– Зачем тебе лестница-тюльпан, если ты дом продать хочешь? Давай-ка, Фирка, не мудри. Почему бы не восстановить все как было?

– Мне надоел этот вокзальный холл с этой дурацкой люстрой.

– Которой больше нет, – вставила Катя.

– Можно новую заказать, но я приемы на двести персон закатывать не собираюсь.

– А вдруг твои покупатели как раз жаждут закатить прием на двести персон? – возразила Катя. – Им лестница-тюльпан ни к чему.

– Ладно, – неохотно согласилась Этери. – Холл восстанавливаем. Пошли комнаты смотреть.

– Можно сделать гостиную в английском стиле, – предложила Катя. – Берешь мебельный ситец, обиваешь стены, допустим, розовым в голубой цветочек, а мебель – голубым в розовый. Получается очень стильно.

– Боюсь, у меня голова закружится от пестроты.

– С чего это у тебя голова закружится? – подозрительно покосилась на подругу Катя. – Ты же не…

– Нет, – оборвала ее Этери и сама устыдилась резкости своего тона. – Извини, я…

– Да ладно, не грузи. Не ешь ни черта, вот и кружится голова.

– Нет, я ем, – запротестовала Этери. – Просто я видела уже такие английские гостиные… На меня эти стены в цветочек… наплывают.

– Ладно, не будем делать английскую гостиную, – согласилась Катя. – Хотя ситец можно подобрать с пастельным рисунком, почти незаметным.

– А что? Это мысль, – оживилась Этери. – Ладно, записываем английскую гостиную. Идем дальше.

– Что ты там говорила про авокадо со старым золотом? – спросила Катя, войдя в парадную гостиную. – Вот здесь отлично смотрелось бы. И мебель практически цела. Надо ее только отреставрировать и перетянуть.

– Думаешь, будет красиво? – с сомнением протянула Этери.

– Будет просто великолепно. – Уже в который раз Катя мысленно прокляла Левана. Ей больно было видеть любимую подругу растерянной, подавленной, с подорванной самооценкой. И это Этери – всегда такая энергичная, властная, уверенная в себе! Катя обняла ее. – Будет потрясающе смотреться. Сама отсюда уезжать не захочешь. Может, еще и лестницу-тюльпан приделаешь.

Опять эта дрожащая вымученная улыбка! Опять слезы в единственном глазу!

– Показывай, что там у тебя еще.

– Вот. – Этери ввела ее в следующую комнату, тоже довольно большую, с лоджией во всю стену.

– Можно попробовать сериз[11] с цветом синей стали. Или синей пыли.

– Депрессуха, – изрекла Этери.

– Это очень изысканное сочетание.

– Знаю. Только я ничего не хочу, понимаешь? – Этери заплакала. – Зачем мне все это? Зачем?

– Фирочка…

– Думаешь, я не понимаю? Это у меня депрессуха, – продолжала Этери. – На свет бы не глядела.

– Фира, – строго заговорила Катя, – возьми себя в руки. Вот-вот мужики вернутся, а ты ревешь. Не хочешь сериз с синей пылью, можно попробовать что-нибудь другое. Можем эту комнату вообще закрыть. Но лучше бы не закрывать, лоджия красивая. Успокойся, не плачь.

– Не знаю, зачем вообще я тебя гружу. Можно восстановить все как есть, – всхлипнула Этери.

– Ну… хочется же чего-нибудь новенького, – примирительно заметила Катя.

– Мне уже вообще ничего не хочется, – вздохнула Этери.

– Фирка, прекрати. Ты последнее время только и знаешь, что твердишь: «Я ничего не хочу». Кончай с этим делом. Главное, не плачь. Можем тут наклеить флизелиновые обои и раскрасим, как захотим. Хоть фресками разрисуем. Мебель подберем под стать. А сериз с синей пылью – это и вправду слишком салонно. Хочешь, сделаем в стиле кантри? Только не реви.

– Извини, накатило, – прошептала Этери. – Меня бесит этот глаз. Если бы я могла работать… А так – сижу тут в четырех стенах… Спать ложусь вместе с детьми, веришь?

– Верю. Ничего, скоро пройдет, оглянуться не успеешь.

– Знаешь что? – заговорила Этери своим обычным энергичным голосом. – Есть у меня одна идея, хочу с тобой перетереть. Только боюсь, ты меня начнешь топтать ногами.

– Я? – изумилась Катя. – Да, на меня это страшно похоже. Что за идея?

– Я хочу сделать выставку…

Этери назвала фамилию художника, которого экспертное сообщество презирало за красивости. Он специализировался на изображении полуголых молодых женщин и детей, выписанных в интерьерах роскошных вилл, на фоне пышной зелени южных парков или залитых солнцем пляжей. Изящно склоненные головки, чаще в профиль, выглядывающие из одежды округлые груди и колени… Но Этери уважала в нем колориста и рисовальщика, ценила то, что она называла «культурой мазка».

– А в чем проблема, я не понимаю? – спросила Катя. – Хочешь – делай.

– Тебе легко говорить… Во-первых, я не хочу возить картины, сделаю слайд-шоу.

– А во-вторых?

– А во-вторых, и без тебя найдутся охотники топтать меня ногами.

– Тебе дать телохранителя? Хочешь, я к тебе Германа приставлю?

Этери улыбнулась в ответ. Настоящая улыбка – в последнее время для нее это стало как-то даже непривычно… Улыбку заедало, как несмазанный механизм. И все-таки она улыбнулась.

– Я думала, ты скажешь, это пошлость.

– Хочешь, чтобы я сказала? – улыбнулась в свою очередь Катя. – Ладно, говорю: это пошлость. Ну как, полегчало? Я не буду топтать тебя ногами. Я тебе больше скажу: по мне эта пошлость куда лучше, чем то холодное интеллектуальное дерьмо, что ты обычно выставляешь. Пусть народ порадуется. На выставку будут ломиться. Ты же этого хотела?

– Да, – подтвердила Этери. – Хочется простоты, ясности… даже легкого заработка хочется. Тут же не придется ничего страховать, перевозить, заплачу ему авторские и сделаю проекцию, а его слайды в сети и так висят. Я даже боюсь, что народ не пойдет.

– Пойдет, – уверенно предсказала Катя. – Одно дело в сети, в формате почтовой марки, а другое – проекция метр на километр. Между прочим, многие считают его гением.

– Многие Глазунова считают гением, – отмахнулась Этери. – И Шилова, и Никаса Сафронова. Уж этот лучше. Честнее.

– Вот и я о том же. – Катя улыбнулась своей прелестной улыбкой с ямочками. – К тому же в нем нет официоза.

– Точно! – оживилась Этери. – Нет этого казенного православия. Вполне космополитичные знойные девушки на фоне средиземноморских пейзажей.

– Ну так делай! Мы тебя в обиду не дадим.

Тут вернулся Герман.

– Дамы? Вы где?

Подруги выбежали в холл.

– Мы тут.

Он стоял посреди огромного пустого холла, согнув обе руки в локтях и изображая живой турник. С правого бицепса, сплетя руки замком, свисал Никушка, с левого – Сандрик. Катя знала, что Герман всегда старается больше нагрузить левую руку, разрабатывает, чтобы владеть ею, как правой. Потому и повесил на левую парня потяжелее.

– Карусель, мужики! – предупредил Герман и, не разгибая рук, закружил мальчиков. А потом бережно поставил обоих на пол.

– Идите погуляйте с собаками, – распорядилась Этери, – и будем ужинать.

– Мам, ты плакала? – заметил Никушка.

– Из-за вас. Вы деретесь – я плачу.

– Но мы же уже не деремся! – обиделся Сандрик.

Для него драка осталась в далеком прошлом.

– Вот вы подрались и забыли, – вздохнула Этери, – а я буду помнить десять лет. Идите выведите собак. Только бахилы не забудьте.

Мальчики убежали.

– Я тоже пойду погуляю, – объявил Герман. – А вы тут еще потолкуйте о своем, о девичьем.

– Не уходи, надо посоветоваться, – попросила Этери, и он остановился. – Мы тут с Катей надумали мальчиков в школу Далькроза отдать…

– В школу кого? – переспросил Герман.

– В школу ритмики, – опередила подругу Катя. – Тут на Рублевке открылась одна.

– Мы ритмику в школе проходили, – задумчиво проговорил Герман. – С первого по четвертый класс. Мы ее терпеть не могли. Танцы – это для девчонок. Со всем уважением, – насмешливо поклонился он.

– Школа Далькроза – это совсем другое. Это не танцы, а именно ритм, – пояснила Этери. – Они все время дерутся, я хочу как-то снять агрессию.

– Хочешь снять агрессию, отдай их в школу восточных единоборств, – посоветовал Герман. – Там, во-первых, подчинение сенсэю, железная дисциплина, а во-вторых, единоборства – прекрасный клапан для спускания пара. И тут в зале пусть качаются.

– Пока мы живем в гостевом доме… Я боюсь оставлять их в зале одних, – призналась Этери. – Они азартные, а тренажеры – это все-таки очень опасно.

– Да, тренер нужен, – согласился Герман. – А ты из охраны кого-нибудь не хочешь припахать? У тебя на воротах бравый хлопец, наверняка борец. Можно ему приплачивать…

– Это мысль, – одобрила Этери. – И как мне самой в голову не пришло? Спасибо.

– Главное, чтобы парни тренировались до седьмого пота, – добавил Герман. – И тогда у них пороху не останется на драки.

– Ладно, пошли назад, – предложила Этери. – Мне надо еще кое о чем тебя попросить, а при детях я не хочу.

– Чем могу, – кратко бросил Герман.

Этери заметила, что он не обнял жену, даже под руку ее не взял, пока они возвращались по мощенной плитняком садовой дорожке к гостевому дому. Ее чувства щадит, догадалась Этери. Наоборот, он обнял за плечи ее, Этери, и ей опять захотелось плакать. Но она сдержалась.

– Мне надо купить процент акций «Мартэкс Груп», – заговорила она, проглотив ком в горле. – Незаметно, постепенно, главное, чтобы Леван не знал, что это я. Хочу получить блокирующий пакет акций. Взять его за Фаберже.

– Фаберже? – не понял Герман.

– Яйца, – перевела ему Катя.

– Что ж, это нетрудно. Денег будет стоить, но комиссионных я с тебя не возьму. Надо посмотреть котировки, покупать, когда они падают…

– Они сейчас падают, – усмехнулась Этери. – Его развод и новый брак скверно сказались на бизнесе. Но это не срочно, можно и другой случай найти. Я позвоню адвокату, у него доверенность…

– Что за адвокат? – спросил Герман, бережно помогая ей, а потом и Кате подняться на крыльцо.

– Понизовский.

– Наш человек! – засмеялся Герман.

– Об этих делах больше ни слова, – предупредила Этери, завидев бегущих к дому мальчиков с собаками.