От того, что он считался модным, мне было не легче. Малинка обещала звонить мне из автомата — в их Строгино о личных телефонах тогда еще и речи не было, — но, очевидно, с автоматами там тоже было плохо.

Каждый раз, возвращаясь из школы мимо обреченного на слом бывшего дома Малинки, я заглядывала в пыльные пустые окна их квартиры, и на душе делалось грустно и заброшенно.

В тот день, помню, я схлопотала двойку по математике.

Вполне обычное дело, если рядом с тобой такая же неудачница и невежда в математике, как моя неунывающая Малинка.

У моего теперешнего соседа по парте, Борьки Булкина, красовалась в дневнике вечная, как гранитный монумент, пятерка.

А физиономия почему-то была скорбная.

Может, он за меня скорбел?..

Но я-то предпочитала поскорбеть за себя в полном одиночестве.

Дверь в бывший Малинкин подъезд открылась без какого бы то ни было усилия с моей стороны. На лестнице по-жилому пахло кошками, кажется, я даже увидела в темноте круглые зеленые глаза. Новая ярко-желтая японская куртка — мамина радость к моему дню рождения — сухо треснула, не выдержав чересчур тесного контакта с тусклым от ржавчины русским гвоздем. Как говорится, пришла беда — отворяй ворота. Я с силой пнула ногой дверь в Малинкину квартиру и оказалась лицом к лицу с Козликом. Так он представился несколько позднее, хотя уже в тот момент мне показалось, будто он собирается поддеть меня рогами.

— Дорогая вещица. — Состояние готовности «номер один» сменилось у меня расслабленным и даже расхлябанным «вольно». — Плюс как минимум четвертной сверху. — Я знала, мама отвалила сверху тридцать пять. — Я бегал в школу в батином пиджаке, а щелкал одни пятерки. Особенно по математике. Скажи спасибо, Козлик на все руки от скуки. Нитроклей «АГО» по цене двадцать коп за штуку, два пол-литра… молока, четыре калорийки. Козлик на строгой диете. Одна нога — здесь, другая — там.

Я очутилась на улице с его трешкой в кармане и пластмассовой сумкой в руке, с которой презрительно щурилась на окружающий мир девица в джинсах фирмы «Рэнглер». Если бы не безобразно вспоротый бок моей новой куртки, я бы непременно рассказала про Козлика папуле, с которым у меня последнее время установился прочный максимум понимания.

Но Козлик в тот момент выступал в роли всемогущей службы быта, диктующей растерянному заказчику свои кабальные условия.

Он на самом деле оказался на все руки. От скуки либо от чего-то другого — не ведаю. Уже через пять минут после моего возвращения многострадальная куртка лежала в распластанном виде на полу под чугунным утюгом Малинкиной бабушки. (Ну да, реликты подобного рода не принято перевозить в модные районы.) Козлик тщательно оттирал свои длинные интеллигентские пальцы от нитроклея — надо же, запасливый какой: ацетон с собой носит! Правда, не исключено, что это Малинины забыли на радостях кое-что из своих хозяйственных запасов.

— Без нее ты не уйдешь. — Козлик кивнул в сторону куртки. — Пока можем поговорить. Как у тебя, акселератка, дела с математикой?

— Неудовлетворительно на данном этапе, — уныло ответила я. — Если не исправлю хотя бы на «хорошо», вместо Крыма ушлют к бабушке в деревню. В ссылку.

— Деревня — это замечательно, — оживился Козлик. — Свежий воздух, дармовые фрукты-ягоды, салат из помидоров с лучком, прогулки под звездами… Эх, была бы у меня в деревне бабушка. Могу помочь с математикой. Безвозмездно и на полном инкогнито. Сечешь, акселератка?

Тут-то он и представился мне по всем правилам.

— Валерий Александрович Козельков. Школьная кличка Козлик. — (Надо же, какие ласковые детки в той школе обучаются — мы свою математичку окрестили «Бегемотихой».) — Из школы ушел по собственному желанию — не считаю себя достойным носить звание педагога. И от жены тоже по собственному желанию слинял. — Он многозначительно хмыкнул. — Жена не школа — ей значительно трудней найти подходящий кадр на вакантную должность. А потому мое нынешнее местопребывание обозначим таинственным «икс». Между прочим, твоя приятельница забавная девица — полный диван своих картинок оставила. Однорукие, одноглазые, одноногие, одноухие. Целое королевство инвалидов. Это она точно просекла: в каждом из нас непременно не хватает чего-то, хотя на первый взгляд может показаться, что все у нас на месте…

Я больше не слушала его философствования. То были мои рисунки. Я дарила их Малинке и по праздникам, и в будни. Под каждым из них стояла зашифрованная подпись, понятная лишь нам двоим — своего рода объяснение в вечной любви. Все рисунки Малинки я хранила в коробке из-под шоколадных конфет с большой выпуклой розой на крышке.

То место в моем сердце, которое с первого класса прочно занимала Малинка, в тот же миг оказалось свободным, и его поспешил оккупировать Козлик, Валерий Александрович Козельков, бывший учитель математики, беглый муж и мастер на все руки.

Двойку по математике я исправила благодаря Козлику. На письменном экзамене, к удивлению Борьки Булкина, к тому времени осточертевшего мне своей глупой телячьей любовью, огребла пятерку. Из школы я теперь обычно спешила к Козлику, который возлежал на старом диване Малининых и выговаривал мне капризным тоном, что я опоздала на десять, двадцать или, о ужас, на целых тридцать минут! Я выкладывала ему школьные новости — еще ни один человек не слушал меня с таким вниманием, — сообщала о том, что мама часто болтает по телефону с каким-то Сережей, которого в присутствии папули почему-то называет «Сергеем Михайлычем».

— Любовник — не самое страшное событие в семейной жизни, — со знанием дела комментировал Козлик. — Куда страшнее скука.

Как-то я поделилась с ним своим нежно взлелеянным, по выражению мамы, «капризом» завести мини-пуделя.

Этим признанием я окончательно и бесповоротно связала свою судьбу с Козликом. По крайней мере на ближайшие летние месяцы.

Дело в том, что когда я, наконец выспавшись после нашего явно затянувшегося классного вечера и с трудом отвязавшись от собравшихся «на природу» родителей, вырвалась на воскресные посиделки с Козликом, у порога квартиры меня встретил восхитительный щенячий лай.

Так у меня появилась моя несравненная пуделесса Каролина.

Я еще больше оценила этот подарок, когда представила, какие опасности угрожали моему Козлику, сгонявшему с утра пораньше на «Птичку», — ведь его жена, насколько мне было известно, проживала возле Таганского метро. Но Козлик был жив-здоров, к тому же необыкновенно весел.

Само собой, перспектива скорого свидания с лазурным крымским морем тут же и померкла, не выдержав никакого сравнения с другой, куда более заманчивой. Но свои карты я открыть не могла — ведь дома еще ни о чем не догадывались, хотя мама и видела как-то из окна, как я вожусь на собачьей площадке со своей Каролиной. Мое сбивчивое вранье насчет подружки, которой по случаю успешного окончания восьмого класса подарили пуделя, было принято мамой с единственным уточнением:

— У них наверняка в квартире воняет зверинцем.

Наконец позвонила Малинка, похвалилась своим аттестатом «хорошистки» и как бы между прочим обмолвилась, что через неделю уматывает с родителями в Алушту. Дескать, голубушка моя, тебе ничего другого не остается, как с покорностью тени следовать за мной. Мой категоричный отказ от удовольствий крымской жизни в обществе «верной подруги» (она впервые так отрекомендовала себя) был встречен недоверчивым молчанием.

Малинка еще раз позвонила вечером — я в это время в седьмой раз за день выгуливала Каролину. После этого родители держали семейный совет, в результате которого постановили, — а что им, спрашивается, оставалось делать? — мне пойдет на пользу здоровый климат донской станицы.

Оставались трудности, связанные с перевозкой Каролины, которые я, разумеется, возложила на Козлика.

Он сам вызвался проводить меня до места моего назначения. Сам достал билеты на поезд. К тому времени я научилась врать вполне складно, а потому мой рассказ насчет новой подружки, у которой тетка работает кассиром на Казанском вокзале, не вызвал никаких подозрений у моих, как я считала до недавнего времени, отнюдь недоверчивых родителей. И даже Козлик, явившийся ровно за три минуты до отправления поезда и столкнувшийся с моими прослезившимися предками, Козлик, чья тренировочная куртка топорщилась от беспокойных движений нашей несравненной Каролины, был встречен благосклонной улыбкой папули и маминым: «Вы уж присмотрите за Мариночкой — впервые так далеко одна едет». По-моему, об этом мама к тому времени уже весь вагон оповестила.

— Я таких, как ваша, по сорок душ возил и всех родителям в полной сохранности сдавал, — сказал неизвестно кому Козлик — мама уже махала мне с перрона рукой. Я поймала недоверчивый взгляд, которым удостоила Козлика сидевшая у окна старушка с веером из сандалового дерева. — Да, да, мамаша, я пять лет учителем отбарабанил, — поспешил заверить старуху Козлик, сверхчувствительный ко всякого рода недоверию.

В своей черно-голубой куртке с копошащейся за пазухой Каролиной он был похож скорей на киноактера, но только не на учителя, а уж тем более такой серьезной науки, как математика.

Мне это пришло в голову впервые, о чем я тут же забыла, поглощенная сложным развитием взаимоотношений между Каролиной, с одной стороны и старухой с сандаловым веером, с другой. Четвертый пассажир пока сохранял полный нейтралитет. Это был однорукий инвалид (настоящий подданный моего королевства!) с глубоким сизым шрамом на левой щеке. Он наотрез отказался поменяться со мной полками. Мне показалось, даже испугался моего предложения. Козлик тоже заупрямился с обменом, а мне так хотелось на верхнюю полку, подальше от этой благоухающей злым сандаловым ароматом старухи!

Оба так и просидели всю дорогу наверху. Я подавала им туда чай и бутерброды. Гуляя на остановках с Каролиной, я видела в полумраке нашего купе две пары пристальных и, как мне показалось, завистливых глаз.