– М-м-м… «Все, что угодно, если это тебя возбуждает», – перевела Этери. – Хотела бы я познакомиться с твоей бабушкой.

– С ней не было скучно.

– Держу пари.

Этери двинулась дальше. Фотопортрет молодого мужчины в белом военно-морском мундире. Дед, догадалась она. У него было красивое, классически правильное лицо, то, что по-английски называют непереводимым словом handsome. А вот еще одно мужское лицо… наверняка отец. Тоже хорош. Взял кое-что и от отца, и от матери. А вот Айвен не похож ни на кого – ни на отца, ни на деда, ни на бабушку.

В довольно просторной спальне помимо портретов висели на стенах плакаты Альфонса Мухи. Подлинные – видно было по обтрепанным краям. В шкафчике-горке помещалась впечатляющая коллекция стекла ар-деко.

– Это я собрал за пятнадцать лет на Портобелло-роуд и на других блошиных рынках, – пояснил Айвен. – Застраховал, они оценили в пятьдесят тысяч фунтов. Если разорюсь, будет что продать на черный день.

– Тебе грозит разорение? – начала было Этери и испуганно вскрикнула, потому что в эту минуту из-под кровати вылезло нечто…

Оно, это нечто, вылезало очень долго, все никак не кончалось. Приглядевшись, Этери поняла, что это огромный, черепахового окраса кот.

– Феллини! – укоризненно окликнул его Айвен. – Что ж ты гостью напугал?

Феллини не удостоил хозяина ответом. Презрительно прищурился, повел спиной – Этери готова была присягнуть, что он пожал плечами! – и отвернулся.

– Идем, я тебе книги покажу, – предложил Айвен.

Кабинет, занимавший срединное положение между спальней и гостиной, был самой маленькой комнатой, и весь он был забит книгами от пола до потолка. Айвен показал Этери первые издания Диккенса с иллюстрациями Физа, «Божественную комедию» и «Потерянный рай» с гравюрами Гюстава Доре и другие редкие издания.

– Ты есть не хочешь? – спросил он.

– Нет, давай просто посидим.

Он отвел ее в гостиную. Тут был камин, правда, не работающий, на стенах висели картины, но Этери не стала смотреть, хотя заметила на стене напротив рисунок Бердсли. Она устала, ей хотелось прилечь. Айвен простой, свой, он поймет… Она села на диван.

В комнате появился Феллини и неожиданно вспрыгнул к ней на колени.

– Смотри, это он сам! Я к животным никогда не пристаю…

– Конечно, сам! У Феллини чутье сверхъестественное. Раз уж он тебя выбрал, значит, ты своя. Давай я налью тебе шерри. Сухого или сладкого?

– Сухого. – Этери, решила, что наелась сладкого на много лет вперед.

Ей так хорошо стало с живой грелкой, что расхотелось уходить и вообще двигаться. Кошки знают, где у тебя болит, пристраиваются к больному месту и лечат. Их не надо просить, они сами угадывают. Этери погладила Феллини, и он вошел в урчащий режим. Свободной рукой она взяла рюмку шерри.

– Откуда он у тебя?

– Я пошел в магазин выбирать котенка, но это он меня выбрал. Мне выставили на прилавок четырех котят, и Феллини как-то сам ко мне притулился. Я понял, что это судьба.

– Ты его кастрировал?

– Не смог, – признался Айвен. – Примерил ситуацию на себя и спросил: а ты бы хотел… Да кто я такой, чтоб решать, быть ему мужиком или нет?

– И как же вы обходитесь? – полюбопытствовала Этери. – В марте он начинает беситься и орать…

– Я так распланировал свою жизнь, что в феврале-марте всегда увожу его в деревню. У меня дом в Девоне. Там я выпускаю Феллини на свободу. Он возвращается отощавший, но довольный. Я за него спокоен, у нас все кошки привиты. Они не теряют вкус к жизни и к мужскому полу, но не рожают. Разве что производительницы из породных клубов. Пару раз я возил Феллини на вязку в клуб, так мне за него еще и деньги платили.

– М-р-р-р-р-р-р-р, м-р-р-р-р-р-р-р, – урчал Феллини, подтверждая слова хозяина.

– Я бы тут до завтра с ним просидела, но мне надо домой, – вздохнула Этери.

Айвен бережно снял кота с ее колен и спустил на пол.

– Я тебя подвезу. Ты уверена, что есть не хочешь? Могу сделать что-нибудь легкое… Омлет с грибами?

– Нет, спасибо, я пойду. Но еще напрошусь в гости. Я и половины не видела.

– Не надо напрашиваться, приходи, когда захочешь. Могу ключи дать, у меня есть запасные.

Этери со смехом покачала головой.

– Я, пожалуй, пешком прогуляюсь, – сказала она на улице. – Тут недалеко.

– Я тебя провожу. Какие планы на завтра?

– Утром пройдусь по магазинам, – задумчиво проговорила Этери. – Мне надо в «Маркс и Спаркс»[53].

– Не знал, что ты ходишь в сетевые магазины, – удивился Айвен.

– А почему бы и нет? Мне надо купить духи, их только там продают.

– Те, что сейчас на тебе?

– Да. Хочу купить и себе, и подруге моей, Кате.

– Духи божественные. А ты знаешь, что Маркс – эмигрант из России?

Этери кивнула.

– Бабушка… у нее было много знакомых из России, – продолжил свою мысль Айвен, – и она им всегда говорила: «Наш Маркс для нас куда больше сделал, чем ваш для вас».

– А еще я хочу зайти в «Лавку древностей», крестнику что-нибудь подобрать…

– В «Лавку древностей» лучше со мной.

– Айвен, мне кажется, ты тратишь на меня слишком много времени.

– Это мое время, как хочу, так и трачу.

– Только не обижайся, хорошо?

– Мне вообще не свойственно обижаться. По-моему, обижаться – это для дураков.

– Вот и я так думаю, – кивнула Этери. – О, вот это про меня! – Она указала на модную лавку «Рич бич»[54].

– Вот такие магазины, – не поддержал шутку Айвен, – выросли как на дрожжах в середине семидесятых, когда нефть взлетела в цене. В Лондоне стали селиться богатые арабы. Я был маленький, ничего этого не помню, но бабушка говорила, что именно тогда появились в продаже аляповатые вещи как раз на их вкус, непристойное нижнее белье… Началось повальное воровство в магазинах. Воровали они сами – богатые арабы и их женщины в паранджах.

– Они же могли купить…

– Натура не позволяла. В магазинах висели объявления: «Stealing is a crime, we always prosecute»[55]. Но это не помогало.

– У вас не только богатые арабы воруют. Прошлым летом здесь такое было…

– Другая крайность, – вздохнул Айвен. – Но мотив один, что у богатых, что у бедных. Жадность, неуважение к собственности. У нас в Тоттенхэме, – Айвен произносил по-английски «Тотнэм», – живут семьи – целые поколения! – где никто никогда не работал. Но, кстати, воровали и громили не только бедные. Среди погромщиков были подростки из вполне состоятельных семей.

– Просто дорвались до халявы, – сказала Этери по-русски.

– Вот именно. Любопытно было изучать витрины после погромов, – добавил Айвен. – Я ходил на уборку в Излингтоне[56], у нас было что-то вроде вашего субботника. Книжные магазины их не интересовали, все остались целые. А вот жратва, вино, техника, кроссовки – это да. Хорошо, что бабушка не дожила и всего этого не видела. Она была очень политкорректной, но богатых арабов на дух не переносила, – вернулся он к прежней теме. – Одно время они заполонили ее дом. Занимали целые этажи, справляли нужду, прости за подробности, где придется, а потом возмещали владельцу убытки, делали ремонт, перестилали ковры и начинали по новой. Выплескивались на лестницу со своими кальянами и зудящей музыкой. Очень хотели купить бабушкину квартиру. Домохозяин не раз к ней подкатывался с просьбами продать…

– Но ничего не вышло, – закончила за него Этери.

– Наоборот, она его заставила им всем отказать. Им пришлось съехать. Вообще она была настроена произраильски. Во время одной из арабо-израильских войн – уже в этом веке, она дожила до девяноста! – пошла в посольство и вызвалась кашеваром в израильскую армию. Я тебе говорил, что у нее было рыцарское звание?

– Нет, не говорил, – заинтересовалась Этери. – Но я не удивляюсь. Фрейд с кого попало портретов не писал.

– Моя бабушка, – с гордостью проговорил Айвен, – кавалерственная дама Великобритании. В войну, да и после войны, она работала на Би-би-си, в мировой службе новостей. Это было чертовски опасно, в сороковом году в здание угодила бомба, они выходили в эфир из разных мест, потому что немецкие бомбардировщики пеленговали их по УКВ-сигналам, но не прекращали вещания. – Он засмеялся. – Однажды приключилась забавная история. Бабушка тогда жила в Найтсбридже, работала по ночам. Выходила на угол, там ее подбирала служебная машина и везла на Кингзуэй-стрит, в Буш-Хаус. Это штаб-квартира Би-би-си, – добавил он на всякий случай. – И вот бабушка стала замечать, что соседи по дому ее избегают, не здороваются, глаза отводят… Она не могла понять, в чем дело. А оказалось, что папа ее… как у вас говорят, «заложил». Ему было пять лет, он играл во дворе, и одна соседка, проходя мимо, заметила: «Мальчик, а почему ты все время один, где твоя мама? Она на работе?» Он сказал, что мама спит, а работает ночью. «А где она работает?» – спросила соседка. И папа честно ответил: «Вечером она одевается, красится, выходит из дома и стоит на углу».

Этери расхохоталась.

Айвен подвел ее к белокаменному пирожному в конюшенном ряду.

– Ну вот ты и дома.

– Я даже не поблагодарила тебя за Редько.

– Это пустяк, – отмахнулся Айвен.

– Для меня – нет. Для меня это память о дедушке, а я дедушку своего люблю, как ты – свою бабушку. И у меня тоже есть куча историй про него.

– Надеюсь, ты мне их все расскажешь.

Опять он поцеловал ее на прощанье, но на этот раз она ответила. Гормоны совсем распоясались, какой-то зверь у нее внутри прянул на дыбы и прыгнул навстречу другому такому же зверю. На миг не только губы, но и тела слились воедино, оба почувствовали грудь, живот, ноги друг друга. Но Этери почти тотчас же опомнилась и отстранилась.

Она отперла дверь, обернулась и взмахнула рукой на прощанье, даже улыбнуться сумела. Растерянное, потрясенное лицо Айвена отпечаталось у нее на сетчатке глаз. Она уже знала, запираясь изнутри, что оно будет преследовать ее даже в темноте.