Елена Тодорова - Улей 2

— Ладно, говори уже. Говори, — выдыхает Титов.

— Нет, — катает лоб по его лбу, будто все, что происходит, забава.

Для нее, очевидно, забава.

— Скажи ты, Адам. То, что я не могу, — взволнованно частит словами Ева. — Ты можешь, — глаза заполняют слезы. — Ты сильнее. Ты победил.

Победил? А судьи кто?

Вспомнила ли Ева ту дебильную игру-войну, в процессе которой покалечила ему душу? Она издевается, называя его победителем?

— Выражайся конкретней. Что ты хочешь услышать?

Сглатывая, тяжело смотрит ей в глаза. Чувствует, как внизу живота дрожат скрученные в узел нервы, а с виду-то кремень.

— Ну? Что сказать? Чего ты хочешь, Эва?

Она съедает его глазами. Пожирает жадно. Но молчит, упрямо поджимая губы и вздыхая, приоткрывает их.

Красивая. Какая же она красивая!

Неземная. Исключительная. Богемная. Фантастическая. И абсолютно несчастная в это мгновение. Принимает решение не в пользу Адама. Отстраняется, собираясь вернуться на свое место.

Он не позволяет. Останавливает, надавливая на поясницу. Резко выпрямляясь, прижимает к рулю.

— Так быстро сдаешься… Титова? — ее глаза сверкают в полумраке. В этом блеске и злость, и восторг — ненормальная смесь. Но у Адама при виде нее по позвонкам взрывная волна мурашек проносится. — Как ты говорила, дорогая? Хочешь меня в свою кровь? Хочешь мою силу? Я дал тебе ее. Ты — Титова. Моя. В этом сила. Что тебе еще нужно? Почему ты это обесцениваешь? Почему ты вернулась к ним, если ты моя? Ты — моя!

В голосе и глазах Адама — его эмоции. В отличие от Евы, он не прячет их. А она, выпив их все до дна, опускает взгляд. Пытается проглотить, но слишком много их. Слишком много… Трудно ей.

— Нет, смотри мне в глаза, — обхватывает пальцами лицо девушки. — Смотри!

Повинуется. Вот только в глазах вспыхивает пламя из злости и страха, которое поглощает все остальные ее эмоции. Не оставляя выживших, оно их все сжигает.

Ева, конечно, понимает, что не дает Титову и половину того, что он заслуживает. В чем он так же, как и она, нуждается. Но, проблема в том, что она все еще не может раскрыться. Заело дверцу, едва та приоткрылась. И никак дальше. Никак.

«Может, стоит сорвать с петель?»

«Рвани посильнее, Адам…»

— Я не обесцениваю то, что ты делаешь, — единственное, что Ева говорит, и замолкает, снова прикрывая веки.

Ее ресницы дрожат, отбрасывая тени на щеки. Дыхание шумно толкает воздух. Она пытается его нормализовать, но вряд ли у нее это получится в скором времени.

В это мгновение Титов ее… Он ее безудержно, до боли желает. Притушить эти тоску, вожделение и ярость. Ворваться в ее глубину. Завладеть полноправно.

Хотя бы поцеловать… Эти ее пухлые малиновые губы…

— Поедем домой, Титов.

Он ругается матом. Грубо и грязно выражаясь, осыпает воздух проклятиями.

А затем…

— Я люблю тебя, — хрипит, толкая между ними воздух, как ощутимую энергию.

Нарушает собственное равновесие, давая Еве то, в чем она нуждается. Снова и снова вытаскивает ее из обломков души. Тянет наверх.

— Люблю тебя, — выкрикивает. — Люблю!

Вздрагивая, будто сквозь ее тело проходит электрический разряд, Ева смотрит на Адама, как на Бога.

Он, и правда, для нее — весь мир. Хоть она и не знает, как показать ему это.

Обнимает за шею. Касается щекой его щеки, кожа к коже.

— Ох, и набрала я у тебя кредитов, Адам. До конца дней своих в долгах буду. Не знаю, как расплачусь. Не знаю… расплачусь ли…

— Нихр*на мне не надо, — резко выталкивает он.

Лукавит. Есть у Евы то, что он желает больше жизни. Но выразить свое желание ему гордость не позволяет. Вопреки всему, еще держит спину прямо.

— Что ж… У меня есть один план на сегодня, — ныряет лицом в изгиб шеи Титова. Дышит его запахом, как одержимая. Пытается надышаться. Хотя уже знает — с запасом взять невозможно.

Чувствует холод, как только отстраняется.

— Едем.

Скользнув на свое сиденье, обхватывает плечи руками и отворачивается к окну.

— Поехали, — голос звучит отстраненно. — На твою старую квартиру. Хочу в ту уродливую чугунную ванну.

Боковым зрением отмечает, как Титов переводит взгляд с дороги на нее.

— Ее ты помнишь? Меня — нет, квартиру — да?

— Балковская, тридцать один. Квартира пятьдесят шесть. На первом этаже аптека, стоматологический кабинет и кафе «Рыбачка Соня». Во внутреннем дворе ободранная детская площадка. Две скрипучие качели. Горка. Круговая карусель. И большая песочница.

Титов ничего не отвечает, слушая этот холодный отчет. Молчит, копаясь в себе. Большей частью сдерживаясь от того, чтобы не дернуть ее за плечи и не спросить еще раз, что она делала дома.

Неизвестность разъедает ему мозги, как кислота. Не может перестать об этом думать, как ни пытается. Нужно отпустить. Не выяснять отношения с Евой на эмоциях.

Зато Исаева переключает режимы, как ей вздумается. Оставляет только те эмоции, которые ей нужны. Когда они входят в квартиру, в очередной раз меняется. Смотрит на Адама с вызовом и провокацией. Продвигается, шагая задом наперед.

Манит взглядом. Притягивает, словно магнитом.

Адам, сцепив зубы, игнорирует эти знаки.

— Что за место? — спрашивает легкомысленно. — Опрометчивый поступок — сдать врагу свое местонахождение. Но да, соглашусь с твоими словами: отважный поступок — добровольно прийти в логово врага.

Титов хмурится, пока не понимает: она воспроизводит диалог, который произошел при ее первом появлении в этой квартире.

Внутри него все замирает, пока взгляд неотступно следует за девушкой.

— Поможешь мне собрать волосы? Ты же их ненавидишь.

Перемещаясь в сторону двери, словно готова удирать, как только Адам выпустит из оков своего внутреннего зверя, скидывает на пол куртку.

Титов не двигается, пока она раскачивается, играя на его нервах.

— Экстренное сообщение: в улье новая королева, — выдыхает, пятясь, в то время как он делает шаг вперед. — А теперь лицедействуй, темный рыцарь. Я здесь только для тебя.

Он не знает, но ее тоже режут по живому эти слова-воспоминания. Она срывает свою последнюю защиту. Отматывает время к тому вечеру, когда он заставил ее не просто плакать, а признать свои чувства.

— Ты же не станешь вдруг сдувать с меня пылинки? Не разочаровывай меня, Титов.

Его взгляд тяжелеет с каждым произнесенным ею словом. Придавливает ее, но ей нравится эта тяжесть. И голод Адама, который она разжигает без оглядки на последствия.

— У каждого из нас своя ноша. Но я знаю, беспощадный мой, твоя тоже тяжка.

Титов делает еще один осторожный шаг вперед, в то время как она уже чувствует лопатками дверь.

Ей некуда отступать.

— Ограничителей нет. Это мой ход. Твое испытание. И ты обязан его пройти.

Еще один шаг Адама, и сердце Евы подскакивает в горлу, разлетаясь там на микроны нервного возбуждения.

— Ты не можешь убить моего отца. Ты, в любом случае, никого не должен убивать.

Титов надеется лишь на то, что она сама его сегодня не убила. Он-то знает, что Ева способна на это.

— Держи меня крепче, слышишь? Не отпускай…

О, когда он ее поймает — уже не отпустит.

— Мне плевать, что ты чувствуешь, Адам…

Пробегая пальцами по короткому ежику волос на голове, он тяжело выдыхает. Тянет толстовку за капюшон, стягивая через голову вместе с майкой.

Раздевается.

Сглатывая, Исаева борется с соблазном, не собираясь в открытую пялиться на покрытую татуировками грудь.

Провал. Мгновенно.

Глаза сами собой бегут по рельефным мышцам вниз, к напряженному животу, и назад. Следуют по штрихованным изображениям и надписям. Выделяют то, что раньше мозг игнорировал.

«There's only one king[1]».

— Хватит, Эва, — резко произносит Титов.

Она и без того уже позабывала все, что собиралась еще сказать. Растеряла настрой. Испугалась того, какой будет реакция Адама. Качнувшись на пятках, стремительно разворачивается и толкает дверь в комнату.

Титов позволяет ей скрыться только затем, чтобы броситься следом. Нагоняет. Ловит. Припечатывает спиной к своей груди. Вдыхает запах ее волос. Слушает резко опадающее дыхание.

— Что это значит, Эва? — голос непреднамеренно становится вкрадчивым и низким.

По плечам девушки проносится дрожь, но Адам уже не может остановиться. Вжимается в ее хрупкое тело с яростной страстью.

— Что ты делаешь, Эва?

Крутанув, разворачивает ее лицом, и обратно усиливает хватку. Не давая возможности совершить ни вдоха, припечатывает к стене.

— Скажи мне, — требует. — Говори.

— Что мне сказать? — ее голос шипящий и тихий.

Хоть она и не выглядит напуганной. Ее взгляд горит нервным возбуждение и эмоциональным голодом. Она лихорадочно гоняет им по лицу Адама, облизывая губы.

— Скажи мне…

— Что?

— Заканчивай.

Ее губы открываются и двигаются, словно она говорит. Но никаких звуков из них не выходит. Звенит тишина.

То ли он оглох. То ли она разучились говорить.

Прерывистый выдох Евы шипит в воздухе, давая Титову понять, что он все-таки способен слышать. Он замирает, за каким-то бесом, считая вдохи по резкому движению ее груди. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз…

А потом — сразу в глаза. В упор.

— Ты, мать твою, меня вспомнила?

Это не выходит как вопрос. Она ясно дала понять, что это случилось. Но Титов должен слышать подтверждение.

Дыхание Евы замирает, позволяя тишине снова звенеть. Но он судорожно следит за ней глазами. Ищет в ее взгляде ненависть, насмешку, презрение, брезгливость… Что-то из прошлого… То, что способно их уничтожить.