Домой она вернулась к семи часам в состоянии скисшего месива из эмоций. Миша, с которым в последние дни они наконец-то смогли найти хоть какой-то общий язык, устроил допрос насчет разводов слез на ее лице.

— Это косметика, понимаешь? Чертов толстый слой базы под макияж, разных корректоров и консилеров, основы, пудры… — бормотала она, откладывая в сторону уже десятый ватный диск, строя ватную башенку.

— И? — рявкнул он.

— Если на это все попадет капля воды, закрасить образовавшуюся на лице дырку невозможно, — тараторила она, мечтая, чтобы на город обрушилось цунами и смыло мужа из ванной комнаты.

— Почему ты плакала? Спрашиваю уже в третий раз.

— Порезалась.

Михаил схватил ее за запястье одной руки и повертел его, за второе — руки целые. Мутные от попавшего в них средства для снятия макияжа и слез глаза Элины не бросали вызов твердому взгляду мужа, а просто жалобно просили оставить униженного и проигравшего в покое.

Прохладный ветерок взметнул выбившуюся из конского хвоста прядку, что подействовало отрезвляюще на девушку. А затем он вышел из ванной, и тема была закрыта. Как всегда. Ее муж не был крепостью и могучей стеной между миром и ней самой. Максимум чем он был для нее — хлипким мостиком над бурлящей рекой, то и дело проседающим вниз.

— Эй, привет! — до Элины донесся голос Димы, который уже махал ей с балкона. — Давай быстрей, а то твоя старость дойдет до этой квартиры быстрее. Ну или я умру в пыли и паутине.

— Устала просто.

Девушка пошла быстрее, не забыв достать зеркальце. Пришлось заново наносить макияж, когда позвонил Дима. Макияж для нее как маска, и карнавал никогда не заканчивался.

— Выглядишь неважно. Что-то случилось? — с порога взял ее в оборот мужчина.

— На работе проблемы. А так все хорошо.

Все всегда хорошо, пока не надоедает улыбаться.

— У меня для тебя сюрприз, — загадочно прошептал он и протянул ей черную повязку. — Завяжи глаза. Не парься из-за макияжа, он не имеет значения.

Элина боролась с собой недолго. Ей настолько было плевать, что будет дальше, пусть хоть стукнет ее по голове и потом придушит. Так даже будет предпочтительнее.

Дима смотрел на нее оценивающим взглядом. Если его расчеты правильные, сегодняшний день может здорово поколебать ее душевное равновесие. И ему не надо соблазнять Элину телом или прикасаться к ее. Физика всегда проигрывала химии и в этот раз проиграет.

— Что это? Это…

— Пицца и кола. Ну еще свечи, — пожал плечами Дима и погасил свет в кухне. — Я тут умираю со скуки. Повеселимся? И в основном — поедим?

Элина села за противоположный край стола с изумленными глазами. Убийство было бы менее удивительным, чем все это.

— Расскажи про свой день, что у тебя произошло, — попросил ее мужчина и начал отрезать пиццу.

Пока она пыталась накрутить на вилку скользкую лапшу лжи о том, что пациенты выпивают из нее все силы, Дима гадал, оказал ли его звонок Стрельцовой нужный эффект. В том, что Катерина (он откровенно тащился от ее имени, ибо все в главном хирурге было сексуальным и властным, но навряд ли бы он отважился покорить такую вершину — можно здорово переломать ноги) выпустила когти и приставила их максимально близко к горлу Элины он был уверен. А всего-то и стоило сказать, что он выбрал общество скромной мышки Элечки, а не опасной тигрицы Катерины.

— Бывает, не бери в голову. Пациенты, коллеги… У всех бывают проблемы на работе.

— Я понимаю. Я не знаю, как сбежать из этого заколдованного круга.

Как ни странно, но кола и сырная пицца оказали расслабляющий эффект получше массажа и эфирных масел. Всем нам порой нужны не гибкие пальцы массажиста и таблетки, а всего лишь пицца и общение по душам.

— Начальница у тебя, конечно, зверь. Львица. Дикая, — ухмыльнулся Дима, уверенно нажимая на кнопки на пульте.

— Как бы ей однажды не стать газелью, — не подумав, выпалила Элина, подчиняясь эмоциональному порыву.

Мужчина покрутил пульт в руках и нажал на следующую кнопку.

— Может, проще тебе стать львицей? — Он придвинулся ближе к ней и взял ее руку в свою. — Когда ты разорвешь этот кокон?

— О чем ты? — заикалась она.

А руки-то у него теплые, в то время как у Миши всегда противно ледяные.

— Когда отрастишь ногти и покрасишь их в черный цвет? Когда сделаешь квадратную форму, а не эти милые круглые ноготки телесного цвета? У тебя вообще есть яркая помада? И этот вечный хвост…

Элина отпрянула от него, словно бы он ее ударил. Это он так оскорблял ее, чтобы она сама читала текст между строк?

— Зачем ты так со мной? Да я не самая…

— Дай мне руку.

Дима протянул ей ладонь. Девушка смотрела на нее, как уличная собака, которая не знает, задушит ли ее эта рука или приласкает. Вот до чего мы дошли: стали затравленными животными, не знающими, чего ждать от другого человека — удара или поглаживания по голове.

Робко вложив ладонь в его, она позволила подвести ее к большому зеркалу в ванной. Элина старалась отводить взгляд от неровного рельефа лица, неумело скрытого плотным тональным кремом. Легкие касания туши не сделали из ее ресниц пышных вееров — лишь склеили имевшиеся волосинки. Губы слегла блестели прозрачным блеском, добавляя лишь скуки ее без того нерадостному виду. Румян она избегала.

— Почему ты не сделаешь так? — Дима несильно дернул белую резинку и высвободил каскад белокурых локонов.

Они рассыпались душистым облаком по ее плечам, мгновенно озаряя лицо, танцуя в тандеме с блеском на губах.

— А так? — развернул ее к себе, пользуясь временным замешательством Элины, и провел по губам стиком красной помады.

Элина вздрогнула, точно бы ее хлестали током без перерыва. Мужские руки редко были добры к ней и никогда не заботились о ее красоте.

— Я слышал, что скоро пройдет постановка «Чикаго», — губы Димы оказались на уровне ее шеи. — Приглашаю развеяться, а занятия продолжим позже. Память подождет. Распустишь волосы и воспользуешься красной помадой?

Зная наверняка, что после эмоциональной встряски от Стрельцовой, его ласка была контрастным душем для нее, он лишь увеличивал напор ледяной струи.

— Тебе очень идет. Ты такая красивая, и так упорно прячешь свою красоту. Неправильно.

Нервное волнение достигло пика, и Элина, схватив сумочку, вылетела за дверь. Пуля будет медленнее.

— Лина, ты чего?

— Прости, Дима, я не могу. Я как будто мужу изменяю… — стыдливо прошептала она, прижимаясь к стене.

— Я тебя даже пальцем не касался.

— Это самое страшное. — Она опустила глаза к пыльному полу. — Это самое страшное… — и след ее простыл, лишь на лестнице слышались торопливые шаги.

Это самое страшное, когда целый день, проведенный с родным мужем, не заставляет в ее душе цвести ароматные поля пышных цветов, а тут всего полчаса и… вся ее душа забросана благоухающими букетами роз и лилий.

Элина брела домой по одинокой улице, мысленно вдыхая аромат цветов и считая себя предательницей. Не всегда измена требует голого тела, порой достаточно и оголенной души, что чувствует уют вдали от дома. Ведь химия всегда побеждает над физикой?

Глава 5

А в самом деле: вот я теперь уж от себя задаю один праздный вопрос: что лучше — дешевое ли счастие или возвышенные страдания? Hу-ка, что лучше?

Ф.М. Достоевский «Записки из подполья»

Паутина невидимых трещин разевает пасть над шестилетним мальчиком. На его голове красуется праздничный колпак, в руках извивается ужом воздушный шарик.

Happy birthday.

Этой мыслью Алекса окутывает багровый рассвет. Его взгляд равнодушными бликами скользит по интерьеру комнаты, залитому алым светом кряхтящего утра. Снег в аду. Так бы он охарактеризовал этот день.

Утро лениво переворачивается с бока на бок, превращая небо в исполосованное кровавое месиво. Портрет его души. Мальчик в колпаке, заточенный в пыльную рамку, отправляется обратно в самый дальний ящик комода. Ящик, в котором он бережно хранил сломанные кости того мальчика, лелеял воспоминания, что плесенью ползали по ним.

Рамка с фото вернулась к детским рисункам, которые он когда-то решил оставил на память. Почему же тогда, много лет назад, когда он был подростком, никто не сказал, что живая память не приносит приятной ностальгии или радости? Она из раза в раз бьет наотмашь по лицу и затягивается дорогой сигарой, получая удовольствие от твоих мучений.

— Редкие моменты лирики, — пробормотал он и, отойдя к окну, зажег сигарету. — Молодость уже не поет и не танцует, а только харкает сажей.

Ему нравилось быть ублюдком, этаким богатеньким отморозком. И пусть никто никогда не узнает про труп мальчика, что мирно покоится в этом ящике. Странное свойство человека: чувствуя нескончаемую боль, мы делаем все, чтобы и остальные прочувствовали ее тоже. Делиться деньгами и радостью нам жалко, а вот боли можем отсыпать каждому, не скупясь.

В дверь раздался стук. Должно быть, прислуга. Подготовка к мероприятию.

— Пошли все вон. В дверь не стучать, пока я сам не выйду.

Призрак домработницы упорхнул тенью, которую он даже и не увидел. Он вообще уже давно не видел людей. Когда начинаешь разбираться в людях, хочется выжечь себе зрачки, лишь бы никогда их больше не видеть. Ежедневный цирк уродов.

И он был одним из них. Единственная фотография с дня рождения, когда оба родителя были с ним. Когда они оба тянули его за уши и отсчитывали его не такой уж большой возраст.

— Двадцать восемь, — произнес Алекс, выпуская последнюю затяжку и затушил сигарету о пепельницу.

Больше совместных фото у них не было. Только вечные ссоры, ругань, бросание зеленых купюр в лицо, обвинения в жадности. Они несколько лет делили имущество, каждую пылинку в доме, сам воздух отмеряли по молекулам. За это время единственный сын Саша вырос, но его делить никто не собирался. Он был ничейный.