Елена Тодорова - Улей

Его ботинки с шаркающим звуком впиваются в потертый светло-коричневый линолеум, когда он начинает измерять кабинет шагами.

— Не знаю, — врет Исаева, уставившись ему в глаза.

— Не знаете?

— Нет, не знаю.

— Что вы делали в городе, когда встретились с Титовым?

— Ничего особенного.

— Озвучьте неособенное.

— Мы просто ходили в какой-то клуб.

— Какой?

— Я не запомнила название.

— Не запомнили?

В голосе Погодина сочится откровенное недоверие, но ей, похоже, плевать на это. Она стоит на своем.

— Какая польза от этих деталей? Разве это важно? Я хочу рассказать, как произошло само падение.

— И как?

Адам готов биться об заклад с самим дьяволом, что Ева умышленно выдерживает паузу, прежде чем ответить.

— Титов ее столкнул.

Бросает эти обвинения, играючи. И позволяет им гулким тревожным эхом расходиться вокруг.

Взбесившись, Адам вскакивает на ноги и рывком поднимает за собой девушку.

— Ты охр*нела? — рычит он ей в лицо. — Я ее не толкал. И ты это знаешь! Ты это видела, мать твою!

Николай Романович, не отрывая от них взгляда, медленно огибает рабочий стол и останавливается в пределах физической досягаемости.

— Ты схватил ее и сказал, что сбросишь вниз, — заявляет Ева, не пытаясь при этом вырваться из грубого захвата.

— Это была всего-навсего шутка. Я ее не толкал!

— Какая шутка? — переспрашивает так, словно и правда не понимает. — Она упала. Упала.

— Знаешь, Ева… Я не хотел этого здесь говорить, но ты меня вынуждаешь, — жестко произносит Титов. Ухмыляется, читая на ее лице некоторое замешательство. — Твоим показаниям грош цена. Ведь для внешнего мира ты, Исаева, психически нездорова.

Ее бледные щеки медленно розовеют, а зрачки расширяются, заполняя своей темнотой всю радужку.

— Это неправда.

— Правда.

[1] РОВД — районное отделение внутренних дел.

В камере предварительного заключения темно и холодно. Но Ева не дрожит. Касаясь щекой края металлической рамы, она неподвижно лежит на жесткой тюремной кровати. Вцепляется скрученными пальцами в пальто, но не в поисках тепла. Ее окоченевшее тело парализовано застывшими, подобно желе, страхом и переживаниями.

Горло горит и сдавливает от болезненного нервного спазма.

Ей хочется плакать… Только она не может. Если это не притворство, если Исаевой действительно больно, она не может плакать на людях. Она приходит в какое-то странное, вполне возможно, спасительное для ее тела оцепенение. Внутри нее словно останавливаются все физиологические процессы. Не происходит циркуляции крови, не стучит сердце, не работают рецепторы. Только кислород неприятными холодными потоками проходит в легкие.

Ее настоящие слезы не для зрителей. Они только для нее.

"Как же мне плохо… Как же больно…"

"Останови это… Умоляю, Боже, останови…"

За грубой толстой решеткой у мерцающего в темноте телевизора сидит полицейский. Он пьет вторую чашку кофе и бесконечно дымит сигаретами.

Еву начинает очень сильно тошнить.

Но вместо того, чтобы искать место, куда можно опустошить желудок, она ищет источник отвлечения. Если не зацикливаться на тошноте, то в скором времени обязательно попускает.

Поэтому Исаева торопливо переводит взгляд на сидящего на полу Титова. И в ее голове сначала возникает противный гул, а затем в ней появляются зловещие тени. Чужие извивающиеся голоса, отодвигающие на второй план ее переживания о Дашке и требовательно нашептывающие о необходимости жесточайшей мести.

"Сердце… Сердце… Его сердце… Сердце…"

"Душу… Душу… Его душу…"

"Забери его сердце!"

"Вырви из грудной клетки…"

"Разорви на ошметки…"

"Раздави Его!"

Уничтожить Титова. Напиться его боли. Умыться его кровью. Лишить его души.

"Нельзя, Ева. Так нельзя", — твердит тонкий сильный голос.

Он прорывается сквозь множащийся дурманящий шепот, четким и резким сигналом. Словно рассудок на мгновение поймал правильный для его частоты радиосигнал.

"Так нельзя. Нельзя! Ты же не такая, как отец. Ты же о другом мечтала… Ева…"

Но Исаева не позволяет пропадающей годами и появившейся в самый неудачный момент совести разогнать желанные, овладевающие всем ее существом, радиопомехи.

Без тени сомнения дает гневным росткам прорастать и цвести буйными ядовитыми цветами.

Ева думала о том, что их с Титовым путешествие к краю бездны станет самым захватывающим событием в ее жизни. Что ж, именно таким оно и будет. Таким оно и будет! Опасным, волнующим, страстным, безумным и душераздирающим.

Она приложит к этому все усилия.

Сыграет любую роль. Если нужно, она станет ласковой. Коварной. Тихой и слабой. Вульгарной и смелой. Влюбленной и зависимой. Страстной. Нуждающейся. Дерзкой. Гибкой. И Его! Она будет принадлежать Адаму, чтобы впоследствии вырвать эту разросшуюся и пустившую корни частицу прямо из его сердца.

— Я не хотел, чтобы она упала, — тихо признается Титов, неожиданно вмешиваясь в ее кровожадные планы.

И Еве, зреющей лишь его бритый затылок, хочется хорошенько ему вмазать. Но она не может этого сделать. Она не способна даже пальцем пошевелить, будто исчерпав все физические силы. Сейчас ее тело неживое.

— Заткнись, — с трудом выдавливает она. — Не хочу тебя слушать.

— Я не думал, что она так сильно испугается. Я же рассчитывал, что она хоть немного… Что она, как ты.

— Заткнись. Заткнись. Заткнись, — быстро, но без эмоций повторяет Исаева.

А Титов вдруг разворачивается и стаскивает ее безвольное обмякшее тело к себе на колени.

— Нет, Эва. Слушай меня, — выдыхает он ей в ухо. Прижимает к себе и безотчетно растирает холодные, как ледышки, ноги. — Слушай меня, но не для того, чтобы ответить. Слушай, чтобы понять меня, — быстро и глубоко вдыхает. — Я виноват. Но не в том, что толкнул ее. В том, что позволил ей мне поверить.

"…позволил ей мне поверить…"

Его слова прокатываются внутри Евы, словно огненный шар, высвобождая наружу эмоции, которые запечатали сильные седативные.

Тогда-то ее тело выходит из оцепенения и начинает сотрясаться дрожью. Бесконтрольная реакция организма, которую она даже не пытается остановить. Стучит зубами и прячет лицо в теплом отвороте куртки своего врага. Вцепляется в его футболку руками. Закрывает глаза и часто дышит.

— Что с тобой?

— Мне очень холодно, — и это лишь часть правды, но большее он не заслуживает.

— Понимаю, Исаева.

Поправляя разъехавшиеся полы длинного пальто, Титов полностью закутывает ее в него.

— Я тоже чувствую этот идущий изнутри тела могильный холод, — говорит он, пристраивая подбородок поверх ее головы. — Поэтому я понимаю тебя.

"Ну, конечно, чертов сукин сын! Ты же читал мои записи".

Она молчит, а он продолжает.

— Я чувствую, и это очень хр*ново, — произносит с какой-то немыслимой для Евы печалью.

И она вдруг понимает, что это первый раз, когда на сцену выходит настоящий Адам. Все остальное было либо игрой, либо полным враньем, либо выверенной полуправдой. Но сейчас… Именко в это мгновение Ева готова поклясться, что с ней говорит реальный человек.

— Но ты не дрожишь, Титов.

— Не дрожу, — тихо соглашается парень. — Контролировать тело легко. Другое дело — мысли.

— Что с мыслями?

Он шумно сглатывает.

— Я бы мог столкнуть Захарченко. Я не хотел этого делать, но я бы мог это сделать. Понимаешь? — спрашивает, но не дает ей ответить. — Я знаю, что звучит странно, но… Порой мой мозг выдает несколько противоречивых указаний, и я не знаю, какое из них я выберу в тот или иной раз. Зависит от многих факторов. Учитывай это, пожалуйста, в дальнейшем.

— Учитывать это в дальнейшем? — хрипит Исаева, скрипя зубами. — Ты же не рассчитываешь, что именно я стану искать компромиссы?

"Рассчитывает", — нашептывает ей шершавый голос.

"И ты это, при случае, сделаешь".

"Если хочешь его обыграть…"

— Сама решай. Я сейчас не переговоры с тобой веду. Я предупреждаю тебя, Эва.

— Знаешь, Титов, мне больше не в кайф наша игра, — гневно выпаливает девушка. — Завтра разойдемся в разные стороны.

Адам же внезапно приходит к пониманию, что не может этого допустить.

Что, если Исаева больше никогда не взглянет в его сторону? Что, если не пожелает больше с ним разговаривать? Что, если действительно станет к нему абсолютно безразличной?

"Хрен с ней! Пусть сваливает!"

"Нет…"

"Нет".

"Просто… не сейчас".

"Вся эта "игра в чувства" — изначально плохая затея".

"Соглашайся и прекращай".

"Ни за что на свете!"

— Ты сдаешься, Эва? — низкий провоцирующий рокот вырывается из его горла раньше, чем сердце отсчитывает десять ударов.

Нет.

Нет, она лишь ждет, пока Титов захватит "крючок" поглубже.

— Несправедливо так говорить.

— Несправедливо отступать после всех своих обещаний. Я же вижу твой красный дождевик и слышу хлюпанье резиновых сапог. Сейчас нельзя в разных направлениях разойтись, потому что нам в одну сторону. По узкой тропинке.

Тишина длится не более двух секунд.

— По правую руку каменистая скала, а по левую — черная бездна, — тихо подхватывает Ева. — Но прыгать вниз еще рано.

— Правильно, — Адам берет в руку ее кулак и просовывает в него свой большой палец. — Нам нужно идти вперед.