Играли третью ре-мажорную сюиту Баха, которую часто ошибочно называют «Воздух». Зал утонул в густом сочном звуке. Улыбка сошла с лица Платона, вздулась на высоком лбу вена, ходуном ходил локоть, сильные пальцы ласково мяли гриф. Наде казалось, что она проваливается в портал между реальностями, что ее уносит куда-то, и хотелось отдаться этим ощущениям с головой.

Когда слушатели зааплодировали, а музыканты поднялись на поклон, Надя вдруг отчетливо поняла одну вещь. Она всегда будет прощать Платона. Что бы он ей ни сделал. И Бог с ним даже, с Сашей, рассорь ее Платон с родной матерью, Надя бы и тогда не смогла долго злиться. Потому что едва он брался за инструмент, для нее все переставало иметь значение. Весь мир превращался в горку несущественных пустяков по сравнению с этим звуком, что пробирался через барабанные перепонки в самую душу.

Это открытие было и простым, и страшным одновременно. Надя поняла, что Платон стал ее личным наркотиком. И пусть сегодня с утра вел себя, как ее лучший друг, - впервые за много лет, - кто знает, что он вытворит завтра? Чего лишит ее, когда забудет о дружбе, а на горизонте появится еще одна девушка, готовая отдаться за пару сюит?

Надя не знала точно, влюблена ли она в Платона. Но пришло время взглянуть на себя со стороны: если бы он прямо сейчас спрыгнул со сцены и потащил ее в номер, она бы не смогла отказать. Да, порой ей казалось, что она его ненавидит, - не далее, как вчера она прокручивала в голове разные варианты казни с участием его длинного смычка, - но Платон подмигивал ей со сцены, и внутри все тянулось к нему, будто она когда-то умудрилась проглотить невидимый рыболовный крючок с его удочки. Зависимость. Болезнь, - вот как это называлось.

Эмоциональные качели расшатали Надю основательно. Ночью она пыталась забыться в объятиях шампанского, а что дальше? Повышение градуса, смена веществ? И так до тех пор, пока она не проснется однажды на улице, на замызганной картонке в незнакомом городе, и лишь какой-нибудь добряк швырнет ей монетку на сухари?

С этим надо было заканчивать. И выходя из зала, чтобы проверить, готовы ли столики для автограф-сессии, Надя утвердилась в своем решении пойти к начальству и отказаться от Платона. Сказать ему об этом в лицо, когда он так радовался удачному выступлению? Нет только не сейчас. Слишком уж счастливым он выглядел, сиял, как отполированный, даже походка пружинила.

- Ну как? - он уселся за столик и посмотрел на Надю, как верный пес, который только что выполнил все команды хозяина.

Странный вопрос. Знал же сам, что гениально, как и всегда. Выложился на полную: волосы были еще влажными, словно Платон попал под дождь, а глаза лихорадочно горели.

- Отлично, - Надя не сдержала улыбку.

- Прекрасно! Ве-ли-ко-леп-но! - как чертик из табакерки, не пойми откуда, выскочил Шульц, вихрем налетел на Платона и принялся трясти его руку. - Прорыв! Катарсис! Мы так благодарны, что вы согласились выступить у нас!

Надя не стала переводить Платону: от Шульца прямо-таки разило восторгом, и только слепоглухонемой не понял бы смысла его восклицаний.

- Спасибо, - по-английски ответил Платон. Уж это-то слово он сумел запомнить.

Надя оставила его наедине с благодарной публикой, а Шульца отвела в сторонку. Не хотела, чтобы Платон усомнился в своем успехе.

- А что с публикой? - понизив голос и стерев с лица улыбку, осведомилась она.

- А что с публикой? - вернул ей вопрос Шульц с искренним недоумением.

- Не было и половины зала! И как быть? Дирекция Музикферайн больше не захочет, чтобы Платон здесь выступал.

- Ах, это... - Шульц поморщился, будто обнаружил волос в тарелке с супом. - Да ничего страшного, поверьте моему опыту. Такое случается. Я же вам говорил: ходит какой-то новый грипп, люди боятся, пресса нагнала паники. Пустяки. Главное - Платон играл замечательно, и все это оценили. Вот видите? - он указал на столик Платона, и Надя обернулась.

К сожалению, ничего утешительного она там не увидела. Только стайку старушек, вспоминающих молодость и безбожно флиртующих с Платоном. Благо, величественные стены Музикферайн не располагали к тому, чтобы просить автограф на нижнем белье, иначе Платону неизбежно пришлось бы расписаться на паре-другой панталонов.

Надя снова устремилась на выручку. Платон, конечно, улыбался своим престарелым поклонницам, но она знала его слишком давно, чтобы сразу считать усталость и напряжение.

- Благодарю вас, автограф-сессия окончена! - возвестила Надя по-английски и по-немецки.

- Мы с нетерпением ждем новых встреч.

- Ты спасла меня. - выдохнул Платон, когда Надя препроводила его в гримерку, подальше от кокетливых морщинстых прелестниц. - Одна женщина решила, что я поляк, и стала мне рассказывать, что у ее отца тоже польские корни.

- А, то есть это ты все-таки понял? Успел подтянуть английский?

- Не знаю, как объяснить, - Платон расстегнул рубашку, и Надя отвела взгляд. - Но когда дело касается женщин, я как-то лучше понимаю иностранную речь.

- Даже если эти женщины помнят вторую мировую?

- А что? Та с палочкой была очень даже ничего.

- Фу, гадость. Дай мне это развидеть!

- А вот это уже эйджизм!

- Чего?! - Надя подняла на Платона глаза и тут же пожалела об этом: он уже вовсю выпутывался из концертных штанов.

- Как расизм, только про возраст, - он залихватски ей подмигнул, и Надя поняла, что он в очередной раз издевается. - Может, гульнем, а? Время детское, а я Вену так и не посмотрел.

- Поздно уже. С утра - вылет, - Надя заботливо водрузила костюм на вешалку.

- Да брось, тебе же хочется! Романтика, ночные огни, ресторанчик...

Наде и правда хотелось, но она знала, что не сможет долго молчать. Не пройдет и получаса, как совесть загрызет ее поедом, и она расколется. Признается Платону, что собралась передать его с красным бантиком на макушке другому агенту. И тогда все станет слишком сложно. Он начнет ее отговаривать, показывать умилительные пантомимы с пальцевым человечком. Или, не приведи Господь, достанет виолончель и сыграет что-нибудь эдакое из популярного. Джазовое и хулиганское. И тогда все, пиши пропало. Конец всем грандиозным планам на светлое будущее. Надя сдастся, а дальше. Дальше по сценарию: падение в никуда и замызганная картонка на городской площади.

Потому-то она и отказалась от прогулки. И по той же причине соврала, что не хочет ужинать, и поскорее заперлась у себя в комнате в отеле, стараясь не слушать, как Платон напевает в душе. И даже в самолете раздобыла у стюардессы маску на глаза, сослалась на мигрень и сделала вид, что проспала весь полет. А в Москве, едва забросив вещи домой, поехала в агентство, словно боялась, что любое промедление заставит ее передумать.

- Олег Натанович? - постучала она в кабинет шефа.

- Да-да, Наденька, проходите.

Надя, сжав зубы, зашла. Она не любила, когда посторонние называли ее уменьшительным именем. Всегда представлялась полным. Надежда - звучно и солидно. Но почему-то каждый второй считал своим долгом через пару предложений понизить ее до Нади или и вовсе до Наденьки и Надюши. И ладно Платон: ему было позволено так ее называть, как-никак, столько лет дружбы за спиной. Но остальные? Почему они всегда опускались до подобного панибратства? Наденька - это ведь не знаток своего дела, не взрослая женщина, а какая-то девчонка в колготках, сморщенных на коленках.

- Олег Натанович, у меня к вам разговор, - Надя присела на край стула и огляделась.

Кабинет шефа был с пола до потолка увешан афишами, и никто не знал, какого цвета на самом деле там стены. Почему-то Олег Натанович не снимал старые плакаты, а новые лепил прямо поверх, бесконечно перемещал их и перевешивал, будто собирал огромный пазл.

- По поводу Барабаша, я так понимаю? - Воскобойников, о деловой хватке которого ходили легенды еще со времен советского союза, поерзал в кожаном кресле и снял изящные прямоугольные очки без оправы.

- Откуда вы... - Надя растерялась на мгновение, но вовремя спохватилась: пора уже было перестать удивляться, что Олег Натанович знает все обо всех. - В общем, я хотела бы попросить у вас другого клиента. У Платона шикарное портфолио, перспективы, он будет не против остаться с нашим агентством, но.

Она резко замолчала, потому что Воскобойников замотал головой, отчего седые вихры над мочками его ушей всколыхнулись.

- Ответьте мне на один вопрос, Наденька. Вы с ним, с позволения сказать, перешли границы?

- Что?

- Личные отношения, роман, интрижка? - он наклонился вперед, будто хотел заглянуть Наде в самый мозг.

- Нет! Что вы, нет, конечно. Просто.

- Тогда послушайте меня, - тонкие губы Воскобойникова сжались, и интеллигентное лицо благонравного старика стало жестким. - Ваша работа, с позволения сказать, никуда не годится. Я уже беседовал с господином Шульцем: на концерт в Вене не распродано и половины билетов. Вы поторопились - и сильно. Барабаш не готов был выступать на подобной площадке. Потому что туда надо заходить или с триумфом - или никак.

- Но. Я думала, это шаг вперед. - Надя ожидала чего угодно, только не разноса.

- Надо было готовить почву. Наращивать популярность, нарабатывать имя. А это, -Воскобойников ткнул пальцем в афишу венского концерта, непонятно откуда взявшуюся на стене. - Позор. Еще и с ошибкой. Я бы уволил вас, если бы он вами так не дорожил. Словом, я даю вам полгода. И если через полгода имя Платон Барабаш по-прежнему будет пустым звуком для европейского слушателя, я выполню вашу просьбу: передам его другому агенту. А вас, Надежда, уволю.

Надя моргнула. Впервые Олег Натанович назвал ее полным именем, вот только особой радости это почему-то не принесло.

Глава 5