— У тебя на глазах яркий пример, дорогая тетушка.

— Не говори глупостей. София все понимает…

Восторженный лепет девочки прерывает начатую женщиной фразу.

— У меня новая кукла, Адам! Смотри! Смотри! Это Фрэнки Штейн[1]!

— Страшная, — вяло оценивает Адам.

Софи заходится смехом.

— Знала, что ты так скажешь.

Титов едва заметно подмигивает девочке, сохраняя невозмутимость, принимает из рук Дианы пакет с лекарствами. А замершая на пороге прихожей Ева смотрит на происходящее с явным недоумением.

— Привет, — улыбаясь, машет ей женщина. И снова смотрит на Титова. — Там внутри лист назначения от врача.

— Разберемся.

— Спасибо, — с благодарной улыбкой говорит Диана, на секунду касаясь губами щеки Адама. — Ладно, я побегу, — перед выходом быстро целует дочь в макушку.

В квартире Титовых становится шумно. София увивается вокруг Адама по дороге в кухню. Забегая перед ним, увлеченно тараторит.

— Вчера в садике Шолохов снова меня задирал и за косу четыре раза дернул…

— Стоило ее отрезать еще короче. Но ты, я надеюсь, двинула ему в глаз? Или опять расплакалась?

Девочка набрала в щеки воздух и возмущенно выдохнула.

— Еще как! У него прямо искры из глаз полетели. Я сама видела!

— Молодец. Искры видела?

— Ну да! — заявляет уверенно, недоумевая, что Адаму требуются уточнения. — Это, знаешь ли, был сильный прямой удар, как ты меня учил.

— Моя девочка.

Титов произносит это ласковым и покровительственным тоном. У Евы невольно, хотя она в данной ситуации лишь слушатель, стремительно теплеют щеки.

— Ага, — довольно двигает острым подбородком девочка. — А еще я сказала Валентине Петровне, что не хочу танцевать этот дурацкий танец вареников на новогоднем утреннике. Она из-за этого, знаешь ли, офигела просто, — глаза девочки становятся как два больших блюдца, и Титов, по всей видимости, из братской солидарности шире распахивает свои. — Пробовала подмазаться, как ты и говорил. А потом маме нажаловалась. А я на своем стояла, — топнула ногой для убедительности. — Ни за что! Никаких вареников больше танцевать не буду!

— Правильно.

Оставив пакет с лекарствами, небрежно погладил русую голову, но было в этом жесте, на самом деле, что-то особо нежное.

— Есть будешь? Голодная?

Замотала головой отрицательно, едва ли вдумываясь в суть вопроса, спеша дорассказать самые важные новости.

— И еще, когда я снова пойду в садик, и ты приедешь меня забирать, нужно серьезно поговорить с Валентиной Павловной. Она обзывает детей! В понедельник назвала одну девочку чучелом, а потом еще растяпой. Только ты можешь помочь. Мама не скажет.

— Не волнуйся, я с огромным удовольствием поставлю на место этого противного гнома, — заверяет сестру Титов, иронизируя по поводу маленького роста воспитательницы.

Пока он включает электрический чайник, девочка продолжает виться вокруг.

— У нее уже глаз дергается, когда ты приходишь, — пародирует, и они вместе с Адамом громко смеются.

Видно, что они привыкли проводить вместе много времени. У них шутки и выражения, которые посторонний не всегда поймет.

Ева чувствует себя лишней, но уходить в комнату ей не хочется. Приняв налитый Адамом чай, она с улыбкой наблюдает за ними. И, несмотря на то, что откуда-то из глубины души приходит понимание, что она не любит быть на вторых ролях, наслаждается ролью зрителя.

— Адам! Адам! — кричит София после небольшого затишья. — Побросаешь меня до потолка?

Подпрыгивая, тянет к Титову руки, и он с готовностью ее подхватывает.

— Только не закрывай глаза.

— Не закрою!

Подбрасывает так высоко, что у Евы сердце замирает. София же восторженно визжит и заливисто смеется, но доверяет брату на сто процентов.

— Вот сейчас: ты закрыла глаза.

— Не закрывала!

— Боишься?

— Не боюсь!

Адам смеется вместе с девочкой, и Еве вдруг кажется, как бы банально это не звучало, что его смех — самый лучший на свете. Из-за него у нее сладко ноет и странно вибрирует сердце.

Вздыхая, опускает взгляд на золотистый ободок своей чашки. Пытается не быть предвзятой, подозрительной и обозленной из-за микроскопической части того, что появилось в темноте ее сознания. Больше не спрашивает Титова, какими были их отношения. Понимает, что они не были простыми. Сам Адам — неоднозначный сверхсложный механизм.

Да и Ева… Точнее то, что от нее осталось. Сейчас ее жизнь похожа на сон. Чувствует подсознательную тревогу, потому что, скорее всего, он не имеет ничего общего с реальностью. Кажется, внутри нее спят демоны. Они только и ждут, когда лопнет мыльный пузырь, в котором она сейчас находится.

Вопреки всему, не может ничего поделать со своим глупым сердцем. Оно притягивает Еву к Титову. Ей хочется смотреть на него, слушать его глубокий сильный голос, дышать вместе с ним. Вздрагивать, когда он смотрит в ее сторону. А за дверями спальни бесконечно думать только о нем. На повторе и по кругу. Стыдно, но, кажется, ничто другое ее вообще не интересует. Было ли так всегда?

Их поцелуй, вопреки всем доводам рассудка, привел к большей эмоциональной путанице, чем проснувшиеся за ним воспоминания. Как ей держаться от Адама в стороне, если сердце так и рвется к нему?

Опуская на пол Софию, парень ловит обращенный к нему взгляд и подмигивает Еве. Закусывая губу, она втягивает воздух глубже. Игнорирует бегущие по телу мурашки и дрожь в руках. Остывшая чашка больше не греет, но отлично скрывает волнение.

— Пойдем, — опустив взгляд вниз, замечает Софию. Девочка тянет ее за вязаный кардиган. — Ты какая-то опущенная в воду, или как там правильно говорят?

Смех вырывается из груди Евы совершенно неосознанно.

— Ох, так меня еще не называли… Наверное.

— Тебе грустно? — не унимается девочка, вглядываясь в лицо Евы.

Тяжело выдерживать этот внимательный пытливый взгляд. Кажется, что София пробирается им внутрь. Безболезненно и бесхитростно, потому что не стремится навредить. Но у Исаевой невольно увлажняются глаза.

Она не помнит то, какой была раньше, но после больницы девушка плачет едва ли не каждый день. Не пытается с собой бороться, чувствуя потребность в таком выплеске эмоций.

— Тебя кто-то обидел?

Закусывая губу, Ева качает головой.

— Нет. Все хорошо, милая.

— Ты красивая, чувствуешь?

Теплая ладошка ложится на щеку девушки, и короткий смешок снова вырывается из ее губ. Даже дышать вдруг становится потрясающе легко.

Исаева не знает, почему София использует определение «чувствуешь». Специально или по ошибке? Не «видишь» и не «знаешь» — «чувствуешь».

Удивительно, но именно из уст девочки этот вопрос звучит правильно. Чувствовать гораздо важнее.

Бросая мимолетный взгляд в сторону Адама, Ева смущенно кивает.

— Да, иногда я это чувствую.

Замечая, как парень на нее смотрит.

— Хорошо, — одобряет девочка, сдувая челку.

Опуская ладонь, берет Еву за руку и в этот раз весьма решительно тянет за собой в гостиную.

— Адам говорил, ты умеешь играть? — с предвкушением расширяет глаза София.

Рассеянно моргая, Исаева не сразу понимает, о чем она спрашивает. Пока девочка не указывает рукой на пианино.

— Да, — весьма неуверенно.

Но ей кажется, что умеет.

— Вау! — громко выкрикивает малышка и шумно вздыхает, мягко подталкивая девушку на продолговатое сиденье.

Ева напрягается, взирая на черно-белые клавиши. Не знает, что делать. С чего начинать?

Девочка снова наклоняется к ней, заглядывая в глаза. Беспорядочно пробегает пальцами по клавишам, будто помогая вспомнить технику, и чрезвычайно эмоционально вздыхает, когда видит, что Ева все еще колеблется.

— Адам тоже умеет играть. Но не любит, — понижает голос до шепота. — Это пианино его мамы.

— Софи, — строго, и в то же время не злобно, обрывает ее Адам. Когда девочка внимает его оклику, сухо добавляет: — Много текста.

Она закатывает глаза и проводит пальцами вдоль линии губ, словно бы закрывая их на молнию.


[1] Фрэнки Штейн (англ. Frankie Stein) — кукла из серии фэшн-кукол Монстер Хай. Дочь чудовища Франкеншейна и его невесты. У неё длинные черно-белые волосы. Один голубой, один зелёный глаз, кожа бледно-зелёного цвета.

Глава 33

Некоторое время все трое молчат, но София, конечно же, не может долго сдерживать своего любопытства. Поворачивается так, чтобы Адам оставался за ее спиной.

— А что ты можешь сыграть? — шепотом спрашивает Еву, наивно полагая, что если он не видит, как двигаются ее губы, то и не услышит.

— А что бы ты хотела? — подыгрывая девочке, шепотом интересуется Исаева.

— Шопинга. Умеешь?

— Шопинга? — растерянно переспрашивает Ева. Сообразив, что Софи имеет в виду, смеется. — Шопена?

— Да, Шопена, — пожимает плечами и говорит в полный голос, забывая о своей осторожности.

— Могу.

Пробует клавиши пальцами, рассчитывая на то, что нужные знания воскреснут по ходу. Указательный палец правой руки несколько раз давит на одну и ту же клавишу, прорезая застывшую тишину резким высоким звуком. А следом безымянный и мизинец, будто живя своей собственной жизнью, тянутся в сторону. Левая рука опускается с другого края, синхронизируя звучание.

Не сразу понимает, что исполняет вовсе не Шопена.

Мелодию, звук которой поднимает внутри нее целую бурю эмоций. Тревогу, отчаяние, грусть, страх, панику, гнев и обиду.

— Что это за мелодия? Почему она ее постоянно играет?

— Моцарт. Реквием по мечте.

— То-то же, похоже на похоронный марш. Остановите ее. Пусть играет что-то другое.