Жива ли?

Перекинув спутанные волосы на одну сторону, смотрит в зашторенное окно. Ее туда какая-то сила манит. Тепловой импульс — желанный и необходимый.

Делает шаг и замирает, будто пол ступни опаляет.

Если чувствительность сохраняется, если боль еще ощутима — значит, жива еще. С прагматической стороны жизни, это хорошо. Есть шанс все исправить.

Не двигается. Каменеет. Мысленно просчитывает расстояние. Убеждает себя, что это выполнимо.

Разум подгоняет нескладное тело двигаться.

«Ты отдашь мне свою душу, Эва. Сама в руки вложишь. Причем, я буду вести себя очень-очень плохо, но ты все равно любить меня будешь. Любить, как сумасшедшая».

«Я скорее сердце себе вырву, чем буду тебя любить».

Не вырвала. Не получилось.

Позволив всему самому плохому перегореть внутри себя, достает его из горячего пепла.

«Забирай, Адам, слышишь?»

«Еще не поздно?»

«Позволь сейчас отдать…»

«Только подставь руки…»

«Подставишь?»

«Держи… Поймаешь?»

«Только не обожгись…»

«Обожжешься…»

«Знаю, обожжешься…»

И она двигается, хотя изначально и кажется, что ничего у нее уже не получится.

Шаг. Второй. Ноги словно переломаны. Тело горит чудовищным напряжением.

Шаг. Мышцы гудят и пружинят, как после изнурительной физической нагрузки.

Шаг. Колени часто-часто подрагивают, когда рука хватается за штору. Тянет немного вбок.

Глаза пробегают по двору, покрытому тонким слоем заледеневшего снега.

Адам.

Горячая волна, как мощный нестабильный поток энергии, проходит сквозь тело Евы.

Ей так хочется к нему. Прямо из окна. Потому что необходимость не терпит промедления. Да и у Титова первый этаж — открывай и прыгай. Только с голыми ногами нельзя. Титов еще больше рассердится, а ей не хочется этого допускать.

Вдыхает и медленно-медленно выдыхает. Бежит к шкафу, он у Титова тоже древний. Шершавый, потрескавшееся за годы лаковое покрытие местами облупилось. Находит там вещи Адама. Хватает спортивные брюки и толстовку. Натягивает. Штаны сползают по бедрам, приходится схватить их спереди в узел и скрепить резинкой для волос. Одалживает у Титова также носки. И большую куртку тянет на плечи. Она пахнет Адамом, а Еве сейчас так нужна его сила.

Глава 54

Сначала она его забыла, а после — предала…

Такие мысли лезут в голову Титова. Он курит сигарету за сигаретой, на той самой ржавой детской площадке, и сверлит глазами окна первого этажа.

Ева все еще там.

Она там.

Она его.

Ева больше не Исаева. Она Титова.

Они живут в современном мире. Люди женятся. Тр*хают друг другу мозги и ссорятся. Бьют посуду. Орут матом. Непрерывно что-то друг другу доказывают. Изменяют душевно и физически. Разводятся.

Но у них с Евой все не так просто.

Адам ее не отпустит. Либо они вместе до конца, либо, пи*дец, вообще никак. Уже никак.

Пох*й на Исаева! Пох*й на королеву-мать! Пох*й на всю шайку!

Чтобы Ева им не сказала! Чтобы она там не делала!

«Сучка такая, свернуть бы шею…»

Дверь парадного хлопает, и Титов машинально поворачивает голову. Ветер подхватывает длинные волосы Евы и отбрасывает их назад. Первым порывом Адама является желание наорать на нее, что вышла без шапки. Но Ева так нерешительно и так медленно к нему приближается, тяжело что-то произнести. Губы открываются, слова стынут на них. Сигарета летит в снег. Сердце заходится в груди. Эта ядовитая любовь обдает грудь изнутри жаром. Разбитая душа — болючая рана. Но, вопреки всем предупреждающим ощущениям, не может отвести от Евы взгляда.

Она встает прямо перед Титовым. Молчит, словно ждет от него какого-то сигнала или вопроса.

Наорать бы на нее! Да всю дурь вытрясти!

Ответно выдерживает паузу. Зная, что в этот момент подобное давление для нее тоже мучительно.

Лохматые снежинки кружат в воздухе и опадают на их лица леденистым пухом. Горящие взгляды сохраняют требовательный контакт. Невзирая на низкую температуру, холода не ощущают. Морозный воздух трещит между ними.

Даже если чувства Адама на какую-то часть взаимны, зная характер Евы, он не рассчитывает на слезливое воссоединение, как это показывают в современных фильмах. Девушка, которой он так отчаянно желает полноценно завладеть, необычна. И это еще мягко выражаясь. Ева отнюдь не тонкая натура, склонная к романтике и откровенности. Большую часть времени она даже не милая. Дай ей возможность, она, конечно, вывалит на него свои эмоции. Только как… Приятно точно не будет. Не сдохнуть бы под этим грузом.

— Если есть, что сказать — говори уже.

Ее хрупкое тело шевелится под грудой его одежды. Видимо, она пожимает плечами, уводя взгляд в сторону.

— Я, блин, такая ненормальная… Знаешь, оказывается, я перестала это для себя отрицать, когда мы встретились. Рядом с тобой, Адам, мне хотелось просто жить, — голос Евы падает до шепота. Но прочистив забитое горло и сделав глубокий вдох, она продолжает. — Может, я и была временами фальшивой, но, уж поверь, когда я сама это, наконец, признаю, не настолько часто, как я пыталась. Ты же видел, когда я лгала… Не просто ради забавы забрал меня из дому. Ты же почувствовал от меня какой-то отклик… Правда, Адам? Хоть я и отрицала все, тебе хватило этого, чтобы начать войну с моим отцом, — пряча руки в глубоких карманах куртки, она вся сжимается, но не отводит от него взгляда. — Ты не ошибся, Адам.

Такая Ева сводит с ума пуще прежнего. Воздух застревает в горле Титова и выходит из него сиплым покашливанием.

— Ну вот, я опять плачу, — с какой-то иронией выдыхает девушка, позволяя ветру морозить мокрые щеки. — Хорошо, что привычку использовать подводку для глаз я тоже забыла, — прикусывая нижнюю губу, она на мгновение прикрывает веки.

Вздрагивает и судорожно выдыхает, когда Адам обхватывает руками ее лицо и стирает пальцами слезы. Позволив ему это сделать, она отворачивается и отходит на несколько шагов в сторону. Шмыгнув носом, проходится по лицу рукавом куртки. Вот уж изящная новоприобретенная привычка. И представить тошно, насколько убого это выглядит со стороны.

— Лучше не жалей меня. Не смогу сказать все, что хочу.

— Я не жалею. Просто не хочу, чтобы ты обморозила щеки.

Резко повернув голову к Титову, смотрит на его сдержанное лицо. Жалость ей не нужна, но Ева не рассчитывала, что после того, что она сказала, его голос останется таким холодным.

Старается проглотить присущую ей с детства обидчивость на то, что ее чувствам не уделили достаточного внимания. Напоминает себе, что находится здесь ради Адама. В конце концов, то, что он замкнул в себе эмоции, ее вина.

«Я должна сказать…»

«Он должен знать…»

Отведя от Титова глаза, Ева опускает подбородок за ворот куртки и нервно трет его о жесткую ткань. Искренняя речь подкрепляется открытым взглядом. Но… Исаева умела врать, глядя прямо в глаза. Сейчас же, когда ей нужно сказать Адаму правду, она не может смотреть на него.

— Я бы не предала тебя, Адам. Не потому, что ты дал мне свою фамилию. На самом деле, ты дал мне намного больше. Я бы не отвернулась от тебя уже тогда, когда отец поймал нас возле дома. Если бы от меня зависело, я бы не позволила причинить тебе боль и уж точно бы сама этого не сделала. Веришь?

— Не знаю.

Тошнотворный ком подступает к горлу Евы. Перекрывает его, делая дыхание поверхностным и частым. Там же, в горле, колотится ее истерзанное сердце.

«Сколько там у него жизней осталось?»

«Хватит ли закончить разговор?»

Надеялась, что хватит.

Не удержавшись, снова резко поворачивается к нему. Изучает недрогнувшее лицо.

— Если бы ты был мне безразличен, я бы тебя… — выкрикивает в запале. — Я бы с тобой еще тогда закончила! После зачета по социологии!

Брови Титова ползут вверх, пока губы медленно изгибаются в ухмылке.

— Если память тебя все еще фрагментами подводит, ты сама это придумала.

Ева толкает его в грудь.

— Заткнись, — качая головой, громче, чем нужно, требует она. — Дай мне сказать, а потом решай, верить мне или нет. Иначе до финала мы не дойдем.

— Говори тогда.

— Я не виделась с отцом. Никаких дел с ним не имею. Столкнулась в доме с матерью. Но и это ничего… ничего не меняет, — а сердце все же заныло, едва выдавила эти слова.

Тяжело признавать, что внутри нее все еще живет маленькая недолюбленная девочка, которая отчаянно нуждается в материнской ласке.

Но лицо Адама ничего не выражает, он смотрит на нее и будто сквозь нее.

— Я задержалась так долго только потому, что меня расплющило под весом всех этих моментов из прошлого… Думала, «крыша» уже не вернется. Я бы сама не ушла оттуда, не смогла бы… Шурик, по указке мамы, буквально вынес на руках.

Взгляд Титова меняется, в мгновение становясь чрезвычайно энергичным. Он дергает Еву за плечи к себе, но она вновь отталкивает его.

— Не обнимай меня. Не помогай… Сама… должна… — задушено шепчет, не переставая удивляться тому ощущению, что сердце вот так, в одну секунду, может начать вылетать из груди, словно тело подвергли спринтерскому бегу.

Сглатывая, Ева задерживает дыхание. Медленно выдыхает, все еще удерживая Адама на вытянутой руке, прислушивается к неутихающей тревожной дроби в груди.

— Почему солгала? Не привыкла я, Титов, делиться подобным. Разве тебя не достали мои припадки и странности?

— Мне пофиг на твои странности. Когда ты что-то скрываешь или лжешь — вот что бесит. Так не должно быть, Эва. Разве ты не моя?