Наталья Миронова - В ожидании Айвенго

Наталье Трофимовне было уже пятьдесят, она не могла найти новую работу. Ее специальность никак не была связана с искусством… а может, и была, потому что она преподавала начертательную геометрию. Как бы то ни было, Наталья Тихоновна согласилась освоить специальную литературу по изобразительному искусству, чтобы грамотно отвечать на вопросы приходящих в галерею посетителей. В большинстве своем они все равно задавали только один вопрос: «Сколько стоит?»

Но Наталья Трофимовна, в отличие от уволенной аспирантки Алины, была милой, приятной в общении женщиной, а за литературу взялась всерьез. Этери понравился ее ответственный подход. В приютском классе по рисованию и истории искусства Наталья Трофимовна была лучшей ученицей, хотя, казалось бы, могла для себя решить: зачем мне это нужно? Нет, она считала любые знания благом, и раз уж ей предлагали что-то новое, да притом бесплатно, с благодарностью это новое изучала.

Договорились, что раз в неделю она будет приходить в приют и преподавать черчение. А Этери, не называя имен, рассказала ей, как два года назад в галерее пряталась Катя, и поставила Наталье Трофимовне условие: ее сын не должен знать, что она тут живет и прилично зарабатывает. Помимо зарплаты ей шел еще и небольшой процент за каждую проданную картину. Как и все бывшие пансионерки, она переводила на счет приюта часть заработка.

В галерее на Старом Арбате Этери и задумала провести благотворительную выставку детского рисунка. Обратилась за помощью к Вере Нелюбиной. Как сделать, чтобы деньги не пропали и чтобы приюту потом не пришлось выплачивать огромные налоги? Вера посоветовала провести вечер под эгидой государства. Пригласила нескольких чиновников из правительства и депутатов от партии власти. Черт с ними, пусть получат свою порцию пиара, лишь бы посодействовали освобождению приюта от уплаты налога. Будучи асом в финансовых вопросах, Вера помогла все это оформить.

Кенни предложил плодотворную дебютную идею: подать мероприятие так, будто все места раскуплены заранее, и попасть на этот сугубо эксклюзивный, элитарный вечер, получить пригласительный билет – уже большой почет и пропуск в статусную тусовку.

Уловка сработала. Жадные до пиара глянцевые бездельники ринулись толпой. На Этери обрушился шквал звонков от бывших знакомых, которые, казалось бы, уже вычеркнули ее из списка живых, а тут вдруг вспомнили.

Позвонила, как ни в чем не бывало, Жанна Федоровна.

– А почему вы меня не пригласили на ваш вечер, Этери Авессаломовна? Вы против меня что-то имеете? Мы же соседи! Мы с вами всегда так хорошо общались…

– Мне так не показалось, когда мы общались в последний раз, Жанна Федоровна…

– Ну вы же понимаете, у меня был стресс!

– А уж какой у меня был стресс, – промурлыкала Этери. – Но зла я на вас не держу. Хотите билет? Пожалуйста, я вам вышлю, хотя их почти не осталось.

Звонила и та, кого Этери просила забрать детей из школы, и многие другие.

Стало понятно, что маленькая галерея на Старом Арбате такого наплыва не выдержит. И тогда Верин муж Николай Галынин предложил под мероприятие свой театр. Этери согласилась с благодарностью.

Все-таки есть на свете нормальные, порядочные мужики. Вот взять этого Галынина. Он главный режиссер театра, вокруг него цветник красавиц, у него в театре сама Юламей Королева играет! О нем пишут в желтой прессе разные гадости. И все знают, что это ложь – и те, кто пишет, и те, кто читает. Потому что Галынин видит только одну женщину – свою жену Веру Нелюбину.

А вот Леван… Этери надеялась, что он позвонит хотя бы по такому случаю, примет участие в благотворительном вечере, но он не позвонил. Ну и черт с ним, без него обойдемся.

Детские рисунки в легких картонных рамочках-паспарту развесили в фойе, у задней стены играл классические композиции джазовый квартет, согласившийся выступать бесплатно. Официанты разносили шампанское и легкие закуски.

Пришли друзья Этери, ее родители. Авессалом Элиава пригласил знакомых художников. Вера Нелюбина привела весь банковский бомонд, богатые бизнесмены Никита Скалон и Герман Ланге тоже пришли в полном корпоративном составе, с компаньонами, контрагентами и конкурентами. Пришли, конечно же, и сами виновники торжества, приютские дети с матерями. Растерянные, немного испуганные, они стояли в этой блестящей толпе, переводя взгляды с одного незнакомого лица на другое, а матери крепко держали их за руку.

Но вот музыка смолкла, Этери, одетая подчеркнуто скромно, вообще без драгоценностей, в черном платье до середины икры, прекрасном лишь своими безупречными пропорциями, обратилась к собравшимся с краткой речью.

– Господа, – напутствовала она публику, – человек своей судьбы не знает. Быть может, сегодня вы купите первый рисунок будущего великого художника. Быть может, через несколько лет вы с гордостью скажете гостям: это такой-то. Ранний период.

Все присутствующие дружно рассмеялись. Детские рисунки стали расходиться как горячие пирожки. «Смотри, твою картинку продают, – шептали матери детям. – Ты наш кормилец, ты нам деньги зарабатываешь!»

Они собрали несколько миллионов рублей только наличными, а ведь были еще и чеки! Деньги погрузили в специально вызванную Верой Нелюбиной инкассаторскую машину и отвезли в банк, где назавтра все пересчитали и положили на счет приюта. Важные чиновники, получив законную дозу облучения фотовспышками, разъехались, а все, кто хотел, отправились в зал смотреть веселый мюзикл «Недоросль», где были остроумно обыграны условности старого театра и звучали песни Юлия Кима. Актеры тоже весь свой заработок за выступление отдали приюту.

Одна Этери провела этот вечер в тревоге, опасаясь, что придет Савва. Он по-прежнему бомбардировал ее звонками, она вежливо отклоняла все просьбы о встрече. Прямо сказала ему, что их сближение было ошибкой и попросила забыть. А он все хотел выяснить, что пошло не так: было же хорошо!

Этери не знала, как от него избавиться. Билет ему не послала, но опасалась, что он придет незваным. Половину вечера она все поглядывала на лестницу: вдруг он покажется? Слава богу, Савва не пришел.

Из-за этих тревог она не сразу заметила, что Гюльнара Махмудова вертится среди гостей, норовит подойти поближе, послушать чужие разговоры. Люди удивленно оглядывались на нее, поворачивались спиной и продолжали разговор, но несносная девчонка как ни в чем не бывало переходила к следующей группе, пыталась втереться, привлечь внимание, строила глазки.

Этери решила поговорить с Евгенией Никоновной.

– Я вообще не понимаю, что она здесь делает. Ее рисунков тут нет. Она не умеет себя вести…

– Не взять ее было бы слишком жестоко, – вздохнула Евгения Никоновна и позвала: – Гюльнара!

Девчонка неохотно подошла к хозяйке приюта, перевела подозрительный взгляд с нее на Этери и обратно.

Евгения Никоновна взяла ее за руку.

– Постой тут со мной, нечего тебе вертеться среди чужих людей.

– А почему мне нельзя…

– Потому что я так сказала. Стой смирно, а то домой отправлю.

Гюльнара с ненавистью взглянула на Этери.

– Это она нажаловалась! Что я ей сделала?

– Прекрати немедленно. И не называй человека «она» в его присутствии. Тебе здесь вообще делать нечего, надо было тебя дома оставить.

– Я хочу шампанского, – как ни в чем не бывало заявила Гюльнара.

– Тебе нельзя, ты еще маленькая.

– Я большая! Мне уже шестнадцать!

– А вино пьют с двадцати одного. В голову ударит – еще буянить начнешь. Да и Аллах не велит, – добавила Этери.

Вечер закончился без происшествий. Засыпающих на ходу детей – все-таки для большинства из них было уже поздновато! – погрузили вместе с матерями в специально нанятый автобус и отвезли в приют.

После благотворительного вечера Этери окончательно сделалась героиней приюта. Она сотворила еще несколько маленьких административных чудес, устроила на работу еще нескольких женщин. Только Ульяна Адырханова так ни разу и не попалась ей на глаза за все это время. Гюльнара Махмудова следила за ней издали злыми глазами, но больше не подходила и ничего не предлагала. У других женщин Этери решила не спрашивать.

Но однажды Евгения Никоновна позвала ее в свой кабинет, а когда Этери вошла, повернула ключ в замке и, приложив палец к губам, открыла внутреннюю дверь. Этери уже знала, что там, за внутренней дверью, находится ее спальня. Да, Евгения Никоновна сама жила в своем приюте, дневала и ночевала, хотя у нее была в Москве квартира, доставшаяся от убитой мужем сестры. Квартиру эту она отдала племяннице, которую воспитала как родную. Теперь у племянницы были уже свои дети и муж, к счастью, непьющий.

Но сейчас, когда Евгения Никоновна открыла внутреннюю дверь, из-за этой двери шагнула в кабинет Ульяна Адырханова.

– Я вас оставлю, – сказала Евгения Никоновна, – вам есть о чем поговорить, а у меня урок. Только не курить. Заприте за мной. Приду – постучу.

– Привет, – поздоровалась Этери, – запирая дверь на ключ. – Хорошо, что ты все-таки решилась мне показаться.

– Спасибо, не раззвонила, что я здесь, – с невеселой усмешкой бросила в ответ Ульяна.

– Что ж я – не понимаю, что ли? – обиделась Этери.

– Да нет, думаю, не понимаешь. Понять это… невозможно. Но я не знаю, что мне делать. Не могу так больше жить, а что делать – не представляю.

– Расскажи по порядку, – предложила Этери.

– Слушай, я курить хочу – умираю, – призналась Ульяна. – У тебя есть?

– Есть, но здесь же нельзя…

– Идем, я знаю место, – Ульяна потянула ее за рукав. – Урок только начался, мы успеем вернуться.

Они вышли из кабинета, заперли дверь, и Ульяна провела Этери по коридору на черную лестницу. Поднялись на площадку третьего этажа. Ульяна потянула на себя створку узкого высокого оконца, выходившего в глухой двор. За окном бесновался холодный снежный март, больше похожий на февраль, однако оконце было не заперто и не оклеено. А на подоконнике стояла ярко-красная баночка из-под растворимого кофе, полная окурков.