Елена Тодорова - Улей

Так как это заметно со стороны, присутствующие обмениваются понимающими улыбками, пока Софи задерживает на девушке брата взгляд, полный смиренного терпения.

— Что скажешь, Ева? Ты бы хотела быть похожей на моего… нашего Адама? — взрослые подавляют смешки. — Что тебе нравится в нем большего всего?

Щеки Евы покрывает густой румянец. Она чувствует этот жар, не в силах заставить его рассеяться. И не может произнести ни слова. Смотрит в глаза Адаму и не способна сформулировать то, что разрастается у нее в груди.

— А-а… Я… Ну… Он… Адам… Внимателен к деталям. Видит то, что другие упускают… Это самое лучшее… В нем… Наверное.

Титов понимает, что она имеет в виду. Их зрительный контакт становится до интимности интенсивным, Еве просто нестерпимо хочется обнять его так же смело и откровенно, как это делает София.

— Ой, Господи, Исаева! — с искренним изумлением восклицает Захара. — Когда это ты стала такой мямлей?

Титовы смеются, пока Ева еще сильнее краснеет.

— Что ты за подруга? — показывает Дашке язык. — Сейчас ты перестала мне нравиться.

— Это повторяющееся, но мимолетное ощущение. Зато теперь все согласятся, что главная роль этого вечера все-таки должна принадлежать Софии.

Девочка мгновенно подхватывает выдающуюся для нее возможность.

— Я обожаю голос Адама. И хочу, чтобы мой голос стал таким же крутым, — заявляет она. — Кроха, это жизнь. Просто жизнь. Говно случается регулярно, — максимально снижает тон, растягивая слова и звуки. — Сопли в кулак, и тащи.

— Ну, ты же девочка, — смеясь, замечает Марина Станиславовна. — У девочек от природы голос нежнее.

— Ну и что! Я неправильная девочка! Все равно буду, как Адам. Вот увидите!

— Ой, ой, ой… До полуночи остается четыре минуты! Скорее, давайте наполним бокалы.

***

Окаменевшая фигура женщины выделяется светлым пятном в полумраке. На самом-то деле ее платье только кажется белым на фоне черного и темно-серого. Бледно-голубой бархат с отделкой из мелкого жемчуга — специальный заказ Исаевой к праздновакию Нового Года.

Женщина, не моргая, изучает свое безупречное отражение, пока в глазах не возникает жжение. Слезы минуют воспаленные веки, на мгновение задерживаясь на ресницах. А после — крупными каплями катятся по щекам, спадая в вырез платья.

Темными потоками растекаются подводка и тушь.

"Ненавижу! Ненавижу тебя!"

С остервенением растирает лицо ладонями. Черный смешивается с красным, образую уродливую маску на перекошенном лице женщины.

"Чертов Павел!"

"Как? Как ты посмел оставить меня одну в такой праздник???"

Рычание срывается на протяжный крик, пока руки безумно расчищают широкую плоскую поверхность изысканного трюмо.

В голове Ольги Владимировны не укладывается сам факт столь оскорбительного для нее пренебрежения.

В дверном проеме возникает голова Лидии Михайловны. Она настороженно следит за действиями хозяйки, тщательно пытаясь звучать спокойно.

— Павел Алексеевич просил передать, чтобы вы не забыли выпить лекарства и не засиживались допоздна. Антон Эдуардович рекомендовал вам побольше отдыхать…

— Засиживалась? Одна? В новогоднюю ночь? Перед телевизором, что ли?

Проглатывая унижение, словно застрявший в горле теннисный мяч, Исаева мысленно посылает мужа ко всем чертям и, хватая с полки статуэтку жар-птицы, с криком швыряет ее в стену.

— Оставьте меня в покое! Немедленно!

Повторять не приходится, к счастью. И Ольга рыдает, не приглушая силу своего отчаяния, страха и боли. Пока срывающиеся гортанные звуки не переходят в безумное мычание.

Она хочет назад свою дочь, хоть и понимает, что нельзя ее возвращать домой. Сходит с ума от тоски и одиночества, от этой невыносимой тяготы разлуки. От страха и неведения того, что происходит.

Мысленно взывает к Богу — с упреком и злостью. Игнорируя подсказки совести, ищет виноватых.

"Я же всегда хотела, как лучше…"

"Я же ее любила…"

"Все для нее…"

Когда головная боль пересиливает душевную, принимает назначенные Гольдманом пилюли и обессиленно падает на кровать. Смиренно ожидает свидания с дочерью. Сон теперь — единственное место, где они видятся.

***

Игорю Анатольевичу Толстому, как представителю высшей государственной власти города, предоставляют возможность сказать последний тост в уходящем году.

— Друзья, — выдерживает паузу. — Хочу сделать на этом обращении акцент, потому что в этом зале собрались только самые близкие для меня люди. Большинство из вас я знаю еще со школы, — салютует бокалом в сторону Исаева, Приходько и Круглова. — Мы гуляли друг у друга на свадьбах, крестили вместе детей, встречали не один новый год, бок о бок прошли множество испытаний. Наша дружба выдержала время. Не покривив душой, скажу вам — спасибо! Пусть новый год избавит нас от проблем, которые остались с прошлого года. Подарит новый старт, новые вершины и только положительные впечатления. Я уверен, впереди нас ждет много хорошего. Нам с вами, дорогие друзья, еще детей женить и внуков растить, — за столом раздаются одобрительные возгласы. — За нас! За силу! За родину!

Звон бокалов, короткие пожелания, идущие на волне общего позитива.

— Только о смерти Маслова никто даже не вспомнил… Земля пухом, Антон, — прорезается недовольный женский голос.

Но его тут же осаждает тихий мужской, с нажимом.

— Молчи, Наташа. Не время. О нем сказали на похоронах. Не положено сейчас о грустном.

Уткнувшись взглядом в тарелку, женщина нервно вертит тонкую ножку бокала и глотает тихие слезы. Подавив обиду, стеклянными глазами обводит ввселящуюся толпу. С ненавистью впивается взглядом в лицо мэра. Он совершает несколько глотков шампанского и вдруг, уронив бокал, медленно съезжает мимо стула на пол. Вначале Наталье кажется, что она выдает желаемое за действительное, настолько сильно ее подкосило горе. Но секунды бегут, а Толстой не меняет неестественного положения тела. Павел Исаев бросается к нему, прежде чем звенящую тишину разрывает перепуганный крик первой леди. Но глаза Игоря Анатольевича закатываются, пока рот странно хватает воздух. Тело несколько раз дергается и затихает…

— Кто-нибудь! Вызовите скорую!

[1]Святослав Вакарчук — украинский рок-музыкант, солист группы "Океан Эльзы" автор пвсен "Така(,) як ти", "На небi", "Все буде добре", "Обмми", "Не йди".

***

Титов перехватывает несущуюся на всех парах Софию, поднимая ее на руки.

— Адам, Адам… Давай не будем ложиться спать! Дождемся Деда Мороза! Я хочу подергать его за бороду.

— Немедленно в постель, Софи, — зевая, требует идущая следом Диана.

Девочка недовольно возмущается.

— Ну почему это? Новый год все-таки!

— Иначе никаких подарков не будет. Дед Мороз не захочет, чтобы его увидели.

— Только если меня Адам уложит, — неохотно сдается.

— Не вопрос, малыха, — подхватывает Титов, унося сестру в гостевую комнату.

— Ты расскажешь мне, если увидишь, как Дед Мороз пролазит через дымоход? — доносится до Евы звонкий голосок девочки.

— Обязательно.

— Попроси у него побольше конфет. Шоколадных!

— Никакого шоколада, Со, — видимо, заметив недовольный взгляд дочери, Диана смещает позиции. — Ладно, но исключительно в рамках праздника.

Еве не хочется уходить в свою спальню. Но иного выбора не предвидится. Проводив Марину Станиславовну с Германом и пожелав друг другу спокойной ночи, Титовы разбредаются по комнатам.

Ощущая неясное волнение, Ева смывает косметику, переодевается в пижаму и, забравшись в постель с телефоном, отправляет Захарченко сделанные во время ужина фотографии. Некоторое время они посредством sms обсуждают забавные кадры и, в конечном итоге, прощаются, договорившись встретиться утром.

Титов входит без стука. Ева наблюдает за его приближением, все еще находясь в стадии принятия того факта, что он является ее мужем. Она воспринимает их тайное объединение иначе, в нетрадиционном смысле. Они сблизились. Породнились. Как брат и сестра. Хотя, конечно, она не думает об Адаме, как о брате. Определенно, нет. Просто Ева не готова к тому, чтобы быть чьей-то женой. Это слишком. Мысли об этом вызывают у нее дикую дрожь.

На Титове надеты только спортивные брюки, и никакое смущение не способно удержать Еву от того, чтобы разглядывать его. Татуировки и надписи, которые покрывают его кожу, не кажутся ей общедоступными. Но Адам выставляет их напоказ, не заботясь о том, что кого-то они способны шокировать.

Кроме того, Еву волнует взгляд Титова. Он смотрит на нее так, словно она самое интересное и самое лучшее, что он видел. При этом Адам, очевидно, все еще считает ее недосягаемой, потому как только его взгляд не имеет фильтров и барьеров. Он горит невысказанным соблазном и голодом.

Радостное возбуждение и безумное предвкушение стягивают желудок Евы в тугой подрагивающий узел. Но она улыбается, мало заботясь о том, что Адам заметит ее смущение.

Усевшись рядом, Титов протягивает ей небольшую квадратную коробку в малиновой упаковке.

— Я не в курсе, что ты не любишь розовый, — тихо говорит. Он-то всегда думает о ее губах малинового цвета. — Нужно было узнать у Рапунцель.

— Это же просто обертка. Кроме того, как я уже сказала раньше, сейчас не думаю, что розовый цвет раздражающий.

Хотя теперь она помнит, как не единожды говорила подобное Захаре.

Приступив к распаковке, поражается тому, сколько усилий требуется, чтобы отделить от розовой бумаги огромный серебристый бант.