Наталья всегда была не особо общительна, а сегодня и подавно. Коллеги всматривались в её лицо и задавали вопросы про здоровье. «Желудок», – как заведённая, повторяла Наталья. Кивала: уже почти отпустило… А после садилась на диван и погружалась в чёрные мысли. Наталья думала о том, что стоит за письмом Крис, разгадывала головоломку. В сумятице эмоций она пыталась нащупать твёрдую логическую тропинку, которая вывела бы её к способу действия.

– Салон красоты слушает, – донёсся до неё Верочкин голос. – К кому именно? К Анне Прохоровой? Секунду, я узнаю, когда у нее свободное время…

Верочка поговорила по внутренней связи с косметологом. Сообщила клиентке:

– Да, завтра в десять подходите…

Наталья справилась наконец с оцепенением. Встала и налила воды из кулера.

– Вы не заболели? – Верочка прищурилась сквозь очки с узкими длинными стёклами.

– Желудок болит, – повторила Наталья. – Острого наелась вчера вечером…

– У меня есть таблетки.

– Спасибо, не надо.

И Наталья снова вернулась к своим думам. Но опять без толку, она не могла сосредоточиться. Как только она подходила в своих мыслях к письму, её словно затягивало в тёмную воронку. Снова и снова она решала прямо спросить Ивана о Крис, и снова и снова спохватывалась: нельзя! Нельзя, потому что ведь он спрятал от неё письмо!..

Зазвонил мобильный. Она вздрогнула: Иван.

– Привет, как дела? – услышала она его напряжённый голос.

«Паршиво», – хотелось ответить. Но она сказала:

– Нормально. – И сердце сжалось до размеров косточки вишни.

– У тебя неприятности?

– Нет.

Иван молчал. Потом она услышала:

– У нас через неделю юбилей Центра… Приглашали с жёнами…

– Извини, – ответила Наталья. – Меня зовут!

Иван попрощался. Она услышала, как он нажал отбой.

А Наталью и правда звали. Включив пышнотелой даме инфракрасную кабину, Наталья приказала себе убрать эмоции и подумать о том, как ей быть дальше. Это обязательно надо было сделать – подумать и придумать. Потому что вечером она должна была встретиться с мужем, и ей надо было как-то себя вести. Наталья пыталась объяснить себе информацию, полученную из письма, выстроить последовательность событий и предположить, что ждёт её дальше.

Вот что у неё получилось.

Иван познакомился с девушкой, и у них случилось большое чувство. Наталья так думала потому, что слишком хорошо знала отношение Ивана к связям на стороне. Её муж был не просто порядочен – он был фанат честности… Что в этой Крис такого, что встреча с ней произвела неизгладимое впечатление на Ивана? Может, что-то особенное; Наталья читала, так случается, и человек становится сам на себя не похож. Вот и Иван. Прямой, честный, открытый, он не только скрывал встречу с Крис, но и хранил (не рвал, не выбрасывал – прятал!) письмо от неё. Совершенно очевидно, он дорожил этим письмом… Что, в таком случае, он мог испытывать? И как должна была вести себя Наталья? Признаться мужу, что видела письмо, и потребовать объяснений?..

Помимо этих рассуждений какая-то часть её мозга пыталась разгадать загадку: почему Крис написала письмо? Почему не смс?.. Может ли быть такое, что она своим женским чутьём и коварством просчитала, что Иван письмо спрячет, а она, Наталья, его жена, найдёт и прочитает?.. Прочитает – и заварится каша, и, вполне возможно, прогремит развод. Расчёт любовницы её мужа – может такое быть? Любящие способны на многое…

Наталья закрыла в изнеможении глаза. Мысль потребовать от Ивана объяснений – самая логичная, но она чувствовала, что не может этого сделать.

8

Иван не понял, как это произошло. Они лежали в кровати и держались за руки, как раньше. Может быть, напряжение, повисшее в их квартире, дошло до пиковой точки и прорвалось не скандалом, а потребностью прикоснуться друг к другу, чтобы убедиться, что их кожа не покрылась панцирем?..

По его ощущению, было начало третьего ночи. Сквозь плотную тишину и мрак пробивались звуки сигнализации далёкой машины. Потом смолкли и они. Тишина окутывала их, как плотный вечерний туман, в котором легко обмануться. Как ему этого хотелось!.. Он не чувствовал в Наталье ненависти; но в ней не было и любви. Они лежали, будто переводили дыхание в затянувшемся противостоянии; как в детстве – «чур-чур, вне игры».

Они не находили слов, чтобы заговорить. Но он чувствовал в тишине их упрёки и претензии друг к другу: все было тут, с ними, словно горы песка, лежало рядом с их кроватью, и в воздухе висела их незримая пыль. Наталья считала его деспотом, который всеми силами навязывает ей прежнюю роль и перекрывает возможности для личного роста. А он был уверен, что она находится во власти иллюзии и упорствует в этом, тогда как их отношения летят в тартарары.

Они больше не ссорились. Не придирались друг к другу. За три или четыре недели после дня, когда она встретила его в кабинете с ноутбуком и пинетками, Иван изъел себя самобичеванием. Он чувствовал себя так, словно у него на лбу поставили печать «подлец», и теперь люди, которые его видят, смотрят с недоверием и тайной насмешкой. И он бросался с головой в работу, хватал всё, что подворачивалось, с единственной целью: вытеснить мысли обо всём этом, уставать так, чтобы не думать и не чувствовать. Тяжесть вины не давала просить прощения: он сам не желал прощать себя.

За последнюю неделю в Наталье произошли изменения. Она сама заговорила с ним и была доброжелательна. Между ними налаживался диалог, хлипкий и опасный, как верёвочный мостик над пропастью. Он был функциональным: погода, покупки и домашние дела. Иногда Иван в нескольких фразах рассказывал о работе. У Натальи в связи с беременностью коллеги чаще стали случаться неурочные смены, и, когда ему случалось работать дома в её отсутствие, он доставал из шкафа одеяло, сворачивал его по всей длине, а в изголовье клал Натальину подушку. Утыкался носом – наволочка пахла Натальей, – обнимал одеяло и представлял, что обнимает прежнюю Наталью.

Они жили по тому порядку, который диктовался их обязанностями по отношению к работе и быту. Он чувствовал – и знал, что Наталья чувствует то же самое, – их жизнь разрушена неведомым бедствием. Им не вернуться в ту слаженность и гармонию, которая была раньше. Их чувства пошли трещинами, надломились. Что бы ни ждало в будущем, в их сознании навсегда останется ссылка на этот период нелюбви.

Они спали в одной постели, но не вместе. Ели в одной кухне, но порознь. Своё полотенце в ванной Наталья перевесила так, чтобы оно не касалось его полотенца, и переодевалась теперь за закрытой дверью. Они старались избегать тем, поступков, движений, которые могли бы спровоцировать столкновение, потому что боялись сокращать дистанцию даже в ссоре. То, что раньше было само собой разумеющимся – секс, откровенные разговоры, шутки и смех, – стало казаться нереальным, почти невозможным. Подсматривая украдкой, как Наталья двигается, как подбирает под себя ноги, усаживаясь на диван, он вспоминал её тело, как вспоминают пейзажи мест, в которых были давно. Со щемящей ностальгией, понимая, что сейчас эти места за тысячу километров и попасть туда ещё раз вряд ли возможно. Он пытался представить, каким Наталья видит его, и содрогался. Успешный преподаватель, о котором говорят столько хорошего, – и только она знает, что внутри румяного яблока живёт червь. Теперь он сам не понимал, как мог залезть в её ноутбук и обыскивать шкаф.

Когда он заговаривал с Натальей, его голос звучал шаблонно и надтреснуто, словно он говорил не то, что думал. Он раздражал себя, по отношению к себе чувствовал брезгливое негодование и, будь это возможно, бросил бы себя без сожаления и ушёл куда глаза глядят. Когда он встречался с Натальей глазами, ему казалось, что на их глаза опускаются шторы, чтобы скрыть истинное положение вещей. Но они теперь редко смотрели друг на друга. Те Наталья и Иван, которые безудержно любили друг друга в прошлом, ни за что бы не поверили, что их ждёт такое будущее. Они оба чувствовали это, и главным ощущением, когда они находились вместе, была неловкость.

И вот теперь, около трёх часов ночи, они лежали в постели и соприкасались пальцами. Пальцы были безмолвные и словно неживые; они просто лежали, а вокруг них и между ними лежали невидимые, тяжёлые и вязкие, как кучи песка, не одушевлённые звуком слова.

Кристина звонила каждый день, по нескольку раз. Если он не брал мобильный, она пыталась добраться до него через секретаря. Она слала ему эсэмэски. Смысл сообщений всегда был один и тот же: они должны быть вместе, и вся их предыдущая жизнь была подготовкой к этому. В телефонных разговорах она настойчиво предлагала встретиться, зазывала его в гостиницу. Крис не выказывала ни раздражения, ни утомления. Её голос всегда был уверенно-ласков. Она терпеливо выслушивала реплики Ивана, которые раз от раза делались всё неуравновешеннее; его растущее беспокойство её не пугало. Будь на её месте любая другая женщина, Иван давно бы уже позволил себе более резкий тон. Но он слишком хорошо помнил характер Крис – её нынешнее поведение легко вписывалось в логику диковатого характера. Он понимал, что это не может продолжаться долго, но не мог представить, чем это может закончиться, и постоянно заходил в своих размышлениях в тупик.

В последнее время к его растерянности прибавилось новое чувство. Он долго не мог понять, что это, пока однажды, выйдя с работы, вдруг не заметил её фигуру в тени лохматого дерева на другой стороне улицы. Она стояла неподвижно, и густая листва и сумерки почти скрывали фигуру. Он остановился, ожидая, что она подойдёт. Но Крис не шевелилась. Ему показалось, что он видит сквозь листву её лицо, что её глаза опущены вниз, как у провинившейся. Память Ивана нырнула назад и вытащила схожее видение: Крис стоит в углу школьного коридора, завешенная волосами, а вокруг неё прыгают и гримасничают дети, скандируя:

– Ста-ту-я! Ста-ту-я!

«Ремейк из детства», – усмехнулся Иван. Он хотел подойти к Крис, потом вдруг резко раздражился: что она себе позволяет, ведь не ребёнок! Иван нахмурился и прошёл на стоянку. Выезжая из двора Центра, он нарочно не смотрел на другую сторону улицы, но, остановившись перед светофором, не утерпел. Пока горел и моргал красный цвет, Иван украдкой кинул взгляд в зеркало заднего вида и увидел, что Крис идёт по тротуару. Её голова была опущена, а походка и вся тонкая, во что-то облегающее одетая фигура выражали такую печаль, что Иван раздражился ещё больше. Отчего-то ему стало обидно за маленькую девочку из своей юности. Готова броситься на шею – кому? – почти незнакомцу! почти случайному! Да что она, совсем, что ли, себя не ценит?!