Калифорнии... вот совсем. - Я домой, - распрощалась одна из девушек, - удачи, -

крикнула, отбежав. - Катя, Катерина... Катюшка, как я рад тебя видеть! - А я-то как

рада, чмо ты пьяное, замёрзшее, - она улыбалась. Она улыбалась! Точно, он

перепил, уснул и спит в машине. И это в лучшем случае. В худшем - он валяется в

каком-нибудь сугробе кверху задницей и тихонечко отходит в мир иной. А эти

люди, ёлка, смех, чернющие глаза Катерины, выбившиеся из-под белой шапки

тёмные пряди - это галлюцинация. У кого-то свет в конце тоннеля. У Марка -

Катерина. Такси неспешно петляло по дворам, Марк отогревался, его изрядно

трясло, но зато теперь он точно был уверен, что он не в сугробе в лесу, а в салоне

машины с Катериной. И её шубой. - Это судьба, - рассмеялся Марк, - судьба такая

сука. - Моя - точно, - пробурчала. - Здесь, пожалуйста, - таксисту. - Плати, давай, ты

говорил, есть деньги, - Марку. - На, - протянул портмоне, - возьми, руки не

слушаются. Обычная многоэтажка, в подъезде традиционно кто-то нассал, стены

исписаны, серые ступени, неработающий лифт - миллионы таких домов по стране.

Он еле уговорил Катерину пригласить его. Она заталкивала его в такси и требовала,

чтобы он ехал домой, таксист потирал руки в предвкушении хорошего заказчика.

Марк  увещевал, уговаривал, готов был встать на колени, что почти сделал. Не

очень-то достойно, зато  теперь он ехал не домой, к отцу и Анжелике, а к Катерине.

Катюшке. Не мог он, не хотел отпустить Катю, не сегодня. Завтра, потом, но не

сейчас. Её голосок, такой родной, такой уютный, её коленки из-под полы шубы,

варежки на ладонях - он отпустит, но не сегодня. - Явилась, не запылилась, - под

обычной, деревянной, едва ли не картонной дверью сидел парень, изрядно пьяный,

а кто в эту ночь трезвый. Белобрысый, какой-то бесцветный, как моль. - Уйди, а, -

Катерина попыталась сдвинуть парня, схватив за рукав куртки. - Что, ёбаря

привела? - Тебе какое дело? - она смотрела на парня, который поднялся и был,

конечно, выше её, но смотрела она сверху вниз. - Я твой муж, Екатерина, -

оскалился моль. - Уйди, Вить. - А не уйду, - кривлялся, - не уйду, ты моя жена, это

моя квартира, буду делать, что хочу, и с тобой, и с квартирой, - он шатнулся в

сторону Катерины, она громко взвизгнула и отпрыгнула, закрывая лицо руками.

Марка подорвало на месте, первый удар пришёлся мужу в челюсть, второй в живот.

Потом муж сплёвывал кровь, прижатый к стенке, и орал, что его убивают. - Не

нравится? - надавил с силой на горло. - Клянусь, ещё раз руку поднимешь на жену -

убью. - Ты не местный, сразу видно, ты уедешь, а я останусь. - Значит, раньше

убью. - За эту шлюху? - Затылок моли смачно прошёлся по стене, но муж оказался

на редкость говорлив, алкоголь притуплял боль, зато врубал на полную режим

«слабоумие и отвага», причём, у двоих сразу. У того, кто бил, и того, кто оказывал

пассивное, но сопротивление, по пути вытряхивая факты биографии своей жены,

как мусор из пылесборника пылесоса, на последнем предложении Марк

задохнулся, а муж уже только лежал, прикрываясь руками. Он бы убил его. Убил и

сел лет на пятнадцать. Если бы не истошный крик Катерины, на который вышли

соседи, мужики нахрапом оттащили Марка, а одна из соседок окатила

пострадавшего ледяной водой из ведра. - Что, пьянь, довыделывался, иди,

проспись, завтра матери отдам. - Мне в больничку бы, - скулил моль. - Будет тебе

больничка, и ананасы в шампанском, - сердобольная соседка затолкала Витю в

дверь, где уже через десять минут продолжилось веселье, судя по смеху и музыке. -

Вот шалава, - цыкнула бабка сверху, выбежавшая на шум, с интересом смотрящая

на происходящее, как внеплановый сериал по каналу Россия. - Проходи, - Катя

открыла дверь. - Тапочек у меня  твоего размера нет, так походишь. Марк

огляделся, типовая однушка, развернуться негде. Ремонт свежий, не сравнить с

«хоромами», куда он вернулся, мебель недорогая, но новая. Большинство так живёт.

Руку саднило, у губы припухло, он прошёл на маленькую кухоньку, куда его рукой

позвала молчавшая всё это время Катерина, и сел на табурет, пододвинутый ногой в

тапочке. Катерина молча обрабатывала руки Марка, он видел только тёмные

волосы, которые закрывали её лицо. Всё было терпимо, через пару недель и видно

не будет. - С новым годом, - для чего-то сказал Марк. - С новым, - он услышал,

наконец-то, хоть слово. Ох и чёрные глаза у Катерины, заглянешь - пропадёшь. У

губ обрабатывала аккуратно, едва надавливая пальцами. - Даже синяка не будет,

повезло, - присмотрелась. - Подержи холодное, - сунув в руки кусок замороженного

мяса. - Разбираешься, я смотрю... в синяках. - Я в школе работаю, мальчишки

постоянно дерутся. Осуждаешь? - после паузы. - За то, что в школе работаешь? Нет.

- За то, что слышал... - А это правда? - Всё правда. Марк смотрел внимательно на

Катерину, он разных женщин видел и знал, такой, как она - не встречал ни одной.

Ему не было дело до так называемой правды. Правда у каждого своя, он видел

столько версий правды, и каждая была лжива и фальшива от дна и до краёв. -

Мужа, значит, выгнала из его же квартиры? Мужиков водишь... Любовник-то хоть

есть богатый? Катерина вздрогнула. - Есть, - посмотрела прямо в глаза, не врёт. -

Хороший любовник? - Так себе, шубу купил, серьги и шкаф. И платит  за эту

квартиру, за неё ещё семнадцать лет платить. - Нда... За семнадцать лет ты, может

быть, не постареешь, а может, замуж выйдешь, а может, повезёт, - переиначил он

песню. - Как же вы надоели со своим осуждение! Все! Надоели! Я всю жизнь в

нищете жила, только те три года с твоим отцом и могу вспомнить, когда ела досыта,

и шмотки мне покупали. А до, и после - всё едино. Вышла замуж, думала -

заживём, квартиру взяли, выбирали долго, чтобы Ви-те-чке, - по слогам, - на работу

ближе. А он бросил работу, работу бросил, а пить начал. И всё жалел себя, всё

надседался, мамаша его туда же, как же такое случилось, такой хороший мальчик, и

на такой шалашовке женился! С братом родным спала! Осквернила весь их род! - У

тебя нет брата. Ты одна у мамы с папой. - Да ты же... - Какой я тебе брат? У меня

отец каждый год новую бабу в дом прёт, у людей кошки дольше живут. Он, может,

тут половину города переимел, а вторую не тронул, потому что мужики, мне со

всеми породниться? Откуда он про меня знает? - Я сказала... - Зачем? - Не знаю,

доверяла... Он второй у меня был, откуда я могла знать, что все мужики сволочи! -

А первый, значит, плохо научил? - он стряхнул воспоминания, отогнал их, сложно

вот так, рядом, напротив уютного голоса, такого родного... И эти же глазищи,

тёмные, смотрящие с вызовом, остро. И волосы, мягкие, как у кошки, и губы, сухие

губы, и бордовый румянец... Не стряхнёшь, не отгонишь, невозможно. Проглотил

комок, похожий на спазм, тот спустился ниже по пищеводу и остановился где-то у

солнечного сплетения, не давая вздохнуть, уйти, признать, что зря он находится

здесь. Губы к губам. Губы скользнули по губам. Остановились. Почувствовали жар.

Скользнули. И больше ничего. Никаких французских поцелуев, никаких

исследования языком, даже вкуса не почувствовал, только дыхание и сухость кожи,

вон она - трещинка на нижней губе. Обветрила губки Катерина. - Катерина,

Катенька, - закончились слова. Он должен что-то сказать, что-то важное, нужное,

что-то, что терзало его тогда, терзает до сих пор. И не находит слов. Не может их

найти, а как найдёшь? Да и как говорить, когда он всё-таки целует её, целует губы и

трещинку на нижней. И слышит её стон, такой уютный, настолько родной, что

становится больно. И необходимо быть с ней. Сейчас. Его руки гладят чёрные

волосы, пальцы тянут собачку молнии на спине платья, и это звучит музыкально.

Кожа горячая, его руки холодные, всё ещё. Под пальцами появляются мурашки, он

хочет поцеловать каждую. Каждую уютную мурашку. - Уходи, - Катерина не просто

отстраняется, она отталкивает Марка, разбитая губа саднит, ей не хватает поцелуя. -

Уходи, - твёрдо. - Катерина, я не уйду, - он зажмуривает глаза. - Если я попрошу?

Просто попрошу, уйдёшь? - Если попросишь... - удар ниже пояса. Она просто

просит - он просто делает. Ради уютной улыбки. Или просто так. И он, конечно,

ушёл. Долго стоял и ждал такси, долго искал, где бросил машину, долго искал

ключи от машины. Быстро доехал и уснул. - Явился, - сказал отец. - Куда я денусь, -

пробурчал себе под нос.

   Глава 4. Прошлое Марк шёл по дорожке между домами, со стороны проулка, там

собралась группка молодёжи, Катерининых подружек и приятелей, живущих по

соседству. Они о чём-то громко разговаривали, смеялись, парни толкались, как

молодые бабуины в брачный период, девчонки глупо хихикали. Он уже было

прошёл, но увидел огонёк сигареты,  стало интересно, кто же из этих юнцов курит.

Это были не парни, ничего нового, в компании, где был Марк, тоже курили в

основном девушки, его подружка  смолила как паровоз, что его не слишком

смущало. Сам Марк мог затянуться один-два раза, но никакой тяги не чувствовал,

поэтому мог смело сказать «я не курю». Глаза медленно лезли на лоб. Вот засранка!

Катерина! Медленно затянулась, поднося сигарету ко рту, а потом, сложив губы

бантиком, выпустила дым. Курит-то не по-настоящему. Так, гоняет никотин по рту.