Елена Тодорова - Улей

Терентий Дмитриевич давится подступающими слезами. Беззвучно всхлипывает. Тянет воздух. Слабо и приглушенно стонет, опираясь на стол.

— Я не… не… Сынок, я не знал, как тебя воспитывать… — закрывает лицо руками. Растирает глаза. Несколько раз выдыхает и вдыхает. — Ты был трудным ребенком. И я не знал, что тебе было нужно. Не понимал, как реагировать на твою нескончаемую агрессию. Я понимал, чего ты от меня добиваешься. И я пытался уделить тебе все внимание, какое было в распоряжении отца-одиночки. Из раза в раз ничего не получалось… Ты продолжал расти и буйствовать… Я подумал, что лучшее, что я могу дать тебе — быть примером.

— И ты был гребаным идеальным человеком. Поздравляю, папа, — горько усмехается Адам. — А я рядом с тобой — ниже плинтуса. На самом дне, — тяжело выдыхает он. Поперек горла встает ком и беспощадно душит его. — Я узнал о новой семье своей матери от постороннего человека. Из-за твоей трусливости и нерешительности, папа.

— Твоя мама лишь недавно вышла на связь, — оправдывается Терентий Дмитриевич. — Она желает с тобой встретиться. Хочет начать поддерживать отношения. Ей очень жаль, что так получилось.

Адам заходиться диким продолжительным хохотом.

— Что за бредовый водевиль, а? Вы, бл*дь… что ты, папа, что мама… Вы, нахр*н, в своем уме? После всего, что было, в далекой перспективе я даже к ее могиле не подойду. И это ее выбор.

— Так нельзя, сынок. Нельзя.

— Кто сказал, папа? А? Кто сказал?

— Адам, давай успокоимся, и обсудим все обстоятельно.

— Нет. Извини, отец, — издевательски кланяется. — Меня не будет пару дней.

Терентий Дмитриевич обреченно вздыхает.

Он уже знает растяжку времени. Порой «пара дней» у сына затягивалась на недели. Бесполезно расспрашивать, «куда» и «к кому». С шестнадцати лет Адам периодически пропадает, а спустя какое-то время, как ни в чем не бывало, появляется вновь.

— Я старался быть тебе хорошим отцом. Признаю, что иногда мне хотелось сдаться. Но я всегда любил тебя. Каким бы ты ни был, Адам, я любил тебя.

— Ты сдался, папа, — на этот раз голос парня звучит жестко, с несгибаемой силой. — На самом деле, ты давно сдался. И мои демоны выросли вместе со мной.

Сбивая со стеклянной полки блестящие «гранты», разворачивается к двери. Оставляет Терентия Дмитриевича разгромленным вдребезги.

Бушующее море пышными пенными волнами бьет песчаный берег. Адаму зябко, но не из-за осеннего ненастья. Истинный источник холода сидит глубоко внутри него.

Титов смотрит вдаль. Наблюдает за тем, как вдалеке плывут корабли, как за темным горизонтом постепенно прячется солнце.

Закрывает глаза и пытается отключиться. Ловит слухом знакомые с детства звуки: прощальный гул теплоходов, шум прибоя, крики чаек.

Больше всего на свете Адам хотел бы, чтобы отсутствие матери его не затрагивало. Можно орать на Исаеву. Можно за злостью скрыть свои истинные чувства. Только от себя невозможно упрятать стонущую болью и обидой душу.

К горлу подкатывает тошнота. Пустой желудок скручивается дубовой спиралью. Титов морщится, сцепляя зубы. К сожалению, истерзанные мысли не тают на холодном ветру. Голову охватывает и зверски сдавливает терновый венец.

Адаму необходим выплеск эмоций, но дьявол, укоренившийся в нем, не умеет плакать. Он выравнивает свое эмоциональное состояние, причиняя боль другим людям.

Услышав тихие шаги позади себя, Титов придает лицу хладнокровное выражение. Поворачивая голову, натыкается ледяными глазами на Литвина.

— Что сделала новенькая? — спрашивает Ромка.

— Подписала себе смертный приговор.

Литвин качает головой, не до конца понимая ненависть Адама.

— И все же?

Но Титов игнорирует расспросы друга.

— Пока меня не будет, подготовь то, что я просил.

— Все будет готово, — обещает Рома, прикусывая щеку с внутренней стороны и с любопытством изучая застывшее лицо Адама. — Сколько тебя не будет?

— Не знаю. Я напишу за день до возвращения.

Ближе к ночи, Титов садится в машину. Едет по проложенному накануне маршруту. Останавливается у высокого каменного ограждения и пишет смс: «Если не боишься — выходи. Поиграем».

Когда Ева выходит за ворота, Адам не испытывает ни единой здравой эмоции. Равнодушно наблюдает за тем, как она размеренно шагает к его машине. Открывает дверь и беспечно ныряет в теплый салон. Титов молча встречает ее заинтересованный взгляд. Следует глазами вниз, к приоткрытым малиновым губам. Едва не физически ощущает, как трещат и лопаются нервные клетки.

Собирается напугать Еву, заводя мотор, но она не возражает, даже когда машина срывается с места. Поднимает здоровую руку и растягивает поверх желтой кутки ремень безопасности. Щелкает замок, и Адам на мгновение прикрывает веки.

Ева не знает, какие ужасные мысли висят в его сознании. Титов хочет причинить ей адскую боль. Он хочет убить ее. Воскресить. И снова убить. За то, что она в нем разворошила. За то, что она, такая сумасшедшая гадина, на свет родилась.

Адам бросает на девушку мрачный взгляд. Ее смирение и безрассудная смелость искушают его. Пробуждают все самое ужасное и бесчеловечное, что имеется внутри него. И Титов неожиданно, словно заглядывая в будущее, осознает: с Исаевой он совершит по-настоящему чудовищные преступления.

Когда Адам глушит мотор и выбирается из салона, Ева тихонько и взволнованно вздыхает, но следует за ним. Шагает по длинному темному тротуару, изредка пересеченному тусклыми полосками света. Они дважды сворачивают, огибая жилой многоэтажный дом, и вскоре оказываются на обшарпанной временем детской площадке.

Ева глубоко вдыхает влажный ночной воздух и садится на металлические качели.

Титов встает позади нее.

— Мне понравился твой подарок, Эва, — нарушает он затянувшееся молчание. — И я решил…

Намеренно медлит, заставляя девушку нервничать.

— Что ты решил, Адам? — торопит его Ева.

Титов сжимает руками облущенные металлические прутья и склоняется к уху девушки. Ветер подхватывает ее распущенные волосы и, играя тяжелыми прядями, бросает их ему в лицо. Адам выдыхает, и говорит вполголоса, без всякой возможной нежности:

— Здесь, на Земле, я буду твоим Богом.

— Не дождешься, — фыркает Исаева.

Титов довольно усмехается.

Выпрямляясь, отступает в сторону от Евы и раскачивает скрипучие качели. Смотрит на нее. Ловит момент, когда ее щеки румянятся, а глаза загораются. Из-за гипса она не может держаться обеими руками, поэтому огибает локтями железные прутья. Запрокидывает голову к звездному небу и радостно улыбается. Адам раскачивает качели довольно сильно, и его бесит то, что Исаева не боится. Более того, она умудряется наслаждаться.

— Приоткрою тебе занавес, Эва, — говорит Титов, стремясь стереть с ее губ эту вероломную улыбку. — А то у меня ощущение, что я играю со слепым котенком. Это, знаешь ли, совсем не интересно.

— Говори уже.

— Я читал записи с твоего ПК. Я знаю о тебе… все.

Ева инстинктивно вздрагивает. Улыбка моментально покидает ее губы. Бледнеет тон лица. Она поворачивает голову и недоверчиво смотрит в глаза Титова. И он замедляет колебания качелей, позволяя считывать необходимые ей ответы.

— Да, Ева, — тон его голоса вибрирует, сочится абсолютным превосходством. — Я изучил твой дневник.

— Ты блефуешь, Титов.

— Нет.

— Подтверди, — сипло и взволнованно требует Исаева.

— Твоя главная мечта — влюбиться, — сухо делится информацией Адам. И тут же комментирует: — Это так глупо, Ева. Жаждешь контролировать свои разум и тело, но при этом хочешь отдать кому-то душу?

«Контролировать свое тело…»

Эти слова отпечатываются в ее мозгу красным жирным курсивом.

— Как ты посмел, Адам? Как же ты посмел? — задыхается девушка.

На глаза ей наворачиваются горячие слезы. Она чувствует себя униженной и уязвимой. Титов не просто вскрыл ее душу. Он с нее буквально кожу стянул.

Адам останавливает качели и приседает перед Евой на корточки. Заглядывает в ее глаза. Довольно улыбается, отмечая их предательскую влажность.

— Правила не были зачитаны, а значит — правил нет, — снисходительно поясняет парень, поглаживая ее напряженные колени.

— Я надавила на твою гнойную рану, да, Титов? Теперь ты пойдешь на все?

— Не обольщайся, Ева. Я пошел «на все» до того, как ты нашла те дебильные фотографии. Уже два дня тебя изучаю, аномальная моя.

— Ты абсолютно о*реневший, — зло шипит девушка, крепче цепляясь за прутья качелей.

Адам приглушенно смеется, и Ева сердито толкает его в грудь. Он ловит ее ладонь. Зачем-то сжимает холодные пальцы и приподнимается, равняясь взглядом с ее бушующими глазами. Девушке абсолютно не нравится, как от этого сдержанного контакта внутри нее все накаляется и дрожит.

Исаева сглатывает подступивший к горлу ком. Быстро моргая, прогоняет из глаз непрошеную влагу.

Смотрит на Адама и слушает его хриплый въедливый голос.

— Ты отдашь мне свою душу, Эва. Сама в руки вложишь. Причем, я буду вести себя очень-очень плохо, но ты все равно любить меня будешь. Любить, как сумасшедшая.

— Я скорее сердце себе вырву, чем буду тебя любить.

Резко выдергивает руку из его ладони, ощущая, как кожу покалывает, будто после ожога. Пытаясь незаметно выровнять дестабилизированное дыхание, сжимает ладонь в кулак. Злится на себя за этот неожиданный гормональный всплеск.

Титов же снова смеется.

— Будешь, Эва, — с разительной хрипотцой в голосе обещает он. — Будешь меня любить.