Елена Тодорова - Улей 2

Словно услышав это, старик резко поднимает голову и угрожающе трясет штыковой лопатой, чтобы они убирались.

— Ладно, пойдем.

— Пойдем.

Градский не совершает новых попыток приступить к задержанию. Ничего не говорит, пока они шагают нога в ногу в направлении парковки.

— Как ты меня вычислил? — сам спрашивает Титов.

Старлей улыбается, вытаскивая из куртки пачку сигарет. Подхватив губами одну, чиркает зажигалкой и щурит глаза, когда выдыхает дым.

— При многократном увеличении невозможно идентифицировать тот кусок лица, что ты выставил напоказ. Зато режет глаз, знаешь, что? Штаны майора коротковаты, хорошо видны твои кроссовки, Титов, — коротко смеется и глубоко затягивается. — Джон Гальяно. Не каждый может позволить. А я тебя, как говорил уже, запомнил после наркоты. Так что больше догадался.

— Что ты хочешь? Точнее, сколько?

— Обижаешь, Адам Терентьевич. Мне не нужны деньги.

— Что за день сегодня? Никому деньги не нужны.

— Хороший день. Морозный.

«Дорогая Ева.

Любимая моя, долгожданная доченька. Свет моей жизни. Испытание, которое я провалила. Ангел, которому я вырвала крылья, а после заставляла взлетать.

Как у тебя дела? Как живется в новой семье? Тебя не обижают? Я знаю, знаю… Странно спрашивать подобное после всего… Мне так жаль… Если бы мы могли встретиться… Просто поговорить! Ничего больше.

Терентий хороший человек, но этот парень… Адам! Я его недооценила. Думала, он испорченный бунтующий мальчишка. Но все, что он сделал… Это потрясает.

Ева… Эва. Так странно называть тебя так. Но я постараюсь.

Эва! Я молю тебя о прощении. Но приму любое твое решение. Я желаю тебе самого лучшего. Я восхищаюсь твоей силой, стойкостью и смелостью. Ты всегда была исключительным человечком. Трудным, несформированным, по любому поводу срывающимся в бой… Но исключительным.

Надеюсь, что вдали от нас у тебя вырастут новые крылья. Я хочу увидеть, как ты снова летаешь. Нет, не так… Я просто… хочу, чтобы ты летала.

С любовью, мама».

Ева не помнит даже имени женщины, которая ее родила, и которая, по ее же словам, вырвала ей крылья. Помнит лишь красивый образ. Но эмоции, которые всколыхнуло это письмо, заставляют ее задыхаться и плакать. Ронять слезы на бумагу, не имея сил разорвать ее в клочья.

Никого она не собирается прощать. Никого. По крайней мере, пока не помнит, за что именно они у нее просят прощения. Да и после — не факт.

Вот только слезы льются и льются из глаз. Сердце ноет, заправляя эмоциональным фоном. Подсовывает новые и новые миражи. Не понятно: где правда, а где дурной вымысел. Эмоции душат. Выворачивают.

Мелодия, которую играет оркестр, родом из далеких пятидесятых. Звонкие клавишные переплетаются с тончайшим напилом саксофона, мелкие барабанные, высокие трубные — причудливая и узнаваемая какофония звуков.

«Let my people go…»

— Здесь скучно, — ноет Ева, раздраженно поправляя хрустящий лиф платья. — И эти блестки! Они колются!

— Замри. Постой спокойно, хоть минуту, — сдавливает ее тощее плечо мама. — Отец выступает с докладом. Имей уважение!

— Who is this lovely girl here?[1]? — сверкает зубами стоящий рядом с ними темнокожий мужчина. — Tell me what made you unhappy[2]?

Его глаза бегают по лицу и телу девочки. И ей кажется, будто они оставляют за собой грязный липкий след.

Еве не нравится этот мужчина.

— Go to the ass[3], - выпаливает грубо, пользуясь тем, что мать не владеет английским языком.

Опешив, мужчина перемещает свой взгляд на глупо улыбающуюся женщину. Мгновенно осознавая, что она ничерта не понимает, мерзко улыбается Еве.

— I would gladly. But I'm afraid your dad won't like it[4].

Этим высказыванием мужчина пугает еще сильнее.

— My dad will gut you if he wishes[5].

— That's for sure[6], — с той же улыбкой отвечает мужчина.

И, наконец, отходит. Только после этого Ева замечает появившуюся в теле дрожь.

— О чем вы говорили? — спрашивает мама.

— Он сказал, что ты красивая.

— Правда? — взволнованно переспрашивает женщина, взбивая рукой мягкие локоны.

Девочка закатывает глаза и дергает ее за руку. Суетливость матери огорчает и дико стесняет ее.

— Какая разница? Ты не должна хотеть ему понравиться. Он плохой.

Но мама не слушает. Нахмурив брови, недовольно взирает.

— Ева, у тебя все плохие. Это посол из… не помню, из какой страны…

— Не важно, — останавливает ее девочка. — Пойдем к отцу, он спускается со сцены.

— Видишь, как хорошо, что ты занимаешься английским, — не унимается женщина. — Это универсальный язык.

— Можем мы уже ехать домой? У меня болит живот.

— Нет, Ева. Мы должны оставаться до конца. У папы тендер.

— Что случилось? — раздраженно интересуется отец, пристально изучая дерганую дочь.

— Пойди, побеседуй с Никитой.

Девочка прослеживает взглядом направление, которое указывает мать. Замечает худощавого юношу с зализанными назад волосами. Темный костюм добавляет его коже смертельной бледности, а апатичный взгляд говорит о бесспорном повиновении воли родителей.

— Ни за что!

— Давай, — нажимает отец. — И не веди себя, как дикарка.

Ева не двигается. Напрягаясь всем телом, при необходимости готова цепляться руками за полупрозрачное платье матери. Вот только этот дрессированный мальчик-робот замечает взгляды Исаевых и, нацепив улыбку, плетется в их сторону.

— Никита, — чересчур бодро восклицает мама. — Пригласишь Еву на танец?

— Да, конечно, Ольга Владимировна.

— Прекрасно! А то ей с нами скучно.

С широченной улыбкой юноша протягивает руку в знак приглашения.

— Ева?

— Спасибо, — мило улыбается девочка. — Но прямо сейчас мне нужно в туалет.

Проталкивая себе дорогу, намеренно задевает плечом Круглова. Шагает тяжело, выбивая туфлями яростный ритм. Пока, наконец, не оказывается за дверью уборной.

— Пригласишь Еву на танец? — едко передразнивает голос матери. — Да, конечно, Ольга Владимировна, — гневно дыша, выставляет в пустоту средний палец. — Вот вам!

Вздыхая, опирается руками о стойку перед зеркалами.

Скрипнув, дверь открывается. Ева отводит взгляд вниз, пряча свой гнев. Она и не рассчитывала на долгое уединение, так как мероприятие слишком масштабное.

Ждет, пока пришедшая дама нырнет в кабинку, но чувствует, как теплые пальцы касаются ее шеи сзади. Позвонки пробивает током, когда глаза встречаются в зеркале с противными глазами арабского посла.

— Bad little girl[7], — тихо гундосит он, пробираясь своими пальцами за отворот колючего платья. — You are so bright and so sweet[8].

— Dont touch me[9]!

— Ева!

Девочка готова заплакать, настолько рада слышать голос матери, пока взгляд той в замешательстве останавливается на мужчине. И посол, вдруг переходя на чистый русский, рассыпается в извинениях, уверяя их обеих, что ошибся дверью.

Исаева кивает, принимая его объяснения, и, хватая Еву за руку, тащит ту к выходу.

— Что ты так долго? Никита ждет. По-твоему, я должна его развлекать?

— Он трогал меня, — все еще пребывая в ужасе, тихо шепчет девочка.

— Кто? Никита?

— Посол.

— В каком смысле — трогал? Что ты несешь?

— Он приставал ко мне. Неприлично.

— Боже, Ева! Это уже слишком! Знаешь, перестань… Остановись! Ты специально доводишь меня, что ли? Тебе хочется, чтобы я нервничала?

— Чтобы ты нервничала? Разве ты не видишь, в каком я состоянии? — Ее колотит. — Я не вру, мама. Сейчас я не вру! Мамочка!

«Поверь мне!»

«Выслушай меня…»

«Обними меня, мамочка!»

— Довольно! Я не хочу этого слышать. Просто замолчи! Сейчас же! Иначе я за себя не ручаюсь!

Воспоминания сминают душу новой порцией боли. Мысли сбиваются, а сознание туманится.

«Почему?»

«Почему, мама?»

* * *

Маячок, который Адам поместил в подаренный Еве браслет, приходит в движение около четырех часов дня.

«Твою мать…»

Разумные предположения появляются в его голове одно за другим, но какое-то инстинктивное беспокойство, вопреки всему, подбрасывает его сердце до самого горла.

Собирается набрать Еву, когда получает сообщения от Захары.

Рапунцель: Где вы? Почему Ева не отвечает? Мы договаривались встретиться после обеда.

Рапунцель: Все нормально?

Адам Титов: Не дома. В дороге. Позвоню, как только смогу.

Адам Титов: Не волнуйся. Я найду ее.

Набирает номер Евы раз, другой. Безрезультатно. Она не отвечает. Звонок отцу мало проясняет ситуацию. Он заявляет, что, когда выезжал в офис, Ева с Дашей оставались дома.

Время накручивает минуты, пока Адам бессильно тарабанит по рулю, застряв в пробке на окружной дороге. Ругает себя за то, что после потасовки с Градским заехал на Балковскую, чтобы принять душ и переодеться. Нужно было ехать прямиком домой.