– Думаешь, он это делает нарочно?

– Да, вполне осознанно!

Чарльз отвернулся, невидящими глазами уставился на выжженную равнину, лежащую по обе стороны проселочной дороги. Впереди уже виднелась взлетная полоса и стоящий наготове вертолет.

– Вчера за обедом он дал нам понять, что готов продать ферму. По его милости Джон провел одну из самых кошмарных ночей в своей жизни. – Он помолчал. – Не говоря уж о тебе… что он делает с тобой…

«Он знает, – промелькнуло у нее в голове, – он знает все, что выделывает со мной Филипп. И даже самое ужасное! – Элен содрогнулась. – Да, даже это. Он ведь мужчина, а мужчины знают эти вещи, даже если сами не делают. Должно быть, он презирает меня…»

Лицо у нее горело, она чувствовала, что сейчас заплачет.

– Ты не того выбрала, – голос у Чарльза внезапно охрип. – Если он погубит еще и мою компанию, то окончательно лишит меня всего самого дорогого на свете. Раньше я не мог его остановить. А теперь могу!

Он в сердцах ударил кулаком по дверце, раздался протяжный глухой звук, напугавший Элен. Ей вдруг ужасно захотелось остановить машину, взять его за руку, погладить по лицу…

– Ты хоть понимаешь, что мы связаны одной веревочкой?

Элен круто вывернула руль; джип задрожал, как дикий зверь, и выпрыгнул из глубокой колеи.

– Мне кажется, так было всегда.

Он яростно кивнул.

– Потому что мы никогда не давали ему отпор. Вернее, давали, но безуспешно.

– Я пыталась – но у меня ничего не вышло. Господи, понимает ли она, как подействовали на него ее слова? – подумал Чарльз. И что она все еще прекрасна, несмотря на испуганный и какой-то болезненный взгляд? Он с трудом сдержался, чтобы не дотронуться до нее еще раз.

– Ты всегда хотела, чтобы все вокруг были счастливы… (Особенно он, одновременно подумали оба) – и забывала о себе.

– Но разве не так должна вести себя хорошая жена? – несколько цинично произнесла Элен.

– Если и так, то только пока она любит своего мужа. А тобой двигало чувство вины. Ты чувствуешь себя виноватой с тех самых пор, как Алекс…

– Прошу тебя, Чарльз! – Элен не ожидала, что ее голос прозвучит так громко. – Давай не будем об этом. Не нужно меня оправдывать. Это была моя вина. И с тех пор ничего не изменилось!

Он покачал головой.

– Глупости все это, и ты сама прекрасно это знаешь. Даже если в случившемся есть доля твоей вины, сколько можно расплачиваться?

«Столько, сколько потребуется», – поняли оба, но вслух не произнесли ни слова.

– Как ты думаешь, Филипп изменился? – Элен перевела разговор на другую тему. – Или это я меняюсь?

Чарльз был явно удивлен.

– Изменился? Что ты имеешь в виду?

– Эти внезапные смены настроения: то он сердится, приходит в бешенство, то опять улыбается как ни в чем не бывало; или сюрпризы, которые он нам преподносит, та радость, с которой он пускает нас по ложному следу, а потом смеется нам в лицо.

Легкая гримаса исказила рот Чарльза.

– Он всегда был таким! И с каждым днем будет хуже и хуже!

Что правда то правда, с холодной ясностью осознала Элен.

– Если только…

Подобные нотки Элен слышала впервые.

– Если только?

«…Мы не сделаем что-нибудь, – прочла она его мысли и поразилась тому, что в ответ подумала: – Да».

Они уже подъехали к взлетной полосе, пыльному участку голой земли, в центре которого на очерченном белым кругу находился вертолет с пилотом в кабине. Справа налево почти на километр протянулась двойная цепочка мощных прожекторов – в Кёнигсхаусе можно было приземлиться и ночью. Чуть поодаль, в тени ангара и радиовышки, связывавшей ферму с внешним миром, стоял самолет, предназначенный для дальних перелетов. В жарком, пыльном воздухе раздавались позывные: «Папа Кило Лима вызывает ферму Кёнигсхаус, Кило Отель Сьерра…»

Элен остановила джип, выключила мотор.

– Если только мы не сделаем что-нибудь, – очень спокойно произнес Чарльз.

Ей не хотелось спрашивать, что именно. Но спрашивать и не пришлось. Похоже, Чарльз забыл о ее существовании, он думал вслух:

– Рано или поздно нам придется взять бразды правления в свои руки. Филипп не вечен, хотя сам об этом забывает. Он почти на двадцать лет старше нас, разница – в целое поколение. Тебе это известно, Элен.

Неожиданно он схватил ее за плечи, заставил посмотреть себе в лицо.

– Я всю жизнь был лишь младшим братом Филиппа. Все, буквально все приходилось добывать у него с боем, и даже это он умудрялся отнять. Как отнял тебя.

Глаза у него потемнели, в них плясали гневные искорки. Элен чувствовала, что он вот-вот расплачется.

Но Чарльз не смотрел на нее, его взор был устремлен вдаль, в знойное марево.

– А теперь он собирается уничтожить по своей прихоти все, что я с таким трудом создал. И я должен спокойно смотреть на это? Ну нет, дорогой братец! Братская любовь в твоем понимании меня абсолютно не устраивает!


Пусть катятся! Из окна был хорошо виден столб пыли на горизонте – след джипа. Ничего, пусть отвезет Чарльза на аэродром, при таком настроении от нее все равно никакого прока. Филипп пожал плечами и вслед за Джоном направился в конюшню. Его, как всегда, волновали лишь собственные заботы.

В столовой остались только Бен с Джиной; оба чувствовали себя как после землетрясения.

– Он всегда такой? – тихо спросила девушка. Бен покачал головой и встал. Джина видела, как отец ошеломлен и подавлен, ей стало жаль его.

– Не знаю, что взбрело ему в голову! Конечно, у него всегда был гнусный характер, он всегда поступал как хотел, не обращая внимания на других. Но знаешь, жизнь у него была не самая веселая – если вспомнить, как погибла первая жена, и потом…

Даже теперь Бену было трудно говорить об этом, а уж об Алексе и подавно.

Его прошиб холодный пот. Боже милостивый, а если бы Алекс был здесь! Нет, об этом лучше не думать. Бен поспешно отогнал от себя опасные воспоминания.

Дочь спрашивала о Филиппе. Сейчас следовало думать только о нем!

– Да, он всегда был тяжелым человеком, мерзавцем и сумасбродом. Но раньше в его сумасбродстве была своя логика! – Он отодвинул стул. – Пойдем отсюда.

Прохладный коридор вывел их на тенистую веранду. Под ярким солнцем деревья отбрасывали на землю резкие тени, в небе щебетали красно-белые розеллы.

Бен положил руки на перила.

– Правда, красиво? – просто спросил он.

Джина повернулась к отцу и будто заново увидела его глубоко посаженные, спокойные глаза. Он ничем не выдал своих чувств, но ведь он здесь родился. У нее сжалось сердце.

– Пап, скажи – нужно продавать?

Бен вздохнул.

– Кёнигсхаус обязательно продадут. Если не мы, то наши преемники.

– Дела настолько плохи? Он кивнул.

– Уже многие годы ферма сосет из компании соки. В восьмидесятые годы мы превысили все допустимые кредиты. А начиная с восемьдесят седьмого года еле успеваем отбиваться от кредиторов. Филипп хорошо об этом знает. В минуты просветления он все понимает. А сердце никак не хочет расстаться с Королевством.

Следующий вопрос напрашивался сам собой.

– А что будет делать Джон?

– После того, как наступит крах, ты это хочешь сказать? Если у него есть хоть капля здравого смысла – прихватит, что осталось, и убежит. Наверно, попытается купить себе ферму, пусть самую маленькую. Он ведь только и умеет, что пасти скот.

Аборигены готовились к последнему перегону скота, их спокойные, неторопливые движения резко отличались от бешеной активности управляющего фермой, молодого австралийца – ровесника Джона. Если случится самое худшее, подумала Джина, Генри уйдет с Джоном, куда бы ни занесла их судьба. Они вместе учились в школе. Он прочно связал свою судьбу с Кёнигами.

Джон…

«Не думай о нем, – сказала она себе. – Кёнигов, этих сильных мира сего, девушки-аборигенки не интересуют, а если и интересуют, то с одной вполне определенной целью. Выброси его из головы, иначе дело кончится слезами – твоими слезами. Подумай о ком-нибудь другом».

– А что станет с людьми? С мамиными соплеменниками?

Слова дочери привели Бена в замешательство.

– Ммм… тому, кто купит ферму, понадобятся пастухи, наемные работники, прислуга. О них можешь не беспокоиться. – Он замолчал, отвел глаза в сторону. – Послушай, я думал, ты больше не вспоминаешь маму. Она умерла, а у тебя вся жизнь впереди. Ты уже давно живешь в городе, стала настоящей горожанкой. А когда закончишь колледж, перед тобой откроется весь мир. Ты сможешь преподавать свои танцы в любой стране.

«Там, где тебя не будут чураться, потому что ты кури, вот что хотел он сказать, подумала Джина. – Там, где никому не придет в голову, что твое имя – уменьшительное от Нанджина, что значит Женский Дух Всех Вещей, так назвала тебя мать-аборигенка, которая зачахла и умерла, когда ее оторвали от родной земли и перевезли в город. Но тебе незачем так страдать. Есть много мест на земле, где люди будут считать тебя красивой, экзотичной, особенной – где никто никогда не слышал, чтобы мужчины говорили, что всех черномазых нужно держать за проволокой, что эти скво под любого лягут, а старина Бен – тот по молодости, по глупости сунул свой фитиль в банку дегтя да так прилип, что не оторвать…»

Джина знала, что Бен любит ее. Но он был не в состоянии защитить ее от всего этого, не мог прожить за нее жизнь.

– Я схожу в селение, – спокойно сказала она, – просто поздороваться, может, остался еще кто-нибудь, кто помнит маму.

– Да, но… – Бен явно не знал, что ответить. Впрочем, он всегда шел на поводу у других. – Сразу мы уехать не сможем, мне еще нужно просмотреть счета. Тебе действительно нужно чем-то себя занять, пока я работаю.

– А я-то думал, что об этом позабочусь я! Они и не заметили, как к ним подошел Джон.

Судя по его наряду – джинсовой рубашке, такой же голубой, как его глаза, рваным кожаным штанам и ковбойским сапогам – он был готов к последнему перегону.