Выхожу плясать на круг.

Отодвинься, милый друг!

Юбилярше я желаю

Сто друзей и сто подруг.

Они пели, приплясывали и отчаянно притопывали:

Сколько стукнуло ей лет –

Это вовсе не секрет!

Двадцать лет всегда ей будет

Даже в восемьдесят лет!

Я на этом юбилее

Уж замучилась плясать.

Позовите паспортиста,

Чтоб десяток лет списать!

От сухой земли поднялась пыль столбом, а молодки не унимались. Плотным кольцом их окружили зрители и громко хлопали в ладоши. А некоторые – отважные – выходили в эпицентр события и добавляли своего колорита…

Устал дед Миша: проиграл заключительный аккорд и сложил гармошку. Самодеятельные артистки посмеивались друг над другом.

– Афанасьевна, – вдруг обратилась одна из них к юбилярше. Все дружно повернулись в её сторону. – Мы тебя просим.

Зоя Афанасьевна родилась и прожила жизнь в деревне, не считая нескольких лет, когда она училась в институте. Её родители жили в деревне и родители родителей. К ним она и вернулась после окончания вуза. Всю свою сознательную жизнь она преподавала в школе, имела звание «Заслуженный учитель» и много благодарных учеников, которые приходили к ней даже после окончания школы, по одному или всем классом. Для них всегда были открыты двери её огромного уютного дома. И чем старше становилась Зоя Афанасьевна, тем чаще хлопала её калитка и в снежную зиму, и знойное лето. Самые первые ученики уже сами были бабушками и дедушками, и даже если жизнь их закинула подальше от малой родины, находили время пусть не приехать, но позвонить любимой учительнице в день рождения, справиться о её здоровье. А уж поздравить с восьмидесятилетием – было делом чести. И в день юбилея гости слетелись не только из столицы, но даже и из самых далёких уголков страны. Её большое сердце было открыто для каждого, в том числе и шести внукам, и двум правнукам, которые жили в Москве.

О том, что Зоя Афанасьевна обладала необыкновенным голосом, знали все. В молодые годы она блистала на сцене сельского дома культуры, была украшением художественной самодеятельности района…

– С ума посходили, – заволновалась Зоя Афанасьевна, – я ж сколько лет ни-ни…

Загудели гости, напирая на юбиляршу.

Распихивая толпу, Тонька протиснулась к бабушке:

– Бабуль, давай «Деревеньку мою», а?

Она взяла старушку за худую, дряблую руку.

Зоя Афанасьевна оглядела затихших гостей, отвела взгляд в сторону, на расположившееся внизу село, запела:

Деревенька моя, деревянная дальняя,

Смотрю на тебя я, прикрывшись рукой.

Ты в лёгком платочке июльского облака,

В веснушках черёмух стоишь над рекой…

Аккомпаниатор не осмелился нажать на клавиши, чтобы не разрушить прелесть бархатистого, переливающегося несколькими оттенками голоса. Чистый, как утренняя роса, красивый, как первый лесной ландыш, полился он над спящим селом: нежно играл с молодыми листочками деревьев, танцевал в складках затаившегося ветра. Никто не шевелился, боясь потревожить певунью, ведь тогда это потрясающее очарование прекратится. От самых пяток по позвоночнику побежали мурашки, расползлись по всему телу – Яна обхватила себя покрепче обеими руками, чтобы унять дрожь. Она изо всех сил старалась не заплакать.

А песня продолжалась, то замирая в воздухе, то с новой силой и щедростью разливаясь по бескрайним российским просторам…


Было уже за полночь. Фонарь-предатель освещал всю улицу перед домом Яны. Спрятавшись в темноте маленького крылечка, которое некоторые смело именовали верандой, Яна с Алёшкой страстно целовались, по-взрослому. Распустившаяся сирень была у них в союзниках, а вот сквозь щели в старых досках, которыми были забиты торцевые стены крыльца, проникал свет.

Неслышно закрылась калитка.

– Давай, Антоновна, до завтра, – громко закричали на улице.

Яна и Лёшка отпрянули друг от друга к противоположным стенам веранды. Раздался грохот.

– Мари-и-и-ин, – протянула Нина Антоновна, – ты, что ль?

Молодые затаились.

– Уходи, – одними губами произнесла Яна. Лёшка нырнул в куст сирени.

– Ты чего здесь топчешься? – с другой стороны дома появилась вездесущая соседка.

– Что вам нужно-то от меня? – раздражённо начала Яна. – Следить за мной?

Нина Антоновна равнодушно пожала плечами:

– Молока вот принесла, козьего. Полезно.

Помолчала и, уже уходя, добавила:

– От нервов помогает…


Даша сразу поняла, что, пока она отдыхала во Франции, с Лёшкой произошло что-то хорошее.

«Возможно, он даже влюбился. Очень похоже на первую юношескую пылкую любовь», – эти мысли ей доставляли удовольствие. Даже сногсшибательные впечатления от самого романтичного города мира – Парижа – отошли на второй план.

– Ничего не хочешь мне рассказать? – обратилась Даша к сыну.

Он быстро и несколько испуганно взглянул на мать:

– Да нет.

– Так «да» или «нет», – засмеялась мама.

Лёшка тоже засмеялся вместе с ней, подошёл ближе и звонко чмокнул в щёку. Он был счастлив как никогда раньше!

«Ладно, захочет, сам расскажет», – успокоилась Даша.

«Вот получу аттестат через месяц, чтоб Маринка уж не была моей учительницей, и всё расскажу маме», – планировал юноша.

Последние школьные деньки были насыщены подготовкой к экзаменам, последнему звонку и выпускному балу. Репетируя в большом коридоре вальс, одноклассники дурачились. Они и радовались, и грустили одновременно. И сами не знали – хорошо это или плохо. Понятно одно: чувства переполняли, голова была полна планов. Но нужно сделать самый последний ответственный шаг, к которому они готовились одиннадцать лет. От этого зависит, как сложится их дальнейшая взрослая жизнь. Уже к концу лета будет ясно: кто справился с итоговыми экзаменами и напряжением успешно, а кто спасовал…

Лёшка незаметно коснулся руки Яны во время репетиции и вложил туда записку. Она отказалась с ним заниматься – оставаться с Алексеем наедине было невозможно. Яна не знала, как себя вести, куда смотреть, чтобы не сталкиваться с его чёрными глазами, где стоять, чтобы не находиться слишком близко к нему.

«Всё должно было быть не так, – размышляла она, разглядывая в открытом окне знакомый пейзаж школьной аллеи из коротко стриженной акации, – это я должна быть равнодушной, уравновешенной, а он – нервным и несдержанным».

Яна терпела изо всех сил, но с каждым днём сохранять спокойствие было труднее и труднее. А Лёшке, казалось, всё нипочем: весёлый, довольный, смешной.

Конечно, у него всё просто: нет скелетов в шкафу и хитроумного плана по изживанию любовницы отца, в котором Лёшке отведена главная роль… Нет, не думать об этом. Не думать…

Она разгладила записку, сжатую в руке:

«Жду тебя сегодня в шесть вечера за сараями, на дороге… Очень жду».

«Не пойду. Обещаю себе: не пойду», – уговаривала себя Яна.

Без пяти шесть она уже стояла на накатанной тракторами и грузовыми машинами грунтовой дороге. Никого не было, когда из-за неаккуратных, кривых сараев показался Алексей на мотоцикле. Он резко затормозил возле девушки и подал ей руку. Не говоря ни слова, Яна запрыгнула на заднее сиденье, и они помчались дальше, оставляя за собой клубы дорожной пыли и выхлопных газов.

Мотоцикл легко набирал скорость. Яна опять ощутила то тревожное чувство незащищённости от окружающего мира и зависимости от сидящего впереди неё парня. Она была сейчас полностью в его власти. Яна крепко держалась за Алексея, зажмурив глаза. А они всё ехали и ехали. Кончилось казавшееся таким огромным поле. Его сменила посадка из ёлок. Девушка осторожно озиралась по сторонам. Ни души. Какая-то глушь, а между тем уж вечер. Неожиданно тёмный лесок исчез, и за ним опять появилась равнина – поле, устланное ровными рядами сена. Вдали, на пригорке лежали туго смотанные пресс-подборщиком катки, закрученные от дождя в тонкую сетку.

Алексей свернул с наезженной дороги вниз и остановился. С другой стороны дороги росли деревья и высокая трава.

«Какие-то заросли», – с опаской подумала Яна.

– Дальше пешком, – Алексей улыбался, отыскивая её руку.

– Где мы? – спросила девушка, изображая полное равнодушие.

– Добро пожаловать в Нижний Волок, – начал Лёшка, – раньше это была большая, в несколько десятков домов, деревня. Здесь родился мой дед. В детстве мы приезжали сюда на престольные праздники. Тут такие гулянья устраивали… Пятнадцать лет прошло, и от деревни ничего не осталось.

Он помолчал и добавил:

– Как страшно, когда умирает жизнь. Пойдём.

И они углубились в заросшую местность. Казалось, колючая высокая трава расступается перед ними, но нет – если приглядеться, можно было увидеть еле приметную тропинку. Она вела в обход двухметровой крапивы, мимо заброшенных старых домов. Вместо окон и дверей зияли чёрные дыры. Бревенчатые избы накренились, крыши провалились внутрь.

– Вот здесь жили Самсоновы, – Лёшка указал на длинный, заросший бурьяном дом, – я их помню. Дедушка рассказывал, как они с соседским мальчишкой лазили к ним в сад за медовыми яблоками. Яблоки были такие сладкие, нельзя было удержаться.

Яна молчала, наблюдая страшную картину мёртвой деревни. Ведь когда-то здесь кипела, бурлила жизнь: на окнах висели занавески, в печке парилась картошка, в кладовке сушилась трава и резаные яблоки. Те самые – самсоновские…

Девушка очень ясно представила эту картину.

Они миновали брошенную улицу, завалившиеся дома и вышли на другую сторону. Прошли мимо ряда развалившихся кирпичных туннелей, которые раньше были животноводческим комплексом.

– Тут всю жизнь проработала моя бабушка. Сначала дояркой, потом бригадиром фермы. Я помню её всегда одетой в белый халат и пахнущую молоком. А теперь видишь, что осталось от той жизни? Одни руины да воспоминания…

– Зачем мы здесь? – спросила Яна у Алексея.

– Я хочу тебе показать волшебное место.