Елена Тодорова - Улей

Хорошие родители желают видеть, как растет и развивается их дитя. Ребенку же, чтобы осознать свою эволюцию, соответственно необходима живая шкала, которую они догонят или, возможно, перерастут. Не только в физическом плане.

Адам против ее слов глыба. Но молчит, пока еще не решаясь ее откровенно обидеть.

— Не передать словами, как я сожалею. Сможешь ли ты когда-нибудь простить, что я оставила тебя…

— Почему ты это сделала? — задает Адам единственный вопрос.

— Несколько факторов способствовало. Но сейчас, с высоты своего возраста, я понимаю, что основная причина лежала в самом начале. Я была слишком юной и не готовой к беременности. Я была эгоистичной. Страдала и не знала, как исцелиться. У меня не было сил, чтобы заботиться о тебе. Я с собой не всегда справлялась.

Это не те слова, что способны залечивать раны и давать понимание. Но, по крайней мере, они звучат правдиво.

"Все бабы — эгоистичные суки".

— Я часто думала о тебе. Особенно… после рождения Германа, твоего младшего брата. Меня накрыла новая депрессия. Не могла смириться с непоправимой ошибкой, которую сама совершила.

Челюсти Адама сжимаются, а дыхание тяжело выходит через ноздри.

Мать реагирует на это странным образом. Выставляет руки ладонями наружу, словно объявляя о своем отступлении.

— Я, я… Я понимаю, Адам. Я разочаровала тебя. Но я бы хотела рассказать всю историю. Не сегодня. Для первой встречи и так слишком много переживаний, — в ее глазах появляется блеск непролитых слез. — Я только надеюсь, что это случится.

— Вряд ли, — сухо отрезает Адам.

Женщина опускает взгляд, но потом, словно получив какой-то внутренний толчок, снова заглядывает сыну в глаза и оживленно говорит.

— Мы остановились в гостинице, — читает в лице сына некоторое удивление. — Я и Герман, — смущенно поясняет она. — Но вскоре я планирую снять квартиру, — протягивает ему цветную карточку. — Здесь вся необходимая информация, чтобы найти меня.

Но Адам не предпринимает никаких попыток, чтобы взять визитку из рук матери. Тогда она подавленно кивает и, оставляя яркую карточку на пепельной скатерти, поднимается из-за стола.

Оглядываясь в дверях, грустно улыбается и машет сыну. А Титов упрямо отводит взгляд в сторону.

Мать оставила его. Со многими вещами ему пришлось справляться в одиночку. Она обрекла его сражаться и самостоятельно подниматься с коленей. Некому было залечивать его раны.

И только Бог способен сопоставить, сколько раз, на пути беспечных развлечений, его уберегла материнская молитва. Молитвенное возношение Марины Титовой за рожденных ею сыновей.

[1] Молдаванка — легендарное предместье, а позже — историческая часть города Одесса.

[2] Гой (ивр.) — неверный, иноверец.

К тому моменту, как Адам выходит из ресторана, у Евы от холода едва зуб на зуб попадает. Она сердито выступает из тени арки и рассчитывает, как следует поковыряться в его ранах.

— Ну, как прошло?

— Порядок.

— Не похоже.

— Отвали, Исаева.

Он проходит мимо. Пытается открыть дверцу, чтобы сесть за руль. И Ева улавливает, что от него густо нвсет алкоголем.

"Когда только успел так накидаться? Десять-пятнадцать минут, как Марина Титова ушла".

— Ты что, пил?

— Нет, бл*дь, нюхал.

— Не садись за руль.

— Норма, — резко выдыхает он, скользя по ней мутным взглядом. Спотыкаясь, пьяно смеется. — Я в норме.

Проталкивается к машине, но Исаева упорно цепляется за лацканы кожаной куртки и разворачивает его к себе лицом.

— Совсем сумасшедший? Куда собрался в таком состоянии?

Титова топит злость. Он не в том сейчас состоянии, чтобы подыгрывать ее показушному волнению.

"Маниакально-депрессивная сука!"

Делает вид, будто ей в действительности есть до него дело.

— Я же сказал, что в норме, мать твою! Х*ли ты маячишь? Чего тебе еще от меня нужно, а? Что тебе нужно, дьявольская кукла? Я выполнил твое задание! Теперь убирайся!

Сердце Евы подскакивает. Она сглатывает и несколько раз заторможенно моргает.

— Не говори, что это нормально. Не садись за руль, — без каких-либо задних мыслей выпаливает ему в лицо. — Отдай мне ключи. Я поведу.

Титов застывает. Приоткрывая дрожащие веки, с трудом фокусирует на ней свой одурманенный взгляд.

— Пошла вон, Исаева, — угрожающе тихо выплевывает он, и у Евы дрожь идет по коже. — Как тебе еще сказать? Что ты прилипла ко мне, как дура какая-то?

— Дура! Ладно. Продолжай обзываться. Знаю, что заслуживаю, — добивает его своей притворной покорностью. — Только давай нажмем на паузу и поступим сейчас разумно.

— Нет уж! Никаких пауз! Я не просил. И ты не проси. Идем до конца, без остановок. Сама же хотела…

Исаева отчаянно качает головой из стороны в сторону. Видимо, действительно, начинает расстраиваться. Не очень-то приятно такой, как она, получать отпор.

— Все совсем не так. С тобой все не так, как я хочу!

Адам скрипит зубами.

— Рассчитывала напиться моей крови, но не получилось? Думала, я сам шею подставлю?

— Ну, уж пьяным тебя увидеть точно не рассчитывала. Сам погляди, ты в хламину просто!

— Да какой там в хламину? Случалось и хуже.

— Я тебя одного не отпущу.

Ее маниакальная настырность не оставляет ему шансов. Встряхивает девушку, не тревожась о том, что она несколько раз влетает затылком в покатую крышу автомобиля.

— Видеть тебя не могу, Эва, — грубо рычит и сжимает ее челюсти пальцами. — Тебя не волновало, что я буду чувствовать до того, как ты организовала это испытания. Тебя не волновала моя жизнь. Х*ли ты теперь лезешь ко мне? Да еще, сука, к "синему"! Что тебе еще надо?

— Я не знаю! — взволнованно вопит она ему в ответ.

— Не знаешь?

Опаляя ее губы тяжелым дыханием, жестко прижимается к мягкой плоти. С такой яростью притискивается, что Ева чувствует, как о зубы повреждается слизистая оболочка.

Упирается в его грудь руками и пытается оттолкнуть. Но он, как нерушимая стена.

Сам отстраняется. Но лишь за тем, чтобы грубо развернуть Исаеву к себе спиной. Грубо швыряет грудью на водительскую дверь. Она возмущенно вскрикивает, но Адама это не останавливает. Он резко подрывает ее широкую куртку выше талии, запуская под одежду шокирующее холодный воздух. Выставляет руки по сторонам и прижимается к округлой попке твердым пахом.

Ева всхлипывает, а Адам с хрипом стонет. Вздрагивает за ее спиной и сочно матерится, пока острый девичий локоть с силой не врезается ему в бок. Ослабляет хватку, и Исаева тут же приходится затылком ему в подбородок. Выскальзывает в сторону, оборачивается и порицает его яростным взглядом.

— Совсем оборзел, мать твою?

— Я же предупреждал: уйди с глаз, Исаева.

— Так и быть, Титов! На самом деле, мне абсолютно плевать, если ты разобьешься насмерть и, может быть, убьешь еще парочку людей, — она не замечает того, что ее голос дрожит, пока глаза не обжигают горячие слезы. Не распознает всего, что чувствует. Хватается за то, что ей привычно и безопасно — свой гнев. — Мне плевать, если завтра твое проклятое имя засветится во всех хрониках города! Я не волнуюсь о тебе. Я с тобой играю.

Титов прикусывает губу и внезапно заходится смехом. Смеется, как ненормальный, пока Ева сражается с грохочущим в ее груди сердцем. Слишком усердно оно перекачивает кровь. Разбивается о хрупкую грудную клетку, сигнализируя о своей абсолютной профнепригодности.

А Адам вдруг становится серьезным. Холодно и решительно смотрит ей в глаза. Тянется к ней рукой и приставляет к центру ее лба палец, словно дуло пистолета. Ева не двигается и не моргает, пока он взводит воображаемый курок и "стреляет".

— Сладких грез, моя любимая гадина.

— Катись уже!

Титов отступает и пьяно ухмыляется.

А Исаева вынуждает себя стоять на месте, пока он, пошатываясь, забирается в салон. Выпрямив спину, провожает черный BMW воспаленным взглядом. Захлебываясь непонятными ей эмоциями, пускает эту напряженную ситуацию кубарем с высокой горы.

"Адам Титов. Бракован. Испорчен. Не годен".

"Катись к чертям! Гори в аду!"

Шепчет эти слова, как заклятие, на протяжении длинной дороги домой.

Ей понадобилось больше трех часов, чтобы добраться из центра пешком. И в конце пути ее ноги буквально гудели от усталости. Но Еве подобная усталость приходится как раз в радость.

Уже под утро затуманенная голова касается подушки. Глаза устало закрываются. Дыхание медленно просачивается из приоткрытых губ. Но блаженное и неторопливое погружение в сон прерывает вибрация телефона.

Подскакивает, задыхаясь новой волной нервного возбуждения.

Джокер: Полагаю, ты дома. Надеюсь, что закрыта в своей башне на семь замков. Рассчитываю, что ты думаешь обо мне. Потому что я думаю о твоих бл*дских губах.

Аномальная: Да. Да. Нет. Гори в аду!

Раздраженно выдыхает и бросает смартфон поверх одеяла. Злится на Титова, но невольно ощущает, что кожа вспыхивает жаром.

Джокер: Только вместе с тобой.

Аномальная: Ты сам-то дома?

Джокер: А что? Хочешь меня навестить?

Аномальная: Идиотское предположение.

Джокер: Первсекаю границу другого региона. Не скоро буду в Одессе. Отдыхай.

Сердце Евы разочарованно ухает вниз и застывает там колуном. Ощущая себя по- настоящему обиженной, она отказывается что-либо еще писать Титову.

Каждый человек по жизни расплачивается сам за себя. Это не может сделать кто-то посторонний. Ева и Адам не по рассказам знают, как часто приходится платить за то, чего не заказываешь.