потому что бросает на меня пристальный взгляд, заставляя отвести глаза, как будто меня застали врасплох. Я вглядываюсь в пустоту, слежу за волнами, незаметно подстерегая краешком глаз момент, когда он примется за работу и я смогу снова разглядывать его.

Мы отплываем в темноту, в ночь, среди огней, горящих вокруг озера. Непроглядная темная масса воды внушает нечто похожее на страх, заставляя осознать, что прямо под нами десятки метров глубины, и лишь несколько сантиметров пластика отделяют нас от ледяной бездонной необъятности.


Отец с сыном не обмениваются ни единым словом. Зачем? Каждый и так прекрасно знает, что именно он должен делать, почему и как. Иногда одного быстрого обмена взглядами им достаточно для понимания. У первого буйка мотор глушат, Александр цепляет поплавок и мерными движениями начинает вытягивать сеть со свинцовыми грузилами. Сеть всплывает на поверхность, а вместе с ней и первые рыбины. Я начинаю пересчитывать их, но быстро понимаю, что скоро собьюсь, не выдержав темпа. Отец тем временем высвобождает их из сети и кидает в ведра, где они продолжают отчаянно трепыхаться. Но такова жизнь — пусть уже не совсем их, но жизнь, и она продолжается в виде пищевой цепочки, по законам которой для этих все закончится сейчас, зато они обратятся в мышечные протеины человеческого существа. Того самого, который в один прекрасный день передаст свое тело червям, а те пойдут на корм рыбам. В сущности, это скорее замкнутый круг, чем цепочка.

Когда рыбы бьются слишком сильно, отец хватает небольшую палку и несколько раз бьет их по голове — только чтобы оглушить, не убивая. Этот момент мне никогда не нравился, а сегодня особенно, потому что в глубине сердца живо воспоминание, как я сама была такой рыбой, над которой один мужчина измывался годами. Оглушенной, заключенной в ведре. Широко разевающей рот, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха и не сдохнуть. В последнем судорожном рывке, благодаря Селестине, мне удалось выбраться, спастись, вернуться в чистую воду, которая выводит меня из ступора. И снова задышать, широко раскрыв рот — как сегодня утром. Снова задышать, найдя Алекса. Снова задышать, оказавшись с ними на озере.

Я молча плачу — от отвращения к прошлому, но и от сиюминутных чувств, от мыслей о дочери и о будущем. Александр, который время от времени на меня поглядывает, прекрасно видит, что меня трясет.

— Подменишь меня? Помнишь, как надо делать?

— Конечно, помню.

— Только тебе тяжело будет, этим утром рыбы полно. Ты приносишь удачу…

Он специально провоцирует меня, зная, что у меня своя гордость, и всякий раз, когда он говорит, что мне будет слишком тяжело, я из кожи вон лезу, чтобы доказать, что он не прав.

Он кладет свои руки поверх моих, направляя первые движения, потом отстраняется, счастливый тем, что я не забыла, чему он меня учил. Усаживается на носу и улыбается, едва я бросаю на него взгляд. А мне стоит неимоверных усилий не показать ему, как судорожно я напряжена, — сети действительно тяжелые, и у меня такое ощущение, будто матка сейчас оторвется. Но я отбрасываю эту мысль, крепче сжимаю промежность и стараюсь действовать больше руками, с удовольствием глядя на рыб, которые появляются одна за другой, подвешенные в ячейках сети, как шарики на огромной елочной гирлянде. Сеть, которую я сейчас вытягиваю, откалибрована под озерного гольца — породу редкую и дорогую, так что невероятно богатая гирлянда и впрямь заставляет думать, что я приношу удачу. И все же глубоко внутри зреет уверенность, что я здесь ни при чем, просто у меня есть маленький ангел-хранитель, который сейчас развлекается тем, что заставляет рыбаков поверить, будто я их талисман. Вера умиротворяет, пусть даже один и тот же повод заставляет нас поверить в совершенно разное. Каждый заигрывает с истиной, пытаясь сделать ее чуть приглядней для себя самого. Для них — благодаря мне, для меня — благодаря Селестине. Разве что рыбам, которых я вытаскиваю из сети, трудновато проникнуться верой в свою счастливую звезду. Тогда, исключительно символически, я выпутываю следующую рыбину из сети живой и бросаю ее обратно в воду. Иногда очень приятно и это — вернуть свободу приговоренному. Я глупо улыбаюсь отцу Александра, который удивленно на меня воззрился. Все-таки большой голец…

— На этого у меня рука не поднялась.

Хорошая рыбалка, и мы вытянули почти все сети еще до восхода солнца. Дождь и впрямь ушел на запад и перебрался на косу Ивуар, нависнув над ней непроницаемой тучей и разразившись стеной ливня. Все мышцы горят, и я снова располагаюсь на носу лодки, лицом к солнцу. Оно мягко выныривает у нижнего пика горы Дан д’Ош, потом исчезает за ней и снова появляется через несколько минут в гигантском просвете между двумя пиками.

— Видела, Джульетта? Сегодня солнце взошло дважды, — бросает мне отец.

— Значит, и светить будет ярче?

— Значит, оно подарило прекрасное зрелище, потому тебе это было нужно.

Он немного поэт, отец Александра.

Над горами ни облачка. Почти мгновенно солнце засияло ярче яркого. И в эту секунду Александр тыльной стороной ладони легко проводит по моей щеке, приглашая обернуться назад. Оказывается, солнце еще не покончило с прекрасными неожиданностями. Оно отражается в серой мороси над косой, образуя потрясающую радугу, широко раскинувшуюся от деревушки на косе до швейцарского берега.

Разумеется, у меня опять льются слезы. А как иначе? На горизонте я вижу Селестину. Селестину, которая подает мне знак. Александр перебирается ближе ко мне и обнимает сзади, шурша прорезиненной тканью. Вот бы так и остаться — вместе, слившись, мне ничего другого не надо. Я рассказываю ему о той картинке, что нарисовала мне акушерка, — радуга от сердца к сердцу, о том, во что я верю, о переполняющей меня любви, которая вдруг воплотилась в реальную форму здесь, над озером, где я снова обрела себя, предварительно себя потеряв.

Я плачу и плачу, выплескивая все, что накопилось за последние дни, последние недели, последние годы. Я плачу, чтобы освободиться, и пусть мои соленые слезы — ничто по сравнению с миллиардами кубометров пресной воды, окружающей меня, как же хорошо излить их. Как хорошо смотреть на эту радугу. Как хорошо быть здесь, в лодке. Как хорошо вновь увидеть Александра и его отца, с их прямодушием людей благородных и доброжелательных.

Больше не нужно считать рыб. Я разрываюсь между солнцем на востоке и дождем на западе, светом и радугой, которая медленно начинает исчезать. Нет, Селестина, не уходи, не сейчас, останься еще немного…

Но ее уже нет. Я закрываю глаза и продолжаю видеть ее внутренним зрением.

Лодка трогается с места и на приличной скорости устремляется обратно в порт. Александра ждет работа, чтобы все приготовить к приходу первых клиентов, которые сегодня съедят на обед или на ужин рыбу, еще утром скользившую в темных глубинах озера.

Такова жизнь. А я отправлюсь посмотреть, на что она похожа с горных высот. Потому что знаю, что там, наверху, обрету мир.

И Бабетту.

Мою лучшую подругу.

Верное направление

Мы так и проспали всю ночь, тесно прижавшись друг к другу, как заряжающаяся на цоколе батарейка.

Когда зазвонил будильник, я поцеловал ее в плечо, сказал, что пошел под душ, пусть пока просыпается.

К тому моменту, когда она протерла глаза, завтрак был уже готов и мой рюкзак тоже — дожидался у входной двери. Она никогда не разговаривает по утрам, даже после душа, словно со сна еще не все провода подключились. К счастью, тот, который отвечал за улыбку, функционировал автономно. Уже неплохо. Иным утром только ее скверный характер оказывался в рабочем состоянии.

— Береги себя, сестренка, и звони мне, что бы ни случилось, ладно? Договор в силе. Если набираешь меня три раза подряд, значит что-то действительно срочное.

— Главное — держись верного направления…

— У меня дорожная карта в GPS.

— Я имела в виду не дорогу…

Я ухожу, закинув рюкзак за спину. Пока спускаюсь по лестнице, думаю о ее напутствии. Моя младшая семнадцатилетняя сестренка, о которой я забочусь вот уже десять лет, дает мне советы в любовных делах. В сущности, за три года она обрела зрелость быстрее и действеннее, чем многие взрослые; в чем-то она, наверно, даже более зрелая, чем я. Виной ли тому мой несчастный случай? Или то, что она влюбилась и обрела цель в жизни? Или все вместе? Результат получился довольно любопытный, и я должен признать, что мы преодолели ее подростковый возраст без особых приключений. Не считая ее поведения с мальчиками, которое исчерпало себя так же быстро, как началось, спасибо Гийому, она ведь могла бы начать пить, колоться, сбегать из дома. Ничего подобного не произошло. Она на несколько корпусов опередила свое детство, но сумела вовремя остановиться. Похоже, я неплохо разметил дорогу, чтобы она не слишком выскакивала из колеи. Случались колдобины, да еще какие, но все же она не сбилась с пути…

GPS подключен, бак полон, осталось только найти Джульетту.

«Осталось только…»

Надеюсь, Малу права. А ведь может статься, что Джульетта уехала в прямо противоположную сторону, и я буду только отдаляться от нее. Но у меня невелик выбор, кроме как испробовать это направление. Ее бабушка нисколько не сомневалась.

Я не стал включать музыку: мне хотелось спокойно подумать обо всех мгновениях, которые мы провели вместе, обо всем, чем я ей обязан, о массе других вещей, которые я начал понимать только сейчас, когда все карты оказались у меня на руках, а тогда я ничего не замечал, ведь она ничего не хотела показывать. Говорю себе, что если б я был настойчивей, когда она попросила больше не писать ей, может, мне и удалось бы что-то сделать. Только вот что?