- Наощупь.

Он , наконец, повернулся ко мне, медленно отпил еще чая.

А я сглотнула непроизвольно. Потому что оказалась права. Не было в его глазах отблесков пламени.

Черные они были. И в полумраке комнаты смотрелись инфернально.

Мне стало не по себе. Гор смотрел так, словно… Словно что-то спросить хотел, или о чем-то знал таком, чего даже я не знаю. Словно насквозь меня видел.

Брррр… Понятно, почему он начальник! У такого, наверно, все подозреваемые мигом становятся обвиняемыми! Потому что ссутся под себя во время допроса!

Хотя… Я вот – нормально. Ну… Не совсем нормально, но в принципе… А может, он просто не применял ко мне особых методов допроса?

Теперь кажется, что, посмотри он на меня в нашу первую встречу вот так, черно до жути… Я бы точно все рассказала. Даже то, о чем не знала.

На фоне мощного впечатления от его взгляда даже слова нахальные показались пустяком, не стоящим внимания.

- Погоди, - он правильно понял мой порыв к столику с бельем, - сейчас Максим звонить будет. Пообщайся.

- Ой!

Я так обрадовалась, что, естественно, забыла напрочь про то, что теперь стала честной девушкой с трусами.

Гор кивнул на ноут, который , оказывается, лежал рядом со мной, выше по дивану.

- Там пароля нет, заходи, выбирай вайбер.

Я быстренько пригладила волосы, предусмотрительно постаравшись закрыть шею, потому что с утра не могла без ругательств на себя в зеркало смотреть. Подпол проклятый с его каменными лапами и жадными губами!

И открыла ноут…

- Малая, ты сиди там тихо, ладно? – брат увещевал тихим, настойчивым голосом, и вообще не было в нем того первоначального дурачества. – Тут дела серьезные, понимаешь? Мы с тобой встряли. И сильно. Подпол пояснит, как приедет. Или он рядом?

- Нет. Ноут отдал и свалил, - торопливо заговорила я, неожиданно полыхнув румянцем стыда.

Черт… Брата обманываю… Зачем?

Но ощущалось, что именно так сейчас правильно поступать. Логично. Не надо ему там волноваться, а то сорвется еще с места.

Да и мне тоже не надо. Волноваться.

Тем более, что ничего такого не произошло. Ну секс… Ничего более.

Две недели пройдут, и все закончится.

- Ясно. Но все равно, осторожней, поняла? Если что-то… Ну… Ты знаешь все.

- Никаких «что-то»! – перебила я, прекрасно зная, о чем говорил Макс. О нашем нз, сделанном на такой черный-пречерный день. Если вдруг… Кого-то из нас не станет. Или кто-то из нас попадет в тюрьму. Мы о таком даже не заговаривали, свято веря в то, что мысли материальны, но пути отхода на всякий случай приготовили.

- Конечно никаких, малая, конечно! – опять расплылся в дурашливой улыбке Максик, и я ответила ему.

Господи, как хорошо, что у меня есть человек, который заботится и думает обо мне. Которому не безразлично, жива я или нет. Это счастье, такое счастье, понять которое может только тот, у кого не было ничего, кто по грани прошел.

Мы еще немного поболтали, а потом Макс отключился. И я еще минуту сидела, тупо пялясь на экран ноута, переживая наш разговор заново.

Гор не мешал, сидел, пил свой чай, смотрел в огонь.

А потом я поймала его взгляд на себе.

И неожиданно стало жарко. Везде. Буквально везде. Даже стопы и подушечки пальцев на ногах, кажется, жгло. Я сглотнула ставший сухим воздух, торопливо отвернулась.

- Пойду посмотрю на обновки, - встала, сделала шаг к выходу, планируя прихватить пакет и спрятаться в туалете.

- Стой. – Приказ был отдан настолько четким, давящим тоном, что я замерла послушно. Сама себе не веря, что делаю это. – Потом посмотришь.

Я повернулась к Гору, уже успевшему отставить кружку и развернувшемуся в кресле ко мне всем корпусом. Его светлая футболка белела ярким пятном в полутьме, мощные ладони тяжело лежали на подлокотниках. А глаза поглощали. Давили. Отбирали волю последнюю. И от сгущающейся атмосферы в комнате стало трудно дышать.

Он медленно проскользил взглядом по мне, начиная от босых ступней, утонувших в пушистом ковре, и заканчивая настороженно вытаращенными глазами. Вернулся к губам. И черт! Разве может стать еще жарче? Но стало. Вот правда, стало!

Гор помедлили чуть-чуть, словно наслаждаясь моим легким испугом, а затем приказал:

- Иди сюда.

Иди сюда... 


Я смотрел, как она мнется, словно раздумывая. Опять. Ну вот спрашивается, чего тут раздумывать? Ну понятно же, что будет в итоге все по-моему!

Что она подойдет и позволит сделать с собой все, что мне захочется!

Так чего опять выделываться?

Чего спинку выгибать и шипеть?

Наоборот… Поговорила с братом, убедилась, что у него все хорошо, что рожа наглая в экран с трудом лезет, успокоилась…

И где моя благодарность, Кошка ты вредная?

Я и так долго терпел.

Очень долго.

Практически с самого порога. Похоже, что картина спящей на моем диване женщины скоро станет настолько привычной, настолько обыденной, что, когда это прекратится… Черт, я могу почувствовать потерю. Ох, стоп, подполковник. Меняй ход мыслей, пока не поздно!

И вот что на меня так повлияло?

Ну не секс же, в конце концов? Не в том я возрасте, чтоб из-за секса, пусть и отличного, башню срывало.

И не выясненные сегодня обстоятельства про так называемого опекуна Кошки.

Интересного, кстати, человека. Если его так можно назвать, конечно же.

Васькин Дмитрий Игоревич был, оказывается, очень влиятельной фигурой на Севере. Особенно на полуострове, который его жители привычно называли Островом. А остальную часть страны – Материком.

На Острове, располагающемся за Полярным кругом, жить было нелегко, но , в принципе, очень денежно. Там давно уже не оставалось тундры, ее полностью выело вредное производство, никелевый, палладиевый, рудный комбинаты, на которых добывалась половина таблицы Менделеева.

Васькин владел половиной города и двумя из трех комбинатов. Был вхож не только к губернатору края, но и чуть ли не к президенту, как поговаривали.

Кошке он приходился дальней родней со стороны матери. И после признания родственницы недееспособной быстренько подгреб под себя наследство Курагиных: три обогатительных фабрики и парочку шахт, где добывали палладий. Это увеличило его капитал примерно на треть и позволило в скором времени выкупить к имеющемуся комбинату еще один.

Так что с точки зрения выгоды наклевывался прямой мотив.

Но…

Автокатастрофу признали случайностью, уголовное дело даже не открывалось, хотя в таких случаях – это обязательная процедура. Везде. И даже там, где называют себя островитянами и всячески отделяются от Материка. Но , судя по всему, дело замяли. Удалось по своим каналам в те сроки, что у меня имелись, то есть в ничтожно малые, только общую информацию получить.

И не было гарантии, что, начни я копать глубже, начальство не принялось интересоваться, а своими ли делами занимается начальник оперативного отдела МВД? И как у него там с раскрываемостью, если есть время на личные дела? И на инициативу, которая, как известно, наказуема?

Так что мне удалось узнать, что Максим Курагин как-то очень вовремя попал в тюрьму, там подписал документы, в которых назначал Васькина своим поверенным по всем делам, практически передавал ему бразды правления отцовской компанией и опеку над несовершеннолетней сестрой. Сам Курагин не упоминал ничего подобного в разговоре сегодняшнем, из чего можно было сделать вывод о фальсификации подписи. Которую никому в голову и не пришло проверить.

А Людмила Курагина жила в доме Васькина с шестнадцати до восемнадцати лет, с небольшим перерывом, когда находилась в приемнике-распределителе. Вот туда, я, собственно, запрос и направил.

Должны были сохраниться ее личное дело, карты медосмотра и прочее.

Уже какая-то информация.

Но основная информация могла ко мне поступить от первоисточника. От самой Людмилы. Надо только поймать момент, поговорить.

Ну и об основной цели ее пребывания в моем доме забывать не стоило. Показания против Росянского.

С обязательным присутствием в будущем на судебном заседании. Чтоб с гарантией.

Как раз можно было и вывести на этот разговор через ее мотивы.

Но вот проблема: упрямая Кошка не давалась в руки. Вернее, в руки-то она мне давалась, но не вся.

Тело ее я заполучил, а вот то, что в голове…

Не доверяла она мне, не желала открываться. Я это ощущал на интуитивном уровне и понимал, чуть-чуть передавлю или не вовремя начну спрашивать… И все. Закроется. Сорвется.

Придя сегодня домой и застав опять ее спящей у себя на диване, я пару минут поизучал мягкие волнующие изгибы, копну русых волос, тонкую руку, бессильно упавшую на пол…

И занялся своими делами, стараясь ее не будить.

Пусть поспит Кошка. Добрее будет.

А потом, сделав чай и устроившись в любимом кресле, не мог отказать себе в удовольствии разглядывать спящую женщину. Бездумно. Вообще убрав из головы любые мысли, хотя накатывали, конечно, многочисленные.

И похоть, потому что невозможно ее , такую, не желать.

И гнев, потому что непонятно, невозможно представить, что ее, такую маленькую и хрупкую, мог обижать какой-то скот, который свое еще получит, безусловно.

И растерянность, потому что эмоции, мною переживаемые, вообще ни на что не походили. И напрягали.

Но не зря я потратил столько времени на обретение внутреннего покоя.

И теперь все пригодилось.

Пожалуй, это была самая эффективная моя медитация.

В полутьме, разглядывая мирно спящую женщину и слушая потрескивание поленьев в камине.

А затем она проснулась.