Дмитрий про себя проклинал свои тупость, идиотизм, недальновидность. И нет, не за то, что общался с Катериной накануне, когда она звала его на мюзикл, а он отказался, предварительно выпытав у нее любимое летнее кафе. А за то, что дал слабину с Элиной. В противном случае ему бы не было ее жалко.

— Выпьем чай в другом кафе, дорогой. Здесь слишком людно, — рассмеялась Стрельцова, заплевывая бывшую подругу взглядом, и походкой от бедра направилась к выходу.

— Она всегда такая сучка? Когда-нибудь берет выходной? — спросил Дима, действительно находясь в шоке от этой женщины.

Сколько раз он с ней уже сталкивался, а она не прекращает проявлять силу и эффектно выглядеть. Мужчина про себя алчно оскалился. Дико жаль, что он сейчас не в том положении, чтобы присмирить пантеру, сломать ее стержень, продавить под себя. И дело не в сексе. Уложить в постель можно и самую ярую из стерв и феминисток, а заставить склонить голову… тут нужно мастерство истинного ублюдка. Без денег и памяти, в полупустой квартирке с чаем и баранками на обед он не чувствовал себя готовым к покорению слишком высокой и острой скалы, зато на холмик — он посмотрел на все еще бледную и трясущуюся Элину — его сил хватит.

— Все хорошо? — снова обратился к ней и взял ее ледяные пальцы в свои. — Лина, посмотри на меня. Мне за тебя страшно.

— Мне тоже страшно за себя. Дима…. прости меня.

— За что?

— За то, что это наша последняя встреча.

— Успокойся, Элина. Все хорошо. Твоей начальнице не помешает пройти курс успокоительных внутривенно.

— Не в ней дело. Во мне. Если кто-то изменяет своей второй половинке, линчевать нужно его в первую очередь. Если кто-то терпит унижения, нужно продолжать вытирать об него ноги. Каждый сам выбирает, кем ему быть: личностью или тенью этого слова. Я тень.

— Лина…

— Прекрати. Я не буду ничего слушать.

Элина попыталась открыть ридикюль, чтобы заплатить за свой скромный ужин, но руки напоминали ей намокший картон — вообще не двигались вслед за сигналами мозга. Она вернется к мужу и забудет это алое платье и распущенные волосы. Он продолжит стирать подошву своей обуви об нее — и хорошо, так привычнее. Она придет утром на работу, и начальница продолжит макать ее головой в нечистоты — и правильно, так тоже привычнее.

— Ладно, хорошо. Пусть будет по-твоему. Но ты можешь мне оказать самую последнюю услугу?

— Да, — ответила девушка и замолчала.

— Тебя это несколько удивит…

— Говори уже.

— Можешь еще раз сходить в полицию? К начальнику следствия.

Он сомневался, нужно ли ему это делать. Может, оставить ее в покое? Но кто, если не она? Стрельцова точно не будет бегать по его поручениям, причем, не самым безопасным.

— Зачем? Мне ясно объяснили, что ничем помочь не смогут, и вообще мне лучше не появляться с подобными вопросами.

— Просто передай это начальнику следствия и все. Он поймет. Скажешь, что от меня, и уйдешь, — протянул ей конверт.

— Что там?

— Письмо от меня, — нагло сорвал он.

— Ладно. Но почему бы самому это не сделать?

Где-то внутри ее кусал червячок (если не огромный слизень) сомнений, все, связанное с этим мужчиной казалось вывернутым наизнанку, неправильным, ложным. Он вселял в нее лишь недоверие крайней степени.

— Сама же видишь, не рады мне в полиции.

— Передам, — бросила Элина и, схватив письмо, быстро ушла.

Ветер бил ее в спину, пока она понурой походкой плелась по мостовой. Весна сбросила личину душистого вечера, окунув ее в холодную ночь. Муж думает, что она на дежурстве. Значит, пути ведут к Женьке, где она выкинет это платье, затянет волосы в хвост и смоет с себя макияж. Выкинет эту Элину в урну, навсегда оставаясь собой, просто Элей.

Видимо, погода не всегда зависит от природы, а даже чаще от людей, окружающих нас. Если мы их любим, и они делают счастливыми, майские вечера благоухают, а если за руку с нами идет одиночество, то май становится по-декабрьски холодным…

Глава 7

Чтобы стать добрым, мне не хватало лишь, чтобы кто-то полюбил меня.

Гастон Леру "Призрак Оперы"

Темно-лиловый блеск атласа мягко отражался от бронзово-медовой кожи женщины, свечи добавляли легкого мерцания потным телам. Ароматические палочки и свежие розы создавали неповторимый душистый коктейль, к которому хотелось прикоснуться кожей, впитать в себя.

— Это было не как всегда, — выдохнула женщина и упала на атласный шелк. — Ты был таким нежным.

— Это все постельное белье. Шелк высочайшего качества.

Она улыбнулась и приспустила тонкую ткань одеяла, оголяя искусственную, но красивую и аккуратную грудь. Сначала голое тело, потом просьбы. Первый закон получения подарков. А ее тело больше не хотело знать синтетику и нищих мужчин. Довольно с нее. Бедностью пресыщаешься быстро, а богатством не можешь насытиться никогда.

— Помнишь те золотые часы, которые я тебе показывала?

Мужчина зажег сигару и отпустил мысли в вольное плавание. Помнил ли он часы? Нет, конечно. Эти фифы вечно что-то ему показывают с намеком купить. Еще он будет запоминать лица, имена, их желания. Много чести.

— Ага.

Ему было совсем не до ее побрякушек… Алекс вгрызался агрессивным взглядом в натяжной расписанный узорами потолок, а зубы то и дело смыкались на сигаре, желая ее прокусить.

— Детка, напомни мне, пожалуйста, кто был в этой постели вчера?

— Ты и сам знаешь.

— Нет, я хочу, чтобы ты сказала мне это, — прорычал он.

Казалось, от следующих произнесенных ею слов он получит еще один оргазм. И да, он был болен. Ненормален. Безумен ко всем чертям! Но именно это безумие стало его костылями, его инвалидной коляской. Это помутнение рассудка поставило его на ноги.

— Скажи!

От его рычания и пульсирующих нездоровой злобой зрачков по ее коже проскакали мурашки, цепляя своими когтями волоски. Ей не хотелось произносить это вслух. Когда делаешь грязные делишки и молчишь, кажется, что все пристойно. Мы кажемся себе ангелами лишь до тех пор, пока окружающие нам подыгрывают.

— Твой отец, — заикаясь, ответила девушка. — В этой постели был твой отец.

— Это лучшие слова, которые я слышал в своей жизни.

Темная энергия трансформировалась в черную и клубилась, вилась, вздымалась в его крови. Алекс впился в губы своей спутницы звериным поцелуем. В такие моменты он боялся сам себя.

— Ты… ты знаешь, что этот дом тоже он мне купил?

— Марьянка, Марьянка, мне плевать. Он и тебя купил. Все мы вас покупаем! Только не все отдаются задорого, — еще пуще расхохотался он. — Всего-то дом и золотые часы. — Махнул рукой и встал с кровати.

Мужчина начал одеваться. Стало неинтересно. Ему нужно было услышать слова про отца. И вот оно логическое завершение секса.

— Я не понимаю, зачем ты все это делаешь?

— А тебе так надо что-то понимать?

Достав из кармана мятого пиджака портмоне, он кинул на кровать пачку долларовых купюр.

— Считай сама. Может, еще на один дом хватит.

Как только купюры уместились в ее ладошках, ногти с черным френчем забегали от одной к другой. Да и правда, не все ли равно, что у него там в голове творится? Не приставать к мужику с расспросами — второй закон укомплектованной жизни.

Алекс даже не удосужился попрощаться. Никто и не ждал его прощаний. Как всегда. Заведя мотор своего джипа, он ударил по рулю и уткнулся в него лбом. Порой, совсем редко, боль вырывала из него вены, рассыпалась солью по воспаленной душе, но он не мог ничего сделать. Слишком поздно. Месть нельзя отменить назад.

Я не понимаю, зачем ты все это делаешь?

Я не понимаю…

Не понимаю…

Руки еще раз ударили по рулю в бессильной злости на себя, мир, на всех!

— Он отобрал у меня мать. Я отниму у него всех его шлюх, все его деньги — всю его жизнь.

Шины заскрипели под натиском большой скорости — и джип вынесло на шоссе. Попугает прохожих. Ведь выдался такой хороший день.

***

Священник может совершить обряд, но это еще не значит, что состоялся брак. Душою я не твой.

Томас Харди «Вдали от обезумевшей толпы»

Гудки прибывающих и отходящих судов, удушливый запах копоти и жара, что несется лавиной по оголенной коже рук матросов. Окленд. Пот обычного работяги промачивает майку насквозь, солнце жалит георгиновыми лучами все сильнее.

Аромат свободы, стиснутый тисками общественных устоев, медленно, но верно поглощался запахом гниения, что исходит от человеческой души. Души высшего общества.

Элина резко распахнула веки, и мир не потрудился встретить ее дружелюбно. Он нагло поплыл перед глазами пятнами и заструился в голове туманом.

— Ох уж это чтение на ночь глядя, — пробормотала она, выключая ночник и спуская ноги с кресла — прямиком в уютные тапочки.

История Мартина Идена закончилась. Закладка бережно уложена на полку в ожидании новых героев с их перипетиями судьбы, их глупостью и надменностью, их заплесневелыми взглядами на жизнь. С их комедиями и трагедиями.

Посмотрев на часы и поняв, что скоро муж вернется домой, она поплелась на кухню — выполнять, как многие думали, предписанную самим творцом женскую работу. К чему весь этот технический прогресс, роботы и машины? Если рабство до сих здесь, в головах людей. И женщина стоит дешевле той же посудомойки.

Мартин Иден мертв. Его любовь к Руфь Морз тоже. Асфиксия, как бы сказал судмедэксперт. Их «любовь» с Мишей тоже ждала асфиксия и кровоизлияние в мозг, уж больно долго эта старая кляча тащит свои отбитые ноги.

— Ты скоро? Ставить чайник? — набрала мужа. Не любит он, когда его у порога не ждут тапки, а на столе чай. Если есть жена, прислуга не нужна. — Я помню, что ты просил на ужин. Все готово. Жду тебя.