Зато как Оля с мамой щебечут радостно, уже из кухни! Будто довольны жизнью взахлеб! Хотя, похоже, и в самом деле довольны и жизнью, и друг другом, и обстановкой, которая «скромненькая, но со вкусом». Что есть, то есть. И притязаниями на более обеспеченное существование не мучаются. Счастливые… Обзавидоваться можно, ага.

Марта вздохнула и сама почувствовала, сколько сарказма вложено ею в это снисходительное «обзавидоваться». Нет, этот сарказм вовсе не злой… Он добрый скорее. Или сарказму не положено быть добрым априори? Ну, тогда… Тогда пусть он будет равнодушно-вежливым. Вроде того — я рада за ваше счастье, я его понимаю, да только мне такого не надо, увольте…

— Марточка, ты чего там одна сидишь? — послышался из кухни веселый голос Натальи Петровны. — Иди к нам, сейчас ужинать будем! А потом чай пить с тортиком! Я по дороге в кулинарию заскочила, там как раз тортики свежие выставили — сразу очередь образовалась, но я впереди всех оказалась! Молодец я, правда?

Марта встала с дивана, медленно направилась в сторону кухни, не забыв остановиться перед зеркалом в коридоре и глянуть на себя с обычным пристрастием. То есть с головы до ног осмотреть, повернуться сначала одним боком, потом другим и даже со спины попытаться на себя глянуть, вывернув шею и от старания привстав на цыпочки. Оля всегда смеялась над этой ее привычкой — зачем ты задницу свою разглядываешь, что нового ты увидеть хочешь? Наверное, и впрямь смешно. Хотя смеется всегда тот, кому и разглядывать особенно нечего. А если есть на что смотреть, то почему бы и не получить удовольствие лишний раз?

Да, именно так — удовольствие. Удовольствие от того, что все на месте. И тонкая талия, и длинные ноги, и аккуратная задница, обтянутая джинсами. И легкая кофточка-разлетайка, норовившая небрежно и как бы случайно упасть с одного плеча. И платиновые волосы, подстриженные под «Овсиенко» — с длинной челкой, спадающей на глаза. Да и сами глаза… Не глаза, а «лукавство фиалковое», как сказал один студент-практикант, преподававший у них физику в восьмом классе. Даже телефон у нее просил, помнится, но она припугнула его, пообещав нажаловаться директору школы. Долго потом они с Олей смеялись, вспоминая этого практиканта.

— Марта! Опять у зеркала торчишь? — выглянула из кухни Оля. — Не надоело?

— Да что ты к ней пристала, пусть торчит сколько хочется! — весело вступилась за Марту Наталья Петровна. — Она девочка красивая, ей так природой положено. Красота сама себя любит, и чтобы за ней пристально хозяйский глаз наблюдал, тоже любит.

— А я что, некрасивая? — немного обиженно спросила Оля.

— Ну почему, ты тоже красивая. Только у тебя тихая красота, а у Марты…

— Громкая, что ли? — подсказала насмешливо Оля.

— Ну, можно и так сказать. Да, громкая. И не завидую я тем мужчинам, которых она оглушит…

— Почему, Наталья Петровна? Почему не завидуете? — настороженно спросила Марта.

— Зачем тебе глухонемой ухажер, а? Ни поговорить, ни посоветоваться. Скучно же, правда?

Оля и Наталья Петровна засмеялись одновременно. Марта подумала пару секунд и тоже присоединилась к ним, одобряя удачную шутку.

На ужин были капустные котлеты — все из той же кулинарии, куда после работы успела заскочить Наталья Петровна. Поставив тарелку с котлетами перед Мартой, она проговорила тихо, будто извинялась за скромное угощение:

— Вообще-то у них неплохие полуфабрикаты… Я покупала пару раз — вполне съедобно. И для фигуры не страшно, правда?

— Ну да. Если котлетки тортом заесть, конечно, не страшно, — ответила за Марту Оля и рассмеялась весело.

— А я торт не буду, — ответила Марта, даже не улыбнувшись. — Я вообще сладкое не ем. Я даже чай без сахара пью.

— Ну и зря, — пожала плечами Оля. — Лишаешь себя удовольствия. Сахар, между прочим, для мозга полезен.

— Ну, это кому как. Тебе, может, и полезен, а мне без надобности, — пожала плечами Марта.

— Хочешь сказать, что у тебя мозгов больше?

— Эй, девчонки! Вы что, ссоритесь? — удивленно спросила Наталья Петровна, садясь за стол.

— Нет, Наталья Петровна. Мы с Олей никогда не ссоримся, — опустив глаза, тихо ответила Марта.

— Мы просто прикалываемся, мам, — торопливо пояснила Оля.

— А… Ну что ж, прикалывайтесь на здоровье. Я тоже помню, как мы с твоей мамой, Марта, когда-то подшучивали друг над другом. Тоже девчонками были, как вы.

— А вы что, дружили с моей мамой? — удивленно спросила Марта.

— Ну, не то чтобы дружили… Хотя какое-то время дружили, да. Мы ведь в одном классе учились и жили в соседних дворах, как вы сейчас.

— А почему раздружились?

— Не знаю. Как-то само собой все произошло. После школы наши пути разошлись. Редко у кого сохраняется школьная дружба. Теперь едва здороваемся при встрече, как чужие.

— А с мамой было легко дружить? — осторожно спросила Марта.

— Ну что значит — легко? — задумчиво пожала плечами Наталья Петровна. — По-моему, дружба такими категориями не измеряется. Нет, тут другое. Твоя мама ведь очень красивая была, цену себе знала, да она и сейчас красивая, видела ее недавно на автобусной остановке. Хотела подойти, да не успела, мой автобус подошел. Да, она красивая, только грустная очень.

— Мама грустная? Да ну… — недоверчиво усмехнулась Марта. — Она сама всегда говорит, что надо держать лицо, чтобы никто не догадался, что у тебя внутри происходит.

— Ну да. Надо, конечно. Только не всегда получается. Иногда и не уследишь, какое на нем образуется выражение. Жизнь-то у твоей мамы тоже не сахар, как я понимаю. Сколько уже времени прошло, как твой отец… Как он…

— Вы хотите спросить, сколько времени прошло с тех пор, как папа от нас ушел?

— Ну да… То есть я не хотела, Марточка… Тебе неприятно, наверное? Извини…

— Да ладно. Я вовсе не комплексую по этому поводу. И мама тоже прекрасно себя чувствует. И без него проживем, подумаешь, какое счастье потеряли. Да и какой он муж для мамы? Она сильная женщина, а он слабак! И это еще спорный вопрос, кто кого бросил, потому что слабаки на фиг никому не нужны!

— Нельзя так про отца, Марточка. Пусть мама о нем говорит все, что хочет, а тебе нельзя.

— Почему?

— Потому что он твой отец.

— И что?

— Он любит тебя.

— Да вы-то откуда знаете, любит он меня или не любит?

— Зря ты так, Марточка. Зря. Хотя это не мое дело, конечно.

— Нет, интересно вы рассуждаете, Наталья Петровна! Получается, что я обязана его любить, что ли? Он маму бросил, как бы ниже плинтуса опустил, а я должна? Никто ведь разбираться не будет, кто кого на самом деле бросил! Если женщина разводится с мужем, все так и считают — это он ее бросил! И тем самым клеймо на ней ставят! Получается, и на мне это клеймо есть, ведь я с мамой живу! И что, после этого я его любить должна, что ли? А не много ему будет, а?

— Ты маленькая еще, не понимаешь… — тихо и виновато вздохнула Наталья Петровна, опуская глаза. — Не научилась еще эти узелки развязывать…

— Я не маленькая. И никаких узелков здесь не вижу. А если они и есть, то развязывать их не собираюсь, не больно-то и хотелось.

— Ничего, Марточка, ничего… Вот выйдешь замуж, родишь своих детей и все станешь оценивать по-другому. И отца простишь. И рада будешь, что он у тебя есть, что живой. Вот что главное, Марточка. Понимаешь? Живой! А у моей Оли уже никогда отца не будет… А впрочем, что я к тебе привязалась, а? У всякого человека собственное горе горше других оказывается.

Наталья Петровна виновато махнула рукой, сморгнула, улыбнулась жалко. Оля протянула руку, слегка огладила ее по плечу:

— Ну что ты, мамочка, не надо… Папу ведь все равно не вернешь.

— Да я понимаю, доченька. Столько времени прошло, а я никак не могу привыкнуть к своему вдовству. Вот и отца Марты принялась защищать, хотя какое мне дело, казалось бы… Ладно, не будем больше об этом. Давайте чай пить, девчонки! Может, все-таки позволишь себе маленький кусочек торта, Марточка?

— Нет, спасибо. Я лучше домой пойду, Наталья Петровна.

— Обиделась?

— Нет, что вы! Просто мне пора уже. Мама с работы вернулась, наверное. И к контрольной по химии надо готовиться.

На улице было уже темно, и действительно надо было идти домой, но Марта шла медленно, будто раздумывала, стоит ли торопиться. Апрельский вечер был звонок и свеж, и вкусно пахло едва проклюнувшимися тополиными листочками, и где-то во дворах играла гитара, и веселый хрипатый голосок лихо выпевал незамысловатые строчки: «…я готов целовать песок, по которому ты ходила…»

Марта улыбнулась — да, все так, именно так! То есть у нее будет именно так! Чтобы целовали песок, по которому она будет ходить!

Войдя в свой двор, она подняла глаза — света в окнах квартиры не было. Да, мама домой не торопится, чтобы накормить ее ужином. Ее мама вовсе не такая, как Наталья Петровна, и живут они не так. Не щебечут радостно, встречаясь в прихожей, не проявляют восторгов по поводу купленных в кулинарии капустных котлеток. У них очень сдержанные отношения, но ведь это не значит, что мама ее не любит, просто она совсем, совсем другая.

Или все-таки… Если честно? Хотелось бы ей, чтобы мама была такой, как Наталья Петровна? Такой открытой и ласковой, такой непритязательно любопытной? Чтобы ждала ее дома, с нетерпением глядя в окно и страшно за нее беспокоясь? Чтобы жила только ее интересами, а своих собственных интересов у нее вовсе не было?

И вообще, где мама сейчас? Может, пытается устроить личную жизнь — в который уже раз, и все безуспешно? Хоть бы предупредила, что поздно вернется.

У подъезда уныло стоял Вовка Гроховский, одноклассник, влюбленный в нее еще с детсадовской группы. То есть он так думал, что влюблен, потому что это было его личное дело. Потому что Вовкина любовь с ней, с Мартой, никак не соотносилась и была даже несколько для нее оскорбительна — ну что такое этот Вовка, в самом деле? Без слез не взглянешь. Долговязый, сутулый, взгляд какой-то затравленно-умоляющий. Будто она задолжала ему чего-то и никак отдавать не хотела. Ей-богу, даже смотреть на него неловко. И зачем опять к подъезду приперся?