Лана Светлая - Укротить хищника

Пролог

Сильная пощечина отправила её измученное тело на твердый и холодный пол.

Из треснувшей губы потекла ярко-алая струйка крови, замазывая одежду и разбрызгиваясь по бетону.

— Ты, сука, детей куда дела то? А? Где их спрятала? Лучше по-хорошему скажи, пока я ещё добрый. А то ведь разозлюсь и убью тебя к чертовой матери. Я ведь в любом случае найду их. Или ты на Венского рассчитываешь? Типа придет, спасёт от злых дядечек и будете вы жить долго и счастливо?

Мужчина наклонился к ней и намотав её волосы на свою руку, дернул вверх, поднимая лицо. Именно в этот момент за всю свою жизнь она впервые пожалела о том, что у неё такие длинные волосы. Её гордость, единственное что она любила в себе. А сейчас казалось, что эти проклятые волосы преподносили на блюдечке ещё одну болевую точку, на которую теперь можно было нажимать со всей силы злобы и ненависти, исходящей от мужчины.

Теперь она могла до мельчайших подробностей рассказать что испытывали люди, с которых снимали скальп на живую.

— Так вот, не будет тебя искать Венский. — злобно прошипел он, заставляя начать судорожно сглатывать слюну и пытаясь сдержать рвотные позывы от тошнотворного запах алкоголя и табака изо рта её мучителя.

— Ты ведь ему на хрен не сдалась. У него таких подстилок как ты, знаешь сколько?

А вот сейчас боль где-то в душе: накатывает огромными волнами, заставляя все внутренности сжаться, а потом разлететься на мелкие куски плоти. И это оказалось намного больнее в сто раз. Даже хуже физической боли, к которой тело, казалось уже начало приспосабливаться и привыкать.

Да, черт возьми! Она прекрасно знает сколько их! Да и не только знает, но и периодически имеет честь лицезреть их во всей их красоте и многочисленности. Именно поэтому так и больно. Знать, что ты была всего лишь одной из этой вереницы женщин. Хотя с её внешностью удивительно, как она вообще попала в этот список.

— Там где я их оставила, их уже нет. И везут к Венскому. Хотя уже наверное довезли. Так что ничего у тебя не получится, даже если я скажу. А я не скажу, мразь. Поэтому давай уже или отпускай, или убивай. Не трать ни своё, ни мое время.

От движений губ кровь полилась сильнее. Не отрывая глаз от неё, он злобно оскалился:

— А ты не надейся на скорую смерть, дорогуша. Сначала мальчики с тобой развлекутся. А потом, если ещё сама не сдохнешь, мы тебе и поможем.

И, протащив меня за волосы по полу до места где стоял топчан с убогим одеялом, выполняющий роль спального места, со всей силы кинул меня на него.

Ударившись головой об стенку, я начала отключаться. И сквозь нарастающий гул в ушах услышала приближающиеся шаги и голос этого выродка:

— Развлекайтесь, мальчики. Только потом убрать и чтоб никаких следов за собой не оставлять.

— Обижаешь, босс. Не первый год замужем — мерзкое похихикивание в ответ — да даже и не второй.

Я смотрела сквозь мелкие черные точки в глазах на две мужские фигуры, подходящие ко мне. И благодарила бога за то, что через пару секунд вырублюсь и не почувствую уже ничего из того кошмара, что ожидает меня от этих уродов.

Перед полным отключением сознания я всё таки прохрипела сквозь зубы:

— Что б вы все сдохли, твари…

— Свет, ну Свет! Ну займи сотню на неделю. Клянусь, отдам максимум через десять дней.

Я дрова у Семёновны колоть буду. Она обещала половину в первый же день дать. Так я тебе сразу принесу.

Я посмотрела на просящего мужчину. Местный алкаш, один из нескольких в нашей деревни. Запитое, опухшее лицо вызывало только отвращение и чувство брезгливости. Определить возраст не сможешь, даже если постараешься: то ли тридцать, то ли семьдесят. А запах, исходящий от одежды и тела, которое не знало воды уже как минимум месяца два или три, заставило меня начать дышать ртом. От чего мой голос стал звучать так словно у меня простуда:

— Максим Иваныч, мне еще зарплату в школе не выдавали. Я даже продукты у Марины уже в долг беру.

— Свет, ну дай сотню. Ну вот тебе крест — дрожащая рука произвела соответствующие словам движения — Отдам через неделю.

— Максим Иваныч, ну правда нет у меня денег. Мама заначку нашла и конфисковала. Ну, хотите, пойдем к Марине, вы возьмете то, что вам надо. А я скажу, что бы записала на меня.

В магазине в долг ему ничего не давали уже несколько лет.

Он сразу заюлил и стал бормотать себе под нос, что деньги ему нужны, что бы якобы долг отдать.

И я, и он прекрасно понимали, что деньги нужны были на бутылку, а вовсе не долг отдать и даже не на продукты. Только вот сдаваться я не собиралась. Через месяц был день рождение близнецов, и каждую лишнюю копейку я откладывала, что бы купить им подарок. А если занять Максиму Ивановичу, можно было смело с деньгами попрощаться. Притом навсегда.

— А мать дома? — похоже, он решил что раз деньги ему не светят, то хоть на халяву выпьет.

Мама у меня была тоже алкоголиком. Притом алкоголиком со стажем. Мне через пол года исполняется 20 лет и ведь, сколько я себя помню, она всегда пила. Соседи рассказывали мне, что пить она начала после смерти моего отца, которого, как они говорили, безумно любила. Мне на тот момент исполнился всего год. Оторвался тромб, как показало заключение о смерти. Видимо в тот момент что-то в ней сломалось.

Поначалу она пила дома вечером в одиночестве, после того как укладывала меня спать. Не часто и немного. Поначалу я даже не замечала этого, только когда находила пустые бутылки из под вина и спрашивала что это. Она отвечала, что это компот для взрослых, который детям пить нельзя.

Потом стали появляться собутыльники. От меня уже не прятались, и все чаще мне приходилось перед школой убирать на кухне следы попоек. С каждым годом загулы по времени стали удлиняться. А последний год я видела маму где-то два, три раза в неделю.

Спасибо ей большое за то, что ни одного из этих собутыльников она не возвела в ранг моего отчима. Хотя как знать, как повернулась бы её жизнь если бы она снова вышла замуж.

Домой я запрещала водить гостей, а пить в одиночестве ей было уже не интересно. Кто её поил, и где она ночевала, я уже даже не интересовалась. Когда она появлялась дома, я молча затапливала баню, что бы она отмыла от себя всю эту грязь и запах, кормила и укладывала спать. И как-то по детски просила бога, чтобы «дней трезвости», как я их называла было на этот раз побольше. Но видимо не тому богу я молилась, так как эти дни становились с каждым разом всё меньше.

Протрезвев, она всегда помогала мне по хозяйству и в огороде. Вечером, когда я приходила с работы, мы сидели на кухне и разговаривали: я рассказывала про свою работу, она мне — все местные новости в деревне.

Я не пыталась уже проводить с ней лекции о вреде здоровью спиртного. Давно поняла, что это совершенно бесполезно, а для моих нервов очень болезненно.

Спустя пару дней она забирала деньги из комода (я всегда оставляла ей там небольшие суммы, что бы она ходила в магазин и покупала необходимые продукты в моё отсутствие) и снова исчезала.

Вот так мы и жили с ней.

* * *

Открывая калитку, я ответила:

— Нет, как вчера ушла, так еще не возвращалась.

Он тут же засобирался:

— Ну я пойду тогда.

— Максим Иваныч, если маму встретите, передайте чтоб домой шла.

— Конечно, конечно. Светочка передам обязательно — и отвернувшись, он направился по улице в сторону магазина.

Управившись по делам, я пила чай, когда услышала звук открывающейся двери. Соседка через дорогу, ровесница моей мамы и в далёком прошлом подруга когда мама ещё не пила, плакала и что-то говорила. Но сквозь слёзы было невозможно разобрать ни слова.

— Тет Тань, что случилось? — я подскочила и бросилась к ней.

Сердце забилось просто с астрономической скоростью. Первая мысль: близнецы, что то с ними случилось.

— Ой, горе то какое! Светочка! Прям не вериться! Как же так?!

— Тет Тань, ну говорите уже! Что случилось?

— А-а-а… Светочка… Мама твоя умерла…

Звук закрывающейся за мной двери прозвучал для меня почти что музыкой.

Сколько грёбаных лет я мечтал именно об этом моменте. Моменте, когда я буду стоять за пределами территории тюрьмы и вдыхать во всю силу легких этот сладкий запах свободы. Кто-то может и скажет, что это всего лишь образное выражение чего-то несуществующего и нереального.

Но только не я. И не те люди и «нелюди», которые остались там, внутри. Сейчас я даже не мог точно сказать к какой из этих двух категорий себя отнести.

Десять лет проживания в аду выбили из меня всю дурь, связанную с такими понятиями как человечность, доверие и любовь. Теперь я собирался жить по принципу хищника, агрессивного и безжалостного. Готового разодрать глотку любому. А особенно тому, кого он посчитает своим врагом или добычей. У меня уже были на примете двое, которых я определил в категорию врагов.

Сегодня отсюда выходил человек, который отличался от входящего как небо и земля. Тут ломали всех! Жестоко и безжалостно! А особенно тех, кто был самоуверенный и наглым. Таких, каким я был, кажется целую вечность назад.

— Ну и как дышится на свободе? — услышал я голос откуда то сбоку.

Я обернулся в сторону говорившего. В пяти метрах от меня стоял пожилой, худой мужчина. Старый друг моего отца, а также мой адвокат.

— Петрович, вы прям экстрасенс какой-то. Я ведь только что думал именно на эту тему.

Он не спеша подошел ко мне. Внимательно просканировав моё лицо, обнял за плечи. И заключив в объятия, похлопал по спине.