Дарья Сойфер - Укротить ловеласа

Пятнадцать лет назад

- Народ, а что это у него там? - мальчишка спрыгнул со спинки парковой скамейки, выпрямился во все свои полтора метра и прицельно сплюнул.

- Маманю свою тащит, - сострил второй, и чумазая стайка шпаны радостно загигикала.

Платон поправил лямки виолончельного чехла, ускорил шаг. «Делай вид, что тебе все равно, и обидчики сами отстанут», - так говорила ему мама. А мама никогда не ошибается.

- Эй, ты глухой, что ли? - камешек звонко ударился о пластиковый чехол и отскочил.

«Мне все равно», - как мантру повторял Платон, беззвучно шевеля губами. - «Они просто завидуют».

- Ты че, не видишь, у него ж полный рот! Хавает чего -то! Хомячина! - и снова гогот.

По правде говоря, Платон уже с утра не ел, и от этого было вдвойне обидно. В школе отобрали мамины пирожки с рисом. Такие круглые, аккуратные, чуть припорошенные мукой, будто заиндевевшие. И нежные: ешь их, и даже во рту сухо не становится, запивать не надо. Четыре штучки - и все отобрали. А на обед из-за музыкалки Платон по вторникам ну никак не успевал.

- Слышь, толстый! Да стой ты, когда с тобой говорят! - меткий плевала догнал Платона и дернул за рукав. Так резко, что из-за тяжелого инструмента Платон качнулся, как маятник метронома. Но устоял и даже вовремя успел приподнять голову, чтобы очки не слетели: дужки совсем разболтались.

- Я спешу.

- На гитару свою опоздать боишься? - плевала явно изнывал от скуки, и теперь ни в какую не хотел упустить единственное за день развлечение.

Платону подумалось, что эти мальчишки похожи на городских голубей. Мотаются, неприкаянные, высматривают, чем поживиться, возмущенно курлыкают и вот точно по -птичьи вытягивают шеи.

Платон слегка подпрыгнул, приноравливаясь к весу инструмента. И почему не пошел на скрипку, как Надя?

- Это виолончель.

- Да врет он! - влез остряк. - Жратва у него там.

- Покежь, - плевала ткнул пальцем в чехол.

- Не могу, я спешу, - упрямо повторил Платон, и уже собрался развернуться, как его снова схватили за рукав. - Пусти!

Он дернулся изо всех сил, но мальчишка, хоть был и ниже на голову, и минимум вдвое легче, вцепился, как клещ.

- Пусти!

- А то что? Маманю позовешь?

- Да я... Тебе так врежу... Что у тебя будет перелом! Открытый! Со смещением! - Платон очень старался говорить с ними на их языке, но сам понимал, как жалки его потуги. Ну не умел он драться, и с языками у него всегда были проблемы. Математика - пожалуйста, чтение - одни пятерки. А языки - ни в какую. До кровавых слез репетиторов.

- Чего-чего у меня будет?! Народ, вы слышали? - плевала зашелся хохотом и неожиданно для Платона ослабил хватку.

Физику в третьем классе еще не проходили, и об инерции Платон не подозревал. Это его и подкосило: он так отчаянно пытался вырваться, что не устоял и полетел на асфальт. К счастью, удар пришелся на локоть, не на виолончель.

- А ну, отошли от него! - звонкий Надин голос прозвучал, как эльфийский горн, разгоняющий орков.

Платон нашарил в пыли очки, кое-как водрузил на нос, - сломанная левая душка печально болталась, - и посмотрел на свою спасительницу.

Она, казалось, вообще ничего не боялась. Даже скрипку держала, как автомат Калашникова, и любой, кто попадался ей на пути, инстинктивно чувствовал: смычком тоже можно поколотить.

- А ты еще кто? - плевала еще хорохорился, но смешки на скаймеке стихли.

- Вопрос, кто ты, - Надя угрожающе двинулась на мальчишку. - Чтоб ты знал, у меня папа

- мент. Одно слово - и тебя в детскую комнату заберут, чепушила! Понял? Понял, я тебя спрашиваю?!

И поскольку плевала ничего не ответил, Надя вдохнула глубоко-глубоко, словно собралась надуть огромный воздушный шар, и над парком разнеслось ее зычное:

Па-а-па-а!

Истерично хлопая крыльями, вспорхнули с деревьев птицы, а стайки шпаны на скамейке как не бывало.

- Ты цел? - Надя помогла Платону встать, и оба побрели к музыкалке.

- Локоть немного... - он потер ушибленное место. - Ну точно, синяк будет. И очки... Зачем ты им про папу мента сорвала?

- А как они проверят?

- Ничего, - Платон привычно подпрыгнул, поправляя виолончель за спиной. - Я вот накачаюсь и так им наваляю. Когда-нибудь.

- Ну да, ну да, - Надя ответила без сарказма, скорее, задумчиво. Уже витала где-то далеко в своих мыслях.

- А у тебя как?

Он чувствовал: она не в духе. Слишком хорошо ее знал. И эти вмятины от зубов на нижней губе, и ритм шагов. Маршевый такой, как в «Прощании славянки». На четыре четверти.

- Она опять сказала, что у меня руки-крюки. И на отчетный концерт не допустит. - Надя поморщилась.

- Ирина Федоровна?

- Ну! Я эту сонатину два часа выдрючивала, а ей хоть бы хны!

- Не волнуйся, на следующий концерт точно возьмут.

- Ну да, ну да. Есть хочешь? - Надя вытащила из кармана бутерброд в пакете.

- А ты точно не?.. - Платон с такой тоской сглотнул слюну, что Надя просто протянула ему свой обед. Весь.

- Я не голодная.

- Знаешь, - Платон остановился перед входом в музыкалку: не любил есть перед кучей народа. - Ты мой лучший друг.

- Да брось ты.

- Нет, правда, - он проглотил кусок и посмотрел на Надю очень серьезно. - Я даже думаю, что женюсь на тебе, когда вырасту. И будем дуэтом выступать.

- Ну да, ну да. - она загадочно улыбнулась и толкнула дверь в музыкальную школу.

- Нет, правда. Ты что думаешь?

- Балда ты, Платон, - и, качнув косичкой, шагнула внутрь.

Наши дни

Она поднималась по лестнице решительно и неотвратимо. Как папа всегда говорил, забивала ногами гвозди. Всю жизнь боролась с тяжелой походкой. Как только научилась ходить, так маме стало прилетать от соседей:

- У вас там строевая подготовка?

- А вы в курсе, что в квартире нельзя держать копытных?

- У нас люстра качается!

- Сколько у вас народу вообще бегает?

Или просто по батарее: «Бом! Бом! Бом!».

Забавно, что детей в семье Павленко было много, - пятеро. Но звонкими пятками природа одарила только среднюю Наденьку. Хворостинка в чугунных ботинках, - так ее еще папа называл. Уж и старалась с собой бороться, наступала сначала на носок, ходила медленнее. Временами даже получалось, но сегодня выдался прекрасный повод крошить ступени каблуками.

Семь часов. Самолет - в одиннадцать. Билеты месяц назад заказаны. Репетиция - уже сегодня вечером, то есть позже лететь - не вариант. И что Платон? Ни-че-го. Тотальная непрошибаемая тишина. Тринадцать звонков на мобильный, столько же - на домашний, двадцать голосовых, и несколько емейлов. Ну, так, на всякий.

Надя поднялась на третий этаж, остановилась у знакомой двери. Уже занесла руку, чтобы атаковать кнопку звонка, но в последнюю секунду замерла. Принюхалась, как ищейка, ноздри хищно затрепетали: женские духи. Прислонилась ухом к двери. Человек без абсолютного музыкального слуха мог и не уловить мелодичное хихиканье по ту сторону. Но Надя не так просто провела детство со скрипкой в обнимку.

- Ну да, кто б сомневался, - вытащила из сумки свою связку ключей, отперла и прямо так, не разуваясь, бесцеремонно двинулась вглубь квартиры.

Абсолютным слухом обладала не только Надя. К тому же, она относилась к тем редким девушкам, которых по походке можно узнать издалека без особых специальных навыков. Поэтому еще до того, как вломиться в спальню, Надя услышала шумную возню и удивленно-вопросительное девичье бормотание.

Мизансцена, представшая перед Надей, впечатляла. Девица, похожая на молочного теленка. Не фигурой, нет. Взглядом. И белый, как кожа британской аристократки, зад Платона. Он, очевидно, думал, что если активно пихать своему теленочку джинсы, она быстрее оденется. Со стороны это выглядело, как будто Платон просто втирал одежду девушке в живот.

- Отлично, - Надя прошествовала через всю комнату, раздвинула шторы, впуская слепящий солнечный свет, и распахнула окно. - Ты на часы смотрел?

Уж слишком густ был застойный комнатный воздух. Так всегда бывает, если кто -то налегал на физическую активность.

- Надюш, вот честное слово! Я бы через полчаса уже вышел! - Платон, подпрыгивая на одной ноге, влез в трусы, и Надя позволила себе к нему повернуться.

Не то чтобы очень сильно хотелось созерцать этого похотливого засранца, но орать на человека проще, когда смотришь в его бессовестные глаза.

Взгляд, конечно, предательски скользнул ниже его глаз и вообще ниже физиономии. Надя не могла осуждать девочку-теленка: Платону было, чем похвастаться. Мышцы, заработанные годами адских тренировок и диет, действовали на женщин гипнотически. И Платон ни разу не упускал случая этим воспользоваться: он будто задался целью всему миру продемонстрировать плоды своих усилий. Из-за этого находиться с ним в одном помещении порой было невыносимо. Уж точно тяжелее, чем с пухляшом, которого Надя любила в детстве.

Заготовленная тирада рассыпалась, еще даже не попав на язык: до того умильно и виновато взлетели вверх брови Платона.

- Значит так, ты - в душ, а ты, - Надя повернулась к девице. - Собирайся и сделай так, чтобы через пять минут я забыла, как ты выглядишь.

- А ты кто такая?! - девушка предприняла невинную попытку атаковать. Не знала, бедная, с кем связалась.

- Его жена, - отрезала Надя. - Вопросы есть?

Вопросов не оказалось. Нет, девушка попыталась, невразумительно хватая ртом воздух, что-то предъявить Платону, но Надя опытной и твердой рукой выпихнула его в ванную и заперла дверь снаружи. Оставшись с Надей один на один, девочка-теленок приняла единственное верное решение и, одевшись, испарилась.