после рождения Катюшки, умолял молчать, говорил, неприятности у него, он тогда

с бандитами спутался, время какое было, пугал, что я могу пострадать и Катя... - Он

мне сказал, что Катя моя дочь, он же мне сам сказал! - Я недавно узнала, Борь, не

знала я, что это он тебе внушил, ему гарантии были нужны, что Катюшка в

безопасности будет, знал, что ты не бросишь и до правды допытываться не

станешь. - И ты с ним общалась все эти годы? - Он несчастный, неприкаянный,

дурной, жена от него ушла, вторая тоже... - Спала с ним потом? - Нет! Мне на него

в этом плане смотреть противно, как вспомню ту боль... как блевала несколько дней

от того, что противна сама себе. - А раньше ты этого сказать не могла?.. - Я, Боря...

- Да молчи уже, ослица ты упрямая, мне, Людочка, пятьдесят лет, да и тебе не

сказать, чтобы сильно меньше, я большую часть жизни по бабским койкам

растратил, и остаток там же могу провести, да и ты можешь жить, как жила,

приспособилась уже. - А... - Подожди, я скажу, а ты подумай на досуге, время у тебя

есть. Пока ты тут лежишь, я тебя навещать буду, лекарства привезу, еды

нормальной, худая, как щепка, снова с воды на пряники перебиваешься. Знаю я,

какие у вас зарплаты, и какие платежи за твою халупку, - остановился, но слова

вставить не дал. - Халат новый куплю, костюм у тебя, прости, уж больно

страшный... и не спорь, - повысил голос. - А к выписке ты решишь, ко мне мы едем,

или ты сама дальше живёшь. Ещё одного шанса не будет, сама понимаешь, мы не

молодеем. При выписке Люда села в машину и вздохнула. - Дай мне хоть день в

себя прийти после казённых харчей, женщиной себя почувствовать, сам говорил, не

молоденькая я. - Да без проблем, - усмехнулся. - У меня все условия, хочешь,

косметолога тебе вызовем, прямо на дом, чтобы ты совсем себя хорошо ощущала? -

А можно? - Всё можно Люд, от меня уходить нельзя, спорить со мной нельзя и

упрямиться, а остальное всё можно...

  Бонус. Бронислав и Людмила. Часть 9

     Бронислав зашёл в дом поздно вечером, скорее ночью. Дел, как обычно, много,

рабочий день растягивался до шестнадцати часов, а то и дольше. Всё как всегда.

Поесть не успевал, пара чашек кофе, да на ходу закинутый бутерброд с бужениной -

вот всё, что было с утра в рационе. Телефон привычно плямкнул, известив о

сообщении, Бронислав вытащил из кармана и на ходу прочитал, глянув на время. В

доме было темно, кроме полоски света из кухни. Он остановился в дверном проёме

и посмотрел на женщину, стоявшую спиной к нему, та, судя по позе,

гипнотизировала взглядом адову машину - пароварку. Бронислав закатил глаза,

котлеты на пару, и ведь не поспоришь, ещё и нахваливать придётся, есть с рук и

радоваться... Безумие, его личное, в его доме, на его кухне. - Ты почему не

отдыхаешь? - посмотрел внимательно на Люду. Она изменилась за эти полторы

недели, как он привёз её из больницы в этот дом. Правда, прожила она в нём ровно

полтора дня, а потом отправилась к себе, заявив, что «это всё слишком», «не для

неё» и «прошли те времена». Пришлось забирать её среди ночи, захватив в

заложники кота - рыжую скотину, который первым делом нагадил в столовой, но

после серьёзного, мужского разговора внял порядку в доме и быстро освоил лоток с

наполнителем. Бронислав сам его менял и иногда удостаивался чести почесать

мордатого меж ушей. Два котяры явно нашли общий язык, потому что на все

попытки Людочки забрать кота домой, он прятался, а в экстренных ситуациях

выпускал когти. - Даже кот за тебя, - фыркала Люда, но оставалась в доме, чтобы

ускользнуть в удобный момент. Ускользнуть. Брониславу надоела эта игра в кошки-

мышки, в которой он не видел смысла. - Рейсовый... - начала было обычные песни.

- И не посидишь со мной? - он оглядел ещё раз женщину. - У тебя голова сырая, из

душа, недавно, никакого рейсового. - Как же я домой доберусь?! - она ещё и

возмущается. - Не имею понятия, - ухмыльнулся. - Я дела улажу кое-какие, грязь

смою, устал, как собака, дождись, - скомандовал и двинулся на второй этаж.

Дождётся. И дождалась, ходила по кухне, переставляла, сдвигала, накрывала, не

как Бронислав привык, в столовой, а тут же, за стойкой, укладывала котлеты в

фарфоровую миску, будто они от этого станут съедобней. Ослица! Светло-голубое

домашнее платье с запахом, до середины икры, босые ноги, светлые, недавно

приведённые в салоне в порядок волосы, собранные в небрежный хвост, словно

сошедшая с картины или из прошлого. Бронислав помнил её такой, почти в таком

же платье, только за окном был другой вид, а Людочка была такая же, и он такой

же, и... Подошёл ближе, обнял и прижал к себе, спиной к груди. Тот же запах, та же

мягкость и податливость, тот же вздох. В ней не менялось ничего. Годы - блажь!

Они пролетели, кажется, за один день или даже миг. Их просто не существовало в

этой вселенной. На этой планете, в этом месте, с этой женщиной. - Садись, ты

голоден, - услышал в ответ, и как же она была права, во всех смыслах. - Ты меня

будешь кормить?- улыбнулся в светлую макушку. - Да, - не терпящим возражений

голосом, можно подумать, он бы возражал. - Людочка, а ты меня этим собралась

потчевать? - посмотрел с наигранным подозрением на котлеты. - Да, - коротко.

Люда, если режет, то быстро и больно. - Лю-у-уда. - Боря, ешь, я половину вечера

убила на эти котлеты! - Вчера я себе ужин приготовил за двадцать минут, -

фыркнул. - Чтобы отравиться, не обязательно готовить половину вечера. - Видела я, что ты приготовил, - мотнула головой в сторону посудомойки, конечно, он же не

убрал вчера, а с утра и подавно было не до этого, значит, грязную посуду и остатки

ужина досталось убирать Людочке. - Нормально я приготовил. Съедобно. - У тебя

желудок, - началось. - Ты уровень своего холестерина видел? - что за женщина, а?

Уровень эрекции она не проверила, а уровень холестерина - да. Стоило лишь

заикнуться о плохом самочувствии. Знал - молчал бы до смерти. - У всех желудок, -

рука скользнула под платье в области груди. Люда замерла. Кажется, даже дышать

перестала. Бронислав не улыбнулся. Кожа, горячая, мягкая под его рукой,

сердцебиение, как у загнанного зверька, вжатая спина в его грудь. - Люд, какой

холестерин, какие котлеты, не хочу больше об этом говорить, слышать ничего не

желаю. - Тебя надо накормить, - встрепенулась. - Боря! - Хватит. По-твоему, меня

некому накормить? - врал, конечно, некому. - Я, по-твоему, не могу нанять себе

кухарку, экономку, ложкоподносилку? - мог нанять, но как-то в голову не

приходило. - Некому позаботиться обо мне, голодном, несчастном? - Пфффф... и

накормить, и спать уложить, всё у тебя есть, - пробурчала себе под нос, с грохотом

переставила контейнер с салатом, нажала на кнопку, выпуская воздух со свистом. С

таким же свистом вобрала в себя воздух и принялась нарезать порей, будто

собиралась кормить роту солдат, а не одного посаженного на диету «язвенника» с

неподходящим ей уровнем холестерина. Прижал к себе сильнее, наверняка

болезненно, казалось, кости хрустнули. Какая она всё же маленькая, тонкая, как из

богемского стекла. Развернул к себе и впился взглядом, внимательно разглядывая.

Люда терялась от этого взгляда, отводила глаза, но вырваться не пыталась, да и не

смогла бы. Не изменилась и изменилась. Мелькнул седой волос, один-

единственный, а у него уже полголовы серебрится, изменила форму бровей, не зря

на прошлой неделе прождал её в салоне несколько часов. Морщин не стало больше.

У глаз были и тогда, десять лет назад... и веснушки, прозрачные, бледные

веснушки. Красивая. Удивительно красивая женщина. Невероятно упрямая

женщина. Непрошибаемо глупая женщина. Безумно им любимая женщина.

Дождался всё-таки прямого взгляда в ответ, глаза в глаза, её глаза всегда говорили

больше, чем она хотела, больше, чем она сама за всю её жизнь. - Ты голодный... -

вздрогнула, попыталась выбраться из захвата рук. Какое там, он бы и не заметил

этих попыток. - Голодный, - согласился, - голодный, сил больше нет ждать и ходить

вокруг кругами. Не хочешь жить здесь - не живи, добирайся на рейсовом автобусе,

если тебе так привычней, проходи в дом через заднюю дверь, как прислуга. Хочешь

на работу, отказываешься от санатория - иди, работай. Ты всю жизнь на этой

каторге, даже не пыталась перейти на место сытнее, как приросла. Всю жизнь на

рейсовом, с сумками, да пакетами, трясёшься... приспособилась, привыкла. Мне

жизни не хватит переспорить тебя, переделать, да и не сказать, чтобы жизни той

осталось много. Но ждать я больше не буду, и ты не будешь, и не спорь, - прижал к

себе ещё сильнее, вдавил бы и с большей силой. - Не спорь, не сейчас. Хотел, хотел

же поцеловать нежно, деликатно, хотел наслаждаться долгим поцелуем, лёгким, а

не получилась. Это светло-голубое платье, эти босые ноги, светлый хвост и пряди,

закрывающие длинную шею... Вдавил в стену, не оставив выбора, не давая

пошевелиться, зафиксировал своей ногой между женских и впился в губы, в рот,

ловя вкус, дыхание, стон. Быстро снял серёжку из торчащего уха, заученным

движением отправил её в карман, прикусил мочку и услышал это. То ли мурчание, то ли сопение, то ли поверхностное дыхание. Всегда срабатывало. - Пойдём, -

шепнул. На всякий случай от себя не отпускал, так и придерживал рядом,

прижимая крепко, не давая запутаться в непослушных ногах. Остановился у