— Очень жаль, что после случившегося ты все равно думаешь лишь о ненависти и мести. Очень жаль, и очень обидно.

— Что? Почему? Глупо обижаться…

— Нет, Ева! — резко останавливает ее. — Это ты — глупая.

Это не звучит, как оскорбление. Даша лишь пытается показать Еве ту реальность, которую та упорно отвергает. Но Исаева от подобного заявления теряется.

— Что?

— Подумай сама, Ева. Что приносит тебе твоя ненависть? Одни лишь бесконечные переживания. И больше ничего.

— Нет… Неправда… — путается в словах.

А Захара стискивает здоровую руку в кулак и шумно выдыхает.

— Уходи, Ева.

— Что? — в глазах Исаевой страх гасит неверие. Она отчаянно сопротивляется сказанному. — Ты выгоняешь меня из-за Титова?

— Боже! — вымученно вскрикивает Даша. — Не из-за Титова! Ева, услышь меня! Ты в жизни не принимаешь ничего, кроме ненависти. Не ценишь никаких других чувств. Ты не ценишь саму жизнь!

— Захара, ты же не серьезно? — в дрожащем голосе Евы появляется мольба. — Перестань. Не делай так.

— Серьезно, Ева, — плача, кивает девушка. — Я хочу, чтобы ты подумала о том, что я сказала. А сейчас наш разговор не имеет никакого эффекта.

— Нет…

Наверное, ни одно расставание в жизни Исаевой не подарило ей такого сильного потрясение. Панический страх стискивает ее сердце своей костлявой рукой и выжимает из него последние соки, попутно разрывая ткани и играя нервными окончаниями.

— Уходи, Ева, — поджимая губы, вымученно шепчет Даша. — Пожалуйста.

И отворачивается.

Исаева покидает палату, рассеянно следуя по запутанному лабиринту коридоров. Блуждает по кругу, пока каким-то слепым везением не находит выход. Задыхаясь морозным воздухом, она медленно бредет к парковке. И садится в первое попавшееся такси, забывая о том, что приехала сюда на машине.

«Она меня отвергла».

Единственная мысль, что бьется в сознании Евы, как выброшенная на берег рыба.

28


Адам оставляет запись в журнале посещений частной клиники, регистрируясь под вымышленным именем. Он улыбается и флиртует со смущающейся молоденькой медсестрой. Секунд через сорок умудряется получить ее телефонный номер.

Только по пути в палату теряет всю борзоту. Заигрывает со своей совестью и делает вид, что контролирует свои мысли.

«Зачем я иду туда?»

Это напоминает семинар по философии, когда тебе нужно дать краткое разъяснение тому, что ты не понимаешь. Безопаснее всего отозваться кратко и нелестно. Потому что о том, что можешь осмыслить, положено говорить.

Но сейчас Адаму совсем не хочется анализировать свое поведение. Он просто стучит в дверь и, опасаясь того, что передумает, быстро ее открывает.

Захарченко удивляется его визиту столь же сильно, как и он сам. Выпячивает глаза, как блюдца, и мгновенно бледнеет, будто появление Титова замораживает ее кровообращение.

— Тихо, Захара. Спокойно. Я здесь не для того, чтобы завершить начатое.

Он ждет, что она задаст ему какой-нибудь вопрос. Спросит хоть что-нибудь. Но нет. Девушка не собирается ему помогать. Она молчит, не сводя с него настороженных глаз.

И тогда Адаму приходится заполнять пустоту.

— Хр*новое вышло знакомство, — садится в кресло у окна. Наклонившись вперед, упирается локтями в колени и складывает руки домиком. — Послушай. На самом деле, я не собирался этого делать.

— Ты этого и не делал, — тихо произносит девушка. — Поэтому уходи.

Но Титов игнорирует эту просьбу. Прижимается губами к верхушке «домика». Молчит. Долгое время размышляет о чем-то, словно находится в помещении один.

А когда все же начинает говорить, голос его звучит немного приглушенно.

— Когда мне было шесть лет, я посмотрел «Бэтмена» и возомнил, что тоже могу летать и быть героем. Только представь себе мое разочарование после того, как я вылез на крышу двухэтажного дома и прыгнул. Я не был супергероем, — растягивает эти слова, невольно задумываясь о том, как тяжело это было принять четырнадцать лет назад. — Мой полет длился меньше десяти секунд. Я ничего и не понял. Но было так чертовски больно и обидно… Я едва сдержал слезы, — он улыбается, но звучит расстроенно. — А ведь я всего лишь расшиб лоб и сломал руку, — хмыкает и сосредотачивает внимание на оторопелой Дашке. — Могу себе лишь отдаленно представить то, что испытала ты.

Словно в подтверждение его догадок, девушка вздрагивает.

— Что тебе нужно, Адам?

Он слабо морщится и смотрит в потолок.

— Просто хочу, чтобы ты знала, что я не собирался тебя выбрасывать. Несмотря на все слова, что я сказал тогда Исаевой… Не нужно было тебя впутывать в это.

— Не думаю, что могу тебе верить, — заявляет Дашка, нервно встречая пронзительный взгляд Титова. — Я много раз видела, как Ева манипулирует людьми, и я предполагаю, что в этом вы очень схожи. Ты сейчас делаешь то же, что и она.

«Темный рыцарь» каменеет.

— Зачем мне это?

— Я не знаю. Возможно, чтобы я замолвила перед Евой за тебя словечко.

— Я не просил тебя об этом, — злится парень. — Больше того, предпочел бы, чтобы мой визит остался сугубо между нами.

Безошибочно улавливая в его голосе гневные нотки, Дашка снова вздрагивает и, опуская взгляд, пожимает плечами.

— И все-таки, нет. Не верю тебе, — шепчет она, дрожащей рукой сминая и расправляя простыню на своих коленях. — Прости.

Она, мать вашу, просит у него прощения!

Это просто немыслимо. И это неправильно.

— За что? — окончательно выходит из себя Титов.

— За то, что не принимаю твои слова серьезно.

— Ты делаешь все сложнее, чем я бы хотел. Но у тебя есть на это право, — раздраженно поясняет ей он.

А затем резко поднимается и направляется к двери.

— Всего хорошего, Рапунцель.

Вжимаясь в спинку больничной койки, Даша теряется в просторах своей большой палаты. Чувствует себя маленькой и беззащитной.

Ей страшно. Но, в тоже время, ей все еще необходимо приглядывать за Евой, и она вдруг решает делать это через того, кто является главным источником ее проблем. Через Адама.

Паника сдавливает горло Захары, но она все-таки успевает окликнуть Титова до того, как он исчезнет за дверью.

— Приходи завтра, Джокер, — он останавливается, а она уже совсем не так смело добавляет. — Если хочешь…

***

Ева стоит и смотрит на себя в зеркало. Ей кажется, что отражающееся лицо ей не принадлежит. Но оно гримасничает и искажается по ее велению, а значит, оно ее.

Она долго-долго умывается холодной водой. А после принимается за макияж. Исаева хорошо знает, как красить это лицо. Какой выбрать консилер, какие нанести румяна, какой толщины и формы должна быть подводка глаз.

Ева прячется за слоями этих красок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ее руки дрожат, а глаза то и дело слезятся. Но она глубоко дышит, запрокидывает голову и какое-то время смотрит в потолок, не давая рвущемуся плачу испортить нанесенный макияж.

Ей нужно увидеть Титова.

Забыть о том, что творится дома. Забыть о том, что сказала Дашка. Забыть о том, что в этой жестокой пьесе, под фальшивым названием «жизнь», она несчастливый персонаж. Забыть о том, что ночь такая длинная. Дожить хотя бы до утра.

Ей нужно увидеть Титова!

«Забыть… Забыть… Забыть…»

— Думаешь, я была счастлива, когда узнала, что она снова с ним встречалась? — Еве не приходится напрягать слух, чтобы слышать происходящий в кабинете отца разговор. Голос матери накручен до звукового предела. Очевидно, что ее переполняют эмоции. — Думаешь, мне было приятно забирать Еву из полицейского участка? Думаешь, я не проела себе мозги, воображая «как» и «почему» она там оказалась с ним? Поверь, Павел, я уже ни есть, ни спать не могу нормально! Но я не знаю, как правильно поступить, чтобы без потерь остановить этот скоростной локомотив.

Ева останавливается. Сжимая кулаки, с бессильным раздражением смотрит на разделяющую их дверь.

— Зато я знаю, Ольга, — мрачный голос отца накрывает, как ледяная волна. — Сама видишь, у нас нет больше времени на воспитание и уговоры. Это не работает. Все наши усилия, десятилетия упорного труда втоптаны в грязь.

— Может, нам стоит поговорить с Терентием?

— Даже если предположить чисто гипотетически — никогда.

— Я так устала, Павел! Устала быть грязным материалом первых полос. Устала от насмешек и гнусных комментариев. Что, если Терентий сможет…

— Ты себе представляешь, как это будет выглядеть? — разъяренный голос отца просачивается через стены громоподобным эхом. — Я приду к своему заклятому врагу и попрошу, чтобы его сын перестал тр*хать мою дочь? Или что, Ольга? Ева умудрилась столкнуть нас в такое болото — худшее сложно даже представить. Мы не можем еще и добровольно в нем барахтаться.

— Тогда, что ты собираешься делать?

— Пора убрать этого ублюдка с нашей дороги.

По телу Евы сходят волны ледяного холода, пока она ожидает каких-либо уточнений.

— Я просто хочу, чтобы это прекратилось. Хочу забыть все, как плохой сон, — смиренно вздыхает мать.

— Сегодня все будет кончено, — заверяет ее отец.

Ева тихо отходит от двери, прижимая к груди дрожащую ладонь. Кажется, если она опустит руку, то сердце выпрыгнет наружу и поскачет в неизвестном направлении.

Мысли противоречивыми роями вьются и сталкиваются, пока Исаева следует по тротуару вдоль улицы и садится в такси.

Чтобы ни задумал отец, она должна вмешаться. Ева оправдывает это стремление его совпадением с ее собственными планами. Ведь она, на самом деле, спланировала сегодняшний вечер несколько часов назад.