Я тут же вспомнил, как Аксинья заливала мне про июльскую поездку к отцу. Нахмурился и откусил яблоко.

– К черту ее, – сказал я, прожевав. – Пусть живет как хочет.

Марвин понял, что дальше говорить на эту тему не имеет смысла, и тактично заткнулся.

А вот развеяться мне и правда было просто необходимо. Поначалу я думал, что раз не судьба мне ехать на музыкальный фестиваль, то лучше отсижусь в городе. Или с Лилей на даче. Но сейчас, когда обстановка дома была накалена до предела, а мама побила все рекорды по гиперопеке, уехать ненадолго на природу хотелось как никогда раньше. Душили безнадега и тоска. Хотелось впервые за жизнь вырваться куда-нибудь и почувствовать настоящую свободу. Хотя бы на несколько дней.

И все-таки Марвин снова вернулся к своей любимой теме – девчонкам.

– Аксинья, Серафима… У тебя там кастинг, что ли, на самое странное имя для подружки?

Пришлось запустить в него одно из яблок.

– Сима мне не подружка.

Марвин, рассмеявшись, ловко поймал яблоко и откусил его.

– Ладно, это мы еще посмотрим, – довольно сказал он, жуя и щурясь на солнце. – Что там за Сима такая, которая затмила саму Белорецкую? Может, мне эту Серафиму себе под крылышко взять?

– Скорее бы Лиля тебе твои крылышки опалила, – засмеялся я.

Только после напоминания о том, какой бессердечной и непреклонной может быть моя сестрица, Макс наконец заткнулся.

Вернулся я от Марвина поздно, когда из окон моего дома уже сочился желтый свет. На пороге меня встретила недовольная Лиля.

– Ты где шляешься? – строго спросила она.

– Мы с Марвиным… – начал я, развязывая шнурки на кедах.

– Ми с Мярвиным! – придурочным голосом передразнила меня сестра.

– Идиотка совсем?

– Это ты, Лева, совсем идиот! – зашипела на меня сестра, воровато оглядываясь. – Забыл, какой сегодня день? Еще папа на работе задерживается…

Конечно, я помнил, какой сегодня день. Возможно, даже нарочно задержался из-за этого у Марвина. Каждый год в конце мая мне было невыносимо тягостно и тоскливо нести траур по неизвестному мне человеку, из-за которого моя мать стала такой. Я его совсем не знал, оттого и не чувствовал никогда особой скорби. Наоборот, чаще злился, что меня всегда сравнивают с братом и считают, будто я могу повторить его судьбу.

Пока я разувался, Лиля, снова перейдя на шепот, продолжила:

– Макс согласился нас везти?

– Ага.

– Что говорит?

– Если тебе интересно, спрашивал ли он о тебе – спрашивал. Все уши прожужжал.

Лиля довольно заулыбалась. А я никак не мог взять в толк, почему сестра всякий раз отбривает моего друга, но при этом ей важно, спрашивал ли он о ней… А когда узнавала, что у Марвина появилась новая девчонка, обижалась и дулась.

– Говорил только о тебе весь вечер, – подмазался я к сестре.

Лиля подозрительно посмотрела на меня и, прищурившись, произнесла:

– Перед мамой я тебя все равно не отмажу. Теперь твоя очередь с ней сидеть. Ты же знаешь, какая она невозможная в этот день.

Разувшись, я прошел чуть вперед и остановился.

– Ну? – подтолкнула меня в спину Лиля. – Что встал?

Я прислушался. Из кухни доносился приглушенный звук телевизора. Мама смотрела какое-то музыкальное ток-шоу. Видимо, для того, чтобы отвлечься.

– Я еще хотел с ней поговорить по поводу отъезда, – обернувшись, сказал я Лиле.

– Сегодня? – испугалась Лиля. – Нашел когда.

– А что тянуть? По-моему, наоборот, – в самый раз.

– И что ты ей скажешь? Тоня ведь обещала, что нас отмажет. Лева, зачем? Меня с парнями она точно никуда не отпустит!

– Я скажу ей правду, – упрямо повторил я. Все это не могло больше вот так глупо продолжаться.

– Лев, ты чокнулся? Или вместе с Марвиным напился?

Я не стал Лиле излагать все, что думаю по этому поводу, а просто отправился на кухню. Лиля осталась растерянно стоять в коридоре.

Мама сидела за столом в нарядном платье, будто на самом деле была приглашена на день рождения. За ее спиной – незашторенные окна, в которых чернота и работающий телевизор в отражении. Прошло уже двадцать лет, а мама до сих пор печет этот дурацкий домашний «Наполеон» и наряжается в этот день.

Я оглядел стол и заметил пустое блюдце с крошками и чашку с недопитым чаем рядом. Судя по всему, это Лиля здесь чаевничала под отсутствующим взглядом мамы. В этот день мама еще больше угнетала. Поэтому и я, и отец нарочно задержались. Мне было немного стыдно за это, самую малость. Но я до последнего не мог себя заставить вернуться рано домой.

Мама нарочно не обращала на меня внимания. Обиделась. Пялилась в экран и крутила в руках серебряную десертную ложку. Я пододвинул стул и сел рядом. Мама, все так же не отвлекаясь, протянула руку и потрепала меня по волосам. Тогда я положил голову ей на плечо и негромко сказал:

– Прости меня.

– Ведете себя с отцом как ни в чем не бывало. Будто не знаете, какой сегодня день. Будто вам все равно.

– Знаем и помним, – сказал я. Тупо добавил: – И скорбим.

– Сегодня день рождения. Скорбь твоя ни к чему.

Мама предпочитала вспоминать о брате в день рождения, а не в день его смерти. А я просто не знал, как мне себя нужно вести. И никогда не испытывал горечи.

– Светлый праздник, – добавила мама. – Ешь тортик, сынок.

Мама придвинула тарелку и, не разрезая торт, сверху поддела ложкой кусочек «Наполеона».

– В этот раз очень хорошо пропекся, – сказала она.

– Мама, мы с Лилей не едем на дачу, – решился я, подняв голову и посмотрев сбоку на мать.

Мама удивленно покосилась на меня, так и застыв с десертной ложкой во рту. Прожевав кусочек, удивленно спросила:

– Почему это?

– Когда закончатся занятия, мы с друзьями поедем на природу. Ненадолго. На неделю. С Марвиным на его машине.

Марвина нельзя было назвать взрослым человеком, который сможет за нас поручиться. Скорее, с ним мы, наоборот, могли влипнуть в неприятности. Уточнять, что за друзья с нами будут, я тоже не стал. Хватило мне той нотации от мамы по поводу Симы Шац и ее матери… Но себя-то я считал человеком сознательным и ни разу в жизни не подводил родителей. Как и моя сестра. Почему нам с Лилей не дают шанса?

– Лиля за нами присмотрит, – зачем-то брякнул я.

– А чем вы собрались заниматься, что за вами нужно присматривать? – тут же насторожилась мама. Снова потянулась ложечкой к торту.

– О господи, мама, да ничем противозаконным. Мы просто отдохнем после тяжелого учебного года.

– Лев, разве ты устал? Учеба тебе дается просто. Вот на следующий год…

– Именно, что учеба дается мне просто. Потому что я занимаюсь только ею целыми днями, – начал я терять терпение.

– А как же твоя девочка? Аксинья. Почему ты ее к нам не приглашаешь? Я слышала о ней только от Лилечки. И с радостью бы познакомилась…

– Мы с Аксиньей расстались, мама, – перебил я.

Мама удивленно захлопала глазами.

– Расстались? А почему? Из-за этой Симы Шац, да? Я ведь тебя предупреждала…

Мама снова обеспокоенно затрещала без остановки. А затем с Аксиньи переключилась на поездку:

– Ты с Симой? И с Марвиным? Отец тебя не отпустит! Лева, я тебя не отпущу… Никуда не отпущу. Ты хоть знаешь, как опасно…

– Мама! – выкрикнул я внезапно.

Мать вздрогнула и затравленно уставилась на меня.

– С нами ничего не случится. Со мной ничего не случится. Пожалуйста, дай мне немного свободы. Я задыхаюсь, мама.

Мама опустила глаза на торт, а затем машинально почерпнула ложкой новый кусочек. Нервно отправила в рот. Потом еще и еще…

– Мама, я – не он. Я не такой. Пожалуйста, перестань нас сравнивать. Я не повторю его судьбу хотя бы потому, что сам этого не хочу.

Не прожевав, мама засовывала в рот новый кусок торта. Снова и снова. Подавившись, закашлялась. И слезы потекли по ее щекам. Тогда я поспешно встал из-за стола и налил воды.

– Пей, – протянул я ей стакан.

Маму душили слезы. Она выпустила ложку из рук, и та со звоном полетела на пол.

– Я другой, мама. Как ты этого не поймешь? Мы похожи только внешне. Мам, я другой человек. Не он.

Теперь мать, не прожевав торт, разрыдалась в голос. На кухню заглянула перепуганная Лилька. Тут же бросилась к маме с объятиями и принялась гладить ее по голове.

– Поговорил, да? – сердито посмотрела сестра на меня. – Тебя переклинило, что ли?

Я лишь растерянно уставился на Лилю.

– Мамочка, если ты против, мы не поедем, честное слово, никуда не поедем! – лепетала Лиля, гладя всхлипывающую маму по волосам. В глазах сестры тоже заблестели слезы. – Просто мы хотим быть честными с тобой. Рассказывать все-все… Чтобы ты нам верила. Ну, пожалуйста, перестань, мамочка. Успокойся. Все хорошо. Мы будем дома… Мы никуда не поедем. Мы всегда будем с тобой… Всегда, дорогая мамочка. Всегда.


Сима

Тополиный пух носился по улицам и кружил в воздухе, как первый снег. Он лез в глаза и в нос, но я совсем не обращала на него внимания. После последнего в этом учебном году классного часа медленно брела по школьному двору под веселое воробьиное чириканье.

В душе образовалась какая-то непонятная, щемящая пустота, которая вытягивала из меня все силы.

Поначалу мне казалось, что теперь, когда я узнала всю правду о папе и Антонине, мне будет так больно, что захочется лезть на стену. А еще я начну ненавидеть их всей душой… Но ничего из этого не было. Я словно превратилась в своего отца. Стала тенью без человека. Никем… Меня будто бы больше не стало.

Я не хотела ненавидеть Антонину Юрьевну, но видеть ее мне все равно пока было неприятно. А она в конце года, будто нарочно, принялась все чаще заглядывать в наш класс. Один раз, когда директриса собрала нас в конце дня и по какой-то мелочи обратилась ко мне, я не выдержала и при всем классе ей нагрубила. Помню удивленный взгляд повернувшегося ко мне Льва. Его любимую, самую лучшую и самую добрую Тоню обидели… А ведь я сама все эти годы считала ее неравнодушной к чужой беде. И как теперь понять, действительно ли она хотела мне помочь, или это было лишь чувство вины за предательство и за то, во что оно в итоге вылилось? Вся эта ее учтивость, помощь, душевные разговоры… Вспоминать обо всем этом теперь было противно и больно.