— А как с домом?

— Вчера повесили табличку.

— Джон опять не заплатил?

— Я извещений не получала, поэтому решила, что он все-таки платит. Кажется, мой адвокат напугала его до смерти, сказала ему, что он может запросто оказаться за решеткой.

Услышав последние слова, все трое клиентов за кофейным столом подняли головы. Им был небезынтересен весь разговор; когда Бернадин поняла, что ее слушают, она перешла почти на шепот.

— Но я встретила такого парня!

— Знаешь, кажется, ты единственная, у кого с этим нет проблем.

— Он просто чудо!

— Значит, он моложе тебя.

— Гораздо моложе.

— На сколько?

Трое клиентов опять навострили уши.

— На десять лет.

— Ему только двадцать шесть?

— Ну какого черта так орать, Глория?

Женщина лет под шестьдесят широко ухмыльнулась, листая журнал. Ясно, что улыбку ее вызвало не содержание передовицы.

— Что это ты вытворяешь, Берни? У тебя двое детей, так тебе еще третий понадобился.

— Он настоящий мужчина. А я просто играю с ним.

— А он знает, что ты с ним играешь?

— Ну, в этом-то все и дело. Он серьезен, как катафалк. Я говорю ему, что стара, а он заявляет, что ему все равно. И дети его любят.

— Он что, уже и с детьми познакомился?

— А что в этом плохого, Глория?

— Смотри сама. Незачем детям знакомиться с каждым твоим новым другом. Что они подумают?

— Ты говоришь так, будто я собираюсь побить рекорды Гиннесса. Что они думают? Что он мой друг — кстати, это правда — и что очень милый. Что я могу сделать, если ему нравится водить их в парк, в зоопарк, в кино и запускать змей? Их отец и половины этого не делал. Значит, я должна лишать их удовольствия? Мы даже в церковь ходим все вместе.

— А чем он занимается?

— Работает. Он авиамеханик.

— Вот и хорошо, — вмешалась пожилая клиентка. — На твоем месте, девочка моя, я бы за него держалась. У молодых больше прыти, они лучше относятся к женщинам, у них не закосневшие мозги, и они никогда не бывают скупыми. — Она хихикнула и снова притворилась, что читает журнал с таким видом, будто вовсе не раскрывала рот.

Бернадин и Глория переглянулись в зеркале и прыснули.

— Пойдем к мойке, — сказала Глория. — Как его зовут?

Они ушли в угол салона, где их нельзя было услышать, не подойдя вплотную.

— Винсент, — произнесла Бернадин. — Винсент Грешем.

— Наклонись. — И Глория прижала ее голову чуть сильнее, чем следовало.

— Пару недель назад мы встретились в банке. Мы стояли в очереди, и он заговорил со мной, уж и не помню о чем. В этот момент я думала только о том, какой он, ну прямо, как новенький серебряный доллар. В конце концов он попросил у меня номер телефона, и я дала. Потом он позвонил, пригласил поужинать, ну и так далее.

— И? — спросила Глория, втирая густой шампунь в волосы.

— И все.

— А какой он?

— Какой? Мужчина, как и любой другой. Знаешь что, Глория? Если у такого „молокососа" хватило духу попросить у меня номер телефона, не могла же я не выяснить, на что он еще способен. И он свел меня с ума. Слушай, а где Дезире и Филип?

Глаза клиентов вопрошающе обратились к ним: интересно, куда подевались мастера.

— Он болен, — сказала Глория, как отрезала. — А Дезире уволилась.

— А что с ним? — спросила Бернадин.

— Не знаю. Пока его не будет.

— А Дезире, она когда ушла?

— Кажется, сегодня. Ну и хорошо.

— А ты найдешь ей замену?

— Кто знает? — вздохнула Глория.

Пришли один за другой Джозеф и Синди.

— Ты с Робин давно разговаривала? — спросила Бернадин.

— Она на прошлой неделе здесь была. А что? — Глория начала промывать ей волосы.

— Она плохо кончит, это точно. В один прекрасный день ее просто убьют.

— Так что с ней?

— Догадайся.

— Не может быть!

Джозеф повел пожилую женщину к соседней мойке. По ее лицу было видно, что она счастлива снова оказаться рядом. Она села в кресло и закрыла глаза.

— Мы с Винсентом оставили у нее детей в пятницу на ночь и пошли в кино, и меня чуть кондрашка не хватила, когда утром дверь мне открыл Рассел.

— Не может быть!

— Честное слово.

— А его… эта?

— Забудь. Они уже разбежались.

— Так они же поженились всего пару месяцев назад!

— Она свалила, подружка.

— Врешь, Берни.

— Я же только что тебе сказала, что он открыл дверь.

— Я поняла. — Глория начала ополаскивать голову Бернадин.

— Можешь себе представить?

— Если это о Робин — могу. У нее не осталось ни гордости, ни здравого смысла. Хоть ты бы ее вразумила, Берни.

— И что я ей скажу? „Перестань быть дурой и брось этого полипа"? Ей же хоть кол на голове теши. Я ее очень люблю, но только посмотри на нее! Ни тени смущения. От счастья так и светится. Как будто приз выиграла или еще что-то. С ней бесполезно разговаривать, она уже закусила удила, вот что я думаю. А ей все-таки нужно остановиться.

— Неужели она его обратно пустит к себе, Берни?

— Даже спрашивать боюсь. Но она же не умеет молчать, обязательно все расскажет. А я и виду не покажу, что я думаю. Это ее жизнь, не моя.

— Пойдем. — Глория подтолкнула Бернадин. — Я тебя высушу.

— Лучше, чем в театре, правда? — подмигнула Бернадин старушке у мойки.

* * *

Когда Глория вошла в дом, она услышала звуки саксофона. Тарик играл теперь довольно часто — Глория не помнила, когда еще он столько упражнялся. Перейдя в старший класс, он, казалось, стал серьезнее ко всему относиться. Табель успеваемости и сравнить нельзя было с прошлым. Глория при каждом удобном случае давала сыну понять, что гордится им и что верит в его способности. Он забыл о своем клубе и больше не встречался с той белой девчонкой. Но подружки, которых он приводил домой, были, как одна, красивые, светлокожие и все с длинными волосами. Глория спросила его, обязателен ли такой „джентльменский набор", на что он ответил: „Значит, у меня такой вкус, и оставь меня в покое".

Глории не хотелось попрекать его тем, что он гуляет с девушками, похожими на белых. Что это за мода? С чего вдруг? Чем ему не нравятся девушки с темной кожей и короткими курчавыми волосами? Разве они не красивые? Но Тарик упрямо повторял: он выбирает себе по вкусу.

Саксофон смолк. Глория вздохнула — ей нравилось его слушать. Вынув пирог из духовки, она принялась гладить рубашку сына. Завтра их класс будут фотографировать. Тарик опустился вниз и уселся у стола.

— Можно с тобой поговорить, мам?

Только бы это не оказалось какой-то ерундой. В последнее время они жили в таком согласии, не нарушать же его теперь.

— Я слушаю тебя. — Она расправила складку на рукаве рубашки.

— Помнишь, я говорил тебе об оркестре „Все вместе"?

— Да.

— А ты все прочла, что я тебе принес? — спросил он.

— Да.

— Ну, и каково твое мнение?

— Конечно, для молодежи это очень хорошее дело.

— Я хочу туда записаться.

— Тарик. — Глория вздохнула и отставила утюг. — Мы же, кажется, договорились, что ты поступишь в университетский колледж.

— Во-первых, я еще не готов, мам. Я еще не решил, чем потом буду заниматься. Ну, а если я и буду поступать, то только в Морхауз.

— Но это же в Атланте!

— Я хочу учиться в колледже для черных, мама. Я с самого детства ходил только в школу для белых. Мне надоело быть единственным цветным в классе. Я хочу почувствовать, что значит быть среди своих. И я все равно смогу сдать все экзамены в колледж, если меня примут в эту организацию. Подумай, мам! Я смогу объехать весь мир и круглый год буду играть!

— А ты сможешь жить с людьми, которых еще не знаешь, целый год?

— Конечно, мам. Но этого мало. Ведь есть еще то, что делаешь для общества… Ты же читала в их проспекте, чем они занимаются? Выступают в приютах для престарелых, помогают изнасилованным женщинам и детям и все такое. По всему миру! Я же пройду такую хорошую школу жизни, правда, мам?

— Конечно.

— Мне не обязательно потом становиться музыкантом, но и это не помешает. Пожалуйста, можно, я попробую пройти собеседование?

— В проспекте сказано, ты должен посмотреть хотя бы одну из их программ.

— Через две недели одна будет показана в университете, я уже проверял.

— Ты же не знаешь, сколько это будет стоить? — Но Глория уже подсчитала. Она прочла все брошюры и даже успела созвониться с администратором по поводу того, как работает организация. Честно говоря, ее размах впечатлял. Семьсот подростков от семнадцати до двадцати пяти, из двадцати пяти разных стран, делятся на пять „команд". Пять недель они проведут в Таксоне на репетициях и уроках музыки и хореографии. Картинки в проспекте выглядели на редкость привлекательно. Кроме того, дети смогут принять участие в семинарах, встретиться с известными музыкантами, политиками, бизнесменами, учителями, как в США, так и за границей.

— Наверное, восемь тысяч долларов, мам, но вроде у них там есть стипендия.

— Ах, только восемь тысяч.

— Мам, если меня возьмут, я постараюсь заработать, еще поищу спонсоров. Так многие делают. Ну, если ты хоть что-то сможешь заплатить, я постараюсь добиться стипендии.

— Кое-какие сбережения у меня есть. — Глория всегда тщательно скрывала от сына, сколько денег у нее накоплено и сколько она зарабатывает. Деньги, вырученные за дом родителей в Окленде, пришлось частично потратить, чтобы открыть „Оазис"; остальные она вложила в банк, а затем перевела в акции. Но она не хотела, чтобы Тарик об этом узнал. Ни к чему растить испорченного лоботряса, который будет рассчитывать, что получит все без труда. Когда Тарик просил ее о чем-то, она нередко отвечала, что пока они не могут себе это позволить, или сразу говорила нет. Иногда она, однако, делала ему сюрприз — так, она считала, подарок будет казаться более ценным.