Микки Дотри - В метре друг от друга

Между тем Стелла достает несколько медицинских масок и вешает одну на шею.

– Благоприятная среда для существования B. cepacia – слюна и мокрота. При кашле распространяется на полтора метра. При чихании скорость распространения может достигать двухсот миль в час, так что не позволяйте ей разлетаться.

Двести миль в час. Ничего себе. Хорошо, что у меня нет аллергии, а то нам всем была бы крышка.

– Слюна – это поцелуи. Значит, никаких поцелуев. – Стелла вздыхает и смотрит в камеру – прямо мне в глаза. – Никогда.

Я вздыхаю и киваю. Самый большой облом. При мысли о поцелуе со Стеллой… Я качаю головой. Сердце скачет с утроенной скоростью.

– Наша самая надежная защита – дистанция. Полтора метра – это золотое правило. – Она наклоняется и поднимает с пола бильярдный кий. – В нем один метр. Один. Метр.

Я бросаю взгляд на рисунок, где мы вдвоем, а над нами написанные красным слова «В МЕТРЕ ДРУГ ОТ ДРУГА».

И где только ей удалось откопать бильярдный кий?

Стелла вытягивает руку с кием и смотрит на него с каким-то особенным вниманием:

– Я много думала о пятидесяти сантиметрах. И, сказать по правде, едва не спятила.

Она опять поворачивается к камере:

– Мы, больные КФ, так многого лишены. Каждый наш день определяется режимом лечения.

Слушая ее, я прохаживаюсь по палате взад-вперед.

– Большинство из нас не могут иметь детей. Многие даже не доживают до того времени, когда можно попытаться. Только такие же, как мы, наши товарищи по несчастью, в полной мере понимают, каково это. Нам не положено влюбляться друг в друга. – Она встает с решительным видом. – Болезнь столько всего у меня отобрала, пора хоть что-то отвоевать обратно.

С некоторым даже вызовом Стелла вскидывает кий, словно готовясь сразиться за каждого из нас:

– Я намерена вернуть пятьсот миллиметров. Пятьдесят сантиметров. Полметра.

Я останавливаюсь и смотрю на экран в полнейшем восхищении.

– Больше этот кистозный фиброз не украдет у меня ничего. Отныне я буду отнимать у него. Я буду вором.

Клянусь, я слышу приветственные возгласы где-то вдалеке, одобрительный шум и голоса поддержки. Она молча смотрит в камеру. Смотрит на меня. Я стою ошарашенный и вздрагиваю, когда в дверь стучат.

Три громких стука.

Открываю – она там. Настоящая. Живая.

Стелла.

Она вытягивает руку с кием, касается моей груди, и ее густые брови вызывающе вскидываются.

– Один метр. По рукам?

Я выдыхаю и качаю головой. После той вдохновенной речи в Ютьюбе мне так и хочется шагнуть вперед и поцеловать ее.

– Не стану врать, мне это трудно.

Стелла пристально смотрит на меня:

– Скажи-ка, Уилл, ты в деле?

– В деле, – без малейших колебаний отвечаю я.

– Тогда будь в атриуме. В девять.

Не говоря больше ни слова, она опускает бильярдный кий, поворачивается и уходит к себе. Я провожаю ее взглядом и чувствую, как радостное волнение одолевает засевшее под ложечкой сомнение.

Прежде чем войти в свою палату, Стелла победно вскидывает бильярдный кий – как в концовке фильма «Клуб «Завтрак», – и я, глубоко вздохнув, киваю.

Больше этот кистоизный фиброз не украдет у меня ничего.

– Почему я не захватила с собой ничего симпатичного? – кричу я По, который помогает мне, подпирая дверной косяк. Выбрасываю из ящиков тренировочные брюки, пижамы, мешковатые футболки – ищу, что бы надеть вечером.

– Наверно потому, что ты не рассчитывала на бурный больничный роман? – фыркает он.

Вытаскиваю весьма откровенные шелковые шортики. Смотрю на них и не могу решить, да или нет. Либо они, либо бесформенные фланелевые треники, доставшиеся мне по наследству от Эбби.

– У меня ведь красивые ноги, так?

– Об этом даже не думай! – предупреждает он, делая большие глаза, после чего мы прыскаем со смеху.

Думаю о своих подругах, проводящих последний вечер в Кабо, и впервые за все время я им не завидую и не жалею, что я здесь, а не там. Уж лучше бы они были сейчас здесь и помогали мне собраться. Как хотите, я рада быть сейчас здесь, а не где-то далеко.

Смотрю на часы на прикроватном столе. Пять вечера. На то, чтобы что-то решить, осталось четыре часа.

Проходя через двери атриума, замечаю вазу с белыми розами. Выдергиваю одну, обламываю черенок, сую цветок за ухо и, уловив свое отражение в дверном стекле, нервно улыбаюсь и окидываю себя с головы до ног быстрым взглядом. Волосы распущены и перехвачены впереди ленточкой, снятой с бумажных цветов Уилла. На мне откровенные шелковые шортики и топик на бретельках, которые я надела, несмотря на смех По. Учитывая, что весь мой наряд собран из худшего в истории гардероба для свиданий, я выгляжу вполне себе мило.

Приятно знать, что Уиллу я нравлюсь такая, какая есть. В смысле, что раньше он видел меня по большей части в пижаме или больничной ночнушке, а значит, определенно не готов к моему безупречному наряду из последней Больничной Коллекции Осени – 2018.

Я поправляю голубые перчатки на руках и еще раз проверяю, висит ли на лямке кислородного концентратора антисептик «Кэл стат». Сидя на скамье, заглядываю в детскую игровую комнату, и на меня вдруг накатывает волна ностальгии. Бывало, я сама пробиралась туда поиграть с пациентами других отделений. Иногда с По. За прошедшие годы атриум почти не изменился. Те же высокие деревья с ярко окрашенными цветами, тот же аквариум с тропическими рыбками у дверей, где Барб ругала нас за крошки, которыми мы пытались накормить его обитателей.

Да, с тех пор как я стала бывать в Сейнт-Грейсиз, атриум, может быть, почти и не изменился, чего никак нельзя сказать обо мне. Столько всякого случилось здесь впервые, что все и не перечислишь. Первая операция. Первый лучший друг. Первый шоколадный молочный коктейль.

И вот теперь первое настоящее свидание.

Медленно и со скрипом открывается дверь. Смотрю за угол и вижу Уилла.

– Сюда, – шепчу я, поднимаясь со скамейки и протягивая ему бильярдный кий.

Лицо его расплывается в широкой улыбке. Уилл берется за другой конец кия, и я вижу перчатки у него на руках и выглядывающую из переднего кармана бутылку антисептика.

– Ух ты, – говорит он и смотрит на меня так, что сердце начинает кувыркаться в груди. На нем синяя в клетку пижама, которая висит на хрупких плечах, как на вешалке, и на фоне которой его голубые глаза кажутся еще ярче. Волосы выглядят аккуратнее и по крайней мере причесаны, хотя очаровательная растрепанность отчасти сохранилась.

– Чудесная роза, – говорит Уилл, но взгляд, задержавшись на моих голых ногах, взбегает к шелковому топу.

Я краснею и дотрагиваюсь до цветка у меня за ухом.

– Роза? Эта? Здесь?

Уилл смотрит на меня так, как никто еще не смотрел раньше.

– Эта самая. – Он кивает.

Я тяну кий, и мы идем через атриум к главному вестибюлю. В какой-то момент Уилл замечает стоящую на столе вазу с белыми розами и щурится.

– Воруешь розы, Стелла? Сначала целых пятьдесят сантиметров украла, а теперь и цветок?

Я смеюсь и, подняв руку, проверяю, на месте ли моя.

– Поймал меня, да, я украла ее.

Он тянет кий со своей стороны и качает головой:

– Нет, ты нашла для нее лучшее место, чем ваза.

Глаза не могу отвести от нее.

Красная лента в волосах. Белая роза за ухом. Взгляды, которые она снова и снова бросает на меня.

У меня такое ощущение, что это все ненастоящее. Никогда прежде я не испытывала подобных чувств потому, главным образом, что все мои отношения строились на том, чтобы жить быстро, менять одну больницу на другую и умереть молодым. Нигде я не задерживался настолько, чтобы успеть по-настоящему кем-то увлечься. И даже будь такой шанс, желания бы, наверно, не возникло. Среди них не было Стеллы.

Мы останавливаемся перед большим аквариумом с тропическими рыбками, и лишь усилием воли я отрываю взгляд от нее и перевожу на ярко окрашенных обитателей стеклянной полусферы. Слежу за оранжево-белой рыбкой, наматывающей круги у придонного коралла.

– Когда я была маленькой, то всегда смотрела на них и думала, как было бы здорово задерживать дыхание надолго и плавать вот так, как они, – говорит Стелла, следуя за моим взглядом.

Вот так сюрприз. Я знал, что она бывала в Сейнт-Грейсиз, но не знал, что впервые она попала сюда еще ребенком.

– И сколько ж тебе было?

Оранжево-белая рыбешка поднимается вверх и стрелой ныряет к самому дну.

– Доктор Хамид, Барб и Джули заботятся обо мне с шестилетнего возраста.

С шести лет. Ничего себе. Провести столько времени в одном месте… Такое я даже представить себе не мог.

Мы выходим в главный вестибюль и оказываемся перед большой лестницей. Она снова тянет бильярдный кий.

– Поднимемся по ступенькам.

По ступенькам? Я смотрю на нее как на сумасшедшую. Вспоминаю изматывающий подъем на крышу, и легкие горят от одной только мысли о повторении. Не самая сексуальная прогулка. Если она хочет, чтобы свидание продлилось больше часа, подняться наверх будет невозможно.

Стелла улыбается:

– Я шучу.

Потеряв счет времени, мы бродим по почти пустой больнице, говорим о семьях, друзьях и обо всем на свете, и бильярдный кий ходит взад и вперед между нами. Мы направляемся к открытому переходу, соединяющему первый и второй корпуса, и медленно идем по нему, вытягивая шеи, чтобы взглянуть через стеклянный потолок на штормовое серое ночное небо. На крышу перехода справа и слева от нас упрямо падает снег.

– А что у тебя с отцом? – спрашивает она, и я пожимаю плечами.

– Сбежал, когда я был еще маленький. Возиться с больным ребенком в его планы не входило.

Она пристально наблюдает за мной, ждет хоть какой-то моей реакции, но я спокоен.

– Это было так давно, что иногда мне кажется, будто я рассказываю не свою, а чужую, выученную наизусть историю.