– Я, – раздался громкий четкий голос, и справа картинка торопливо задвигалась.

– Что ты? – с долей недоумения спросила Зофия Дмитриевна, глядя мимо Кирилла.

– Ты спросила, кто из твоих сыновей не в силах прожить без этой девушки и дня, мама. Ты спросила, и я ответил. Этот человек – я.

Леся резко повернула голову и увидела Егора. «Но… откуда… почему ты здесь…» И только через несколько секунд, мысленно повторив его фразы, она споткнулась на слове «сыновей», задержала дыхание, расцепила руки и сжала кулаки. Краски закончились, карандаши затупились, на листе не осталось свободного места – в эту минуту Леся была готова признать, что теперь безоружна. Слишком много за один короткий вечер…

Егор был спокоен, его кожа оставалась бледной, тонкие губы не выдавали мыслей и чувств, и казалось, что взрывоопасный взгляд матери проходит сквозь него, не обжигая душу и сердце.

«Вам всем будет лучше без меня…» – подумала Леся, развернулась и побежала к выходу.

* * *

«Что за…»

Слова застряли в горле. Выпив залпом бокал шампанского, скривившись от пузырьков, ударивших в нос, Глеб прищурился и сжал зубы. Поднос мешал, его хотелось не поставить на стол, а швырнуть на пол, да так, чтобы тот хорошенько загремел и все присутствующие содрогнулись и перестали пялиться в одну точку. Олеся убежала, а они все стояли и смотрели ей вслед, не в силах стереть с лица кривые растерянные улыбки. Впрочем, неподдельный интерес тоже.

«Рты пораскрывали, чтоб вам пусто было».

Дюков, Дюков…

«Старая паршивая скотина!»

Но гнев не задерживался на чокнутом родственнике девчонки, он рвался дальше, переплетаясь с более важными ощущениями и порывами. Глеб испытывал острое желание заорать, но такой роскоши позволить себе не мог, поэтому стоял неподвижно и задавался раскаленными докрасна вопросами.

Почему младший сын Зофии Дмитриевны поддержал Олесю?

«Не в него была отправлена гребаная стрела!»

Что-то упущено, утеряно, какая-то важная деталь мозаики ускользнула или… Или это просто благородный жест? Но в доме Кравчиков не пахнет благородством, здесь витают совсем другие запахи…

«Дерьмовые!»

Кирилл не защитил девчонку, хотя именно его сердце схлопотало ту самую стрелу, от которой невозможно отвертеться. При условии, конечно, что…

«…объект поддается внушению».

А Кирилл поддавался. Несколько дней назад, хорошенько формулируя приказ, Глеб даже почувствовал привычную пьянящую власть над человеком, а это стопроцентный знак: продолжай желать, и будет исполнено. Вот только почему-то результата нет. Казалось, победа близка – тили-тили тесто, жених и невеста…

«Что за фигня?..»

Резко подняв голову, Глеб уставился в потолок и почти сразу почувствовал легкую дрожь под ребрами, будто кто-то щекочет травинкой или пером. Настойчиво так…

Ответ пришел сразу, причем Глеб сам его отыскал в коридорах мыслей и чувств и на секунду изумился, насколько все просто, понятно, доступно и естественно. Нельзя… нельзя заставить одного человека полюбить другого. Невозможно. Ни при каких обстоятельствах. Любая сила бесполезна, пуста, бездарна и неуместна, когда дело касается Ее Величества Любви.

Понравиться?

Да.

Расположить?

Вполне.

Соскучиться?

Пожалуйста.

Но не полюбить.

– Не-е-е-ет… – тихо простонал Глеб и зажмурился, пытаясь мужественно пережить правду.


Давным-давно…

На природе ей всегда становилось легче: в горле уже не першило так, будто она проглотила ложку свежемолотого черного перца и выпила стакан морской воды, глаза не слезились, насморк отступал, и не было необходимости носить с собой пять носовых платков и стеклянную бутылочку с мутными дурно пахнущими каплями. Можно подумать, они помогают! Нет и еще раз нет, но разве родителей убедишь? Они слушают врачей и точно следуют дурацким предписаниям, которым нет конца и края. Вот только если пыль больших городов для нее губительна, то хоть три литра микстуры выпей, хоть сто таблеток съешь – аллергия не отступит. Именно поэтому большую часть детства она провела неподалеку от Серпца, у бабушки, а душа рвалась в Варшаву – к родителям и друзьям, которые, впрочем, за месяцы разлуки успевали немного позабыть о своей болезненной, но в то же время стойкой подруге.

С наступлением холодов Зофия всегда возвращалась в родное гнездо с гордо поднятой головой, высокомерной улыбкой и аристократической бледностью. Несмотря на досадную аллергию и настойчивую худобу, она чувствовала себя чуть выше других и в своем положении находила лишь плюсы. Оставалось сожалеть лишь о том, что времена княжеских домов прошли, титулы остались только на бумаге и в современном мире особо не важно, кем являлись твои прапрадеды и прабабушки. Да, жаль, ее появления могли быть более заметными и даже интересными, впрочем, сплетен, зависти и торопливого шепота хватало и без того, но все же, все же…

Зофия обожала рассказы бабушки и матери о родовитых предках. Перебирая отобранные у прошлого старинные вещицы и пожелтевшие фотографии, она представляла себя то на коне, то на балу, то на прогулке в парке, среди зелени, рядом с белоснежными скамейками и небольшими прудами идеальной круглой формы. Но не романтизм будоражил воображение и выдвигал на передний план пестрые многообещающие картины, душа требовала значимости, без которой будущее казалось серым.

– Всегда помни, кто ты есть, и не разменивайся по мелочам, – любила повторять бабушка, хотя в этом не было необходимости, Зофия и без многочисленных советов чувствовала в себе силу и ничуть не сомневалась, что в ее венах течет голубая кровь. Как жаль, что время меняет многое. Или не время, а люди?.. Лучше об этом не думать: портится настроение. Но власть… Какая она? Зофия покусывала нижнюю губу и хмурилась. Повезло предкам, они знали ответ на этот вопрос.

Зофия подходила к зеркалу, долго изучала отражение и привычно отыскивала во внешности особенные черты, называя их благородными. Да, ей нравилось разглядывать себя, точно картину, написанную давно умершим художником.

* * *

На полпути Леся перешла на быстрый шаг, от бега сбилось дыхание, что мешало думать и складывать одно с другим. А впрочем, что тут сложишь?..

Она старалась не вспоминать о словах Кирилла, и это удавалось, потому что гнев, разрывавший душу, не менее четко рисовал профиль другого «героя» – Василия Петровича Дюкова. Он собирал ее «на бал», тщательно подыскивал платье, покупал подарок, провожал и напутствовал… И знал, что ее ждет впереди. Он сделал ее пешкой в своей мстительной игре, потирал руки и не задавался вопросом: а может, у этой хрупкой шахматной фигуры есть сердце, и оно потом будет болеть? Или даже разрываться на части. Почему она должна нести ответственность за то, что произошло много лет назад? Да и что произошло – непонятно! Пожалуй, с уверенностью можно сказать только одно: Зофия Дмитриевна Кравчик ненавидит Василия Петровича Дюкова, и он ей платит той же монетой.

Странное предсказание.

Рыжие волосы…

Совпадение, вот и все.

Как же не хватает правды.

Месть… Да, кажется, дело именно в ней, но кто виноват, кто совершил зло? Почему Зофия Дмитриевна рассказала только конец истории? Каким было начало?

Леся представила Дюкова, нетерпеливо расхаживающего по гостиной, постоянно поглядывающего то на часы, то на окно, прислушивающегося, не звучат ли легкие шаги его жертвы…

– Я не пешка, – прошептала Леся и так резко остановилась, что на короткий миг волосы волной закрыли лицо. – Нет, я не доставлю вам удовольствия…

Еще пару секунд назад она представляла, как влетит в дом Дюкова и потребует объяснений, как бросит в самодовольное лицо Василия Петровича отточенные фразы Зофии Дмитриевны и встретится с ним взглядом, и не даст возможности отвести глаз. Но сейчас все изменилось. Мгновенно.

Он ждет ее.

Нет, не ее… Душа Дюкова не болит о щепке, брошенной в огонь. Он ждет подробного рассказа о том, как она горела и с какой скоростью по округе распространялся запах гари и серый дым, от которого слезятся глаза и першит горло…

Теперь Леся шла медленно, успокаиваясь с каждым шагом и вдохом. Есть… есть наказание для Василия Петровича Дюкова, и это наказание – тишина.

Глава 16

Давным-давно…

– Мы уедем отсюда… уедем… Решено. Тебе нужен свежий воздух. И здесь все напоминает о ней… – Отец расхаживал по комнате, постоянно приглаживая бороду, наклоняя голову то вправо, то влево, будто это могло спасти от очередного приступа отчаяния и тоски. Зофия смотрела на него с сочувствием и волнением, ее любимый отец за последние полгода сильно исхудал и походил теперь на Дон Кихота, уставшего биться с ветряными мельницами. – Сначала Иринка, потом Алексей… Сейчас я понимаю, как мало заботился о них, не слышал, не видел, не чувствовал… Работа, работа, работа… Никогда не повторяй моих ошибок. Слышишь? Не повторяй! Цени того, кто рядом с тобой, люби его бесконечно! Обещаешь?

После смерти матери Зофия перестала строить планы на жизнь, будто чувствовала: скоро все изменится. Окончив школу, погрузившись в заботы об отце, она так и не подала никуда документы. Ей всего семнадцать. Успеется. Да и если затяжные аллергические приступы кашля не помешали проучиться десять лет, то и с остальными трудностями можно справиться. Безусловно, ее ждет блестящее будущее, потому что в роду Кравчиков нет места глупости и бедности.