Когда я только прибыл в Рино несколько лет назад, я сложил свои скудные пожитки в чемоданчик, купленный в секонд-хенде перед отъездом на плотину Гувера. А в последний день я упаковал туда ковбойские шмотки и оставил в мужском туалете на вокзале. Пусть кто-нибудь найдет им лучшее применение. Я тогда поклялся, что никогда в жизни больше не надену синие джинсы. Когда в шестидесятые годы в джинсу облачились все от мала до велика, медсестра Ханна (та самая дикарка Ханна, которая ездила верхом на пони с сестренкой Джуди) меня уговаривала тоже купить себе пару. Я наотрез отказался. Когда она спросила, чем вызвана моя ненависть к моде, я расправил плечи и процитировал Цеппелину:

– В них же не сядешь! Жмут так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Это была своего рода шутка. Как видите, я из тех, кто усыхает с возрастом. И тут Цеппелина была права! Когда ты сморщенный, как изюм, ты в любой одежде выглядишь на сто лет, даже в джинсах.

Прежде чем оставить чемодан, я вытащил оттуда несколько вещей. Сэндвич от Маргарет. Вонючие сапоги. Нинин револьвер. Фотографию (ту же, что у вас в руках). Сэндвич я оставил на лавочке в зале ожидания – я есть не хотел, а кому-нибудь пригодится. Сапоги поставил рядом с мусорным ведром у дверей вокзала. Если кто решит забрать, пусть заранее знает об их существенном недостатке. Потом побрел на мост Вирджиния-авеню и бросил в воду револьвер, а также чужое обручальное кольцо.

Я долго еще стоял на Мосту вздохов и, как дурак, вглядывался в лица на фотографии. Затем попытался ее свернуть так, чтобы отделить Эмили и оставить Макса, Сэма и Маргарет. Но мы с ней слишком близко стоим, видите? Когда стал рвать по сгибу, мое лицо осталось на противоположной стороне. Я тогда всю фотографию разорвал и скинул вниз. Мелкие кусочки, поблескивая, завертелись в воздухе, потом опустились на воду, немного поплавали и один за другим утонули.

Чаевые от Эмили я выбрасывать не стал.

Глава двадцать пятая

После долгой дороги я вылез из поезда в Вистлере помятый, измотанный и подавленный и сразу с вокзала пошел на кладбище.

Сначала я растерялся, потому что надгробия с именами родителей нигде не было. Потом сообразил, что их могила – свежий холмик на двойном месте, пока без плиты. У изголовья торчал колышек с этикеткой, который подтвердил догадку. А потом я увидел женщину – примерно возраста Нины, которая сажала розы на одной из соседних могил.

– Вард Беннет! – воскликнула она. – Ты ли это? Как вырос! Я бы не узнала, но ты копия отца! Как учеба?

– Учеба? – переспросил я.

– Разве ты не в медицинском университете?

– А, ну да… – пробормотал я. – Сейчас нет.

Она протянула мне руку, предварительно вытерев ее о штаны.

– Я Ханна Гретс. Ты меня, наверное, не помнишь. Когда ты пошел в первый класс, я была в пятом… Я работаю в Мемфисе медсестрой в больнице Святого Джозефа. Вот приехала навестить маму, посадить розы. Взяла отросток из нашего старого сада. Новые хозяева дома разрешили.

– Ваша мама умерла? – спросил я. – Мне очень жаль!

Я отметил, что могила матери Ханны уже успела порасти травой и холмик сгладился. Значит, она умерла довольно давно.

– Мне тоже жаль, – сказала Ханна.

Она покраснела, ее глаза наполнились слезами, словно несчастье только-только случилось и она еще не в силах совладать с горем. Ханна принялась обмахивать лицо ладонями, потом шумно выдохнула:

– Ее уже давно нет, а я скучаю… Вспоминаю каждый день.

Я больше ничего не спрашивал о маме. Не хватало нам обоим разрыдаться.

– Как ваша сестра – Джуди? Все еще в Вистлере?

Ханна рассмеялась:

– Боже упаси! Джуди смылась при первой возможности. Сбежала в Голливуд, чтобы стать знаменитой актрисой.

– И как успехи?

– Не знаю. Лично я пока не видела ее на экране. А ты?


Я умудрился не расклеиться, когда Ханна в свою очередь принесла соболезнования мне. Потом она проводила меня до погребальной конторы мистера Шеффера и отправилась дальше своим путем – на вокзал и обратно в Мемфис. Вот в чем заключалась прелесть маленьких городков до появления автомобилей. Все наиболее важные места располагались в пешей доступности друг от друга. Вокзал рядом с главной площадью, церковь рядом с бильярдной, больница рядом с кладбищем. Много лет спустя я вернулся в Вистлер после ординатуры, Ханна стала работать со мной, она сняла для нас помещение через дорогу от больницы. Слева был продуктовый магазин, справа – погребальная контора, а в конце улицы – кладбище. Как мы говорили, «чтоб два раза не ездить». Когда умирал пациент, мы одалживали каталку в продуктовом и сами везли покойного в погребальную контору, тем самым экономя его семье двадцать баксов – «Скорая» за меньшие деньги не повезет, хоть и ехать-то два шага.

В день, когда мы шли с Ханной с кладбища в погребальную контору, она мне объяснила, что, пока не готова плита, могилы всегда помечают колышками. Она ждала полгода, пока для матери изготовят надгробье.

– Можно подумать, эти плиты из чистого золота! – жаловалась Ханна. – Я несколько лет выплачивала долг. Не представляешь, как ужасно несколько лет платить за могильную плиту!

Кажется, она думает, что мы, Беннеты, до сих пор богаты. Неужели не слышала о нашем разорении?

– А давно вы уехали из Вистлера? – спросил я как можно небрежней.

– Незадолго до маминой смерти, – ответила она. – Дай-ка вспомнить… Она умерла шесть лет назад, то есть я переехала лет семь назад. А Джуди умотала в Калифорнию годом раньше. Мама, видно, уже была больна, но мне не терпелось убраться отсюда подальше, и я не заметила. И навещала редко… До сих пор не могу себя простить…

Я прикинул: когда ее мама приказала долго жить, я уже трудился на стройке плотины Гувера.

– Меня не было в городе, когда ваша мама умерла. Мне никто не написал о ее смерти.

Ханна пожала плечами:

– Ну, наши матери вращались в разных кругах. Хотя они дальние родственницы. Сколько-то-юродные сестры. Мама в девичестве носила фамилию Хорн.

– Я понятия не имел! – воскликнул я.

– Ну еще бы… – сказала Ханна. – Думаю, проблема в моем отце – родственники не считали его подходящей партией.

– Жаль, я не знал, что мы родня, – сказал я. – Сколько мы упустили! Могли бы дружить в детстве.

– О да! Мы с Джуди лупили бы всех, кто тебя обижал!


Мистер Шеффер объяснил, что в моем случае колышек не был временной мерой – дядя попросту не заказал плиту.

– У твоих родителей денег было в обрез. Или плита, или гробы… – сказал мистер Шеффер, виновато разводя руками. – Не в мешках же их хоронить.

Я ответил, что прекрасно понимаю, готов выплатить долги, в случае наличия оных, а также куплю надгробный камень.

– В рассрочку? – поинтересовался мистер Шеффер, который был в курсе нашей семейной драмы.

Тут я извлек пухлую пачку денег из кармана.

– Нет, сейчас расплачусь.

– Боже правый! – воскликнул мистер Шеффер. – Ты банк ограбил?

– Что-то вроде этого, – ответил я.

Уладив формальности, мы вместе вышли из конторы, и мистер Шеффер предупредил меня, запирая двери:

– Только дяде свои богатства не показывай – отберет! Уж он найдет способ.

– Не волнуйтесь, – сказал я, – мы не общаемся. И лично я скучать не буду, даже если никогда больше его не увижу.

– Грустно слышать… – вздохнул мистер Шеффер и погрозил мне пальцем: – Знаешь, говорят: «Не суди, да не судим будешь». Его впору пожалеть. Он всегда с ума сходил – как бы кому не досталось больше. И сам хапал с запасом при любой возможности. Жадность уже патологическая. Надо его простить.

– Ну, это не ко мне, – сказал я.

– Когда-нибудь поймешь, – сказал мистер Шеффер. – Ведь он тебе родня!

«Даже не напоминайте!» – подумал я. Вслух говорить не стал, хотя искренне желал, чтобы добросердечный мистер Шеффер держал взгляды на семейные ценности при себе.


Прощаясь, он осведомился о моих дальнейших планах. Я сказал: ищу работу. Он вспомнил, что его приятель держит погребальную контору в Оксфорде, штат Миссисипи, и ищет помощника. И если я вдруг заинтересуюсь – хотя, разумеется, навряд ли, – он с удовольствием напишет приятелю и замолвит за меня словечко. На следующее утро я уже был в поезде. Город Оксфорд находился всего в нескольких станциях от Мемфиса.

Я еще не распрощался с мечтой о медицинском образовании, поэтому поработать на кладбище было очень полезно. Там я излечился от всякого рода брезгливости по отношению к телам усопших, а также повидал самые разнообразные кончины – как безвременные, так и вполне ожидаемые. К тому же научился милосердию. Иногда приходилось быть единственным гостем на чьих-то похоронах… Мне тогда вспоминалась разорившаяся миллионерша Эйли Бауэрс. Она тоже умерла в нищете и полном одиночестве в трущобах Сан-Франциско. И кто провожал ее в последний путь – одному богу известно.

Признаюсь, дядю я иногда вспоминал. Думал – что с ним сталось. Он как-то написал мне в Оксфорд – вероятно, достал адрес у мистера Шеффера. Я разорвал его послание, не читая. Вскоре дядя Дэниэль позвонил в контору по телефону. Подошел я. Сразу узнав его по голосу, прохрипел:

– Вард Беннет здесь больше не работает!

– Вард, я… – начал дядя.

Остаток фразы я не услышал, потому что поспешно положил трубку на рычаг.


Жил я в комнатке над погребальной конторой, она досталась мне от предыдущего помощника, чему я был несказанно рад. Мне даже нравилось жить среди покойников. Они не лезут в душу и не пытаются сосватать тебе дочерей. Кроме комнаты, работа подарила мне еще пару приятных бонусов. Во-первых, когда я рассказывал о манипуляциях с телами умерших, девушки разбегались как тараканы – я тогда активно этим пользовался. Во-вторых, когда вычищаешь грязь из-под ногтей трупа, невольно начинаешь больше ценить жизнь.

Остаток пухлой пачки денег от Эмили я положил в банк. Мне было противно к ним прикасаться, однако наличие некой суммы на счету успокаивало. Нет, образование я оплатил сам. Мне дали вознаграждение как участнику войны. К тому времени я уже расхотел возвращаться в Йель. Закончил бакалавриат в Университете штата Миссисипи, потом – медицинский факультет в Мемфисе. Ординатуру проходил в Новом Орлеане.