— Да не, ребят. Вы вот сказали про запретную зону, я ее ведущий, между прочим, Михаил Почеренков.

— Программа твоя — говно. Туфта все это, и ты туфта. Неужели ничего лучшего придумать не могли, как расследовать, кто у кого под дверью гадит? Или, помнишь, Лень, — омоновец кивнул приятелю, — тогда, про кота? Не то сожрали его, не то с балкона выбросили. А этот дурик скачет, радостный…

Омоновец не успел закончить тираду, в которой клеймил позором программу «Запретная зона», как тишину прорезал нечеловеческий вопль, окончившийся глухим бульканьем и бормотанием.

— Кажись, ребята, это из кабинета худрука. — Леня ломанулся по гулкому фойе, вслед за ним кинулся и напарник, а за ними — Константин с Михаилом.

Повернув налево, они увидели еще трех омоновцев, очевидно, поднявшихся по лестнице из гардероба.

— Так, без паники, — громким шепотом сказал Леня, который, видимо, был старшим в этом секторе, — а вы, ребятки, отойдите в сторонку, под ногами не путайтесь, не до вас сейчас.

— Пази, между прочим, в кабинете, — ехидно объявил Хабенский, — а вы говорили, что его в театре нет.

— А ты откуда знаешь? — Леня насторожился.

— Так когда его в кабинете нет, сигнализация на двери горит. Вон, видишь, та малюсенькая штучка? А когда он в кабинете, соответственно не горит.

— Сигнализация? В кабинете, говоришь? — Леня дернул дверь и хмыкнул: — Так, ребята, приготовились.

Остальное произошло молниеносно. С хрустом распахнув двустворчатые двери, омоновцы вломились внутрь, вслед за ними вошли Хабенский с Почеренковым. Кабинет был пуст, пуст абсолютно и несомненно, если не считать жуткого зловония, ударившего всем в нос.

— Фу ты, — Леня прикрылся рукавом, — срань господня. Ужас какой. Что же тут гниет-то, у вашего худрука? Может, тут трупы где складированы?

Бойцы открыли шкафы, заглянули под стол и даже под кожаный диван. Никого, а тем более никаких трупов не было.

— Не нравится мне все это. — Леня повернулся к Константину и Михаилу: — Ну, давайте, колитесь, зачем ночью в театр прибежали?

— Так нам позвонили. — Почеренков потер переносицу и чихнул. — Да, Костя?

— Нам позвонила жена нашего друга, актера Андрея Зиброва, и сказала, что он не вернулся домой после спектакля. И вообще, ребята, это ваша работа. Вы же тут запретную зону охраняете. — Хабенский вышел из кабинета.

— Эй, друг, ты язык попридержи. Тут мимо нас даже мышь не проскакивала.

— Не проскакивала, зато нагадила где-то, судя по запаху, — ввернул Почеренков. — А то все на «Запретную зону» валите.

— Ладно, Миш, в гримерку пойдем. — Костя уверенно зашагал к лестнице.

Как ни странно, омоновец Леня заткнулся и, махнув рукой своим, последовал за актерами. В коридоре перед гримерками дежурили еще трое.

— Здорово, Лень. Не в порядке чего? И посторонние почему в театре?

— Да тут ребята за товарища волнуются, Серега. В гримерках кто-нибудь есть?

— Мы когда на дежурство заступили, никого не было. И не говорил вроде никто ничего. Они все заперты. Вон, смотри.

— Давай все откроем и посмотрим на всякий случай.

Все гримерки были осмотрены. Они оказались пусты, кроме новиковской, да и новиковская была пуста, если не считать разодранных в клочья сценических костюмов Зиброва и Федорова и слегка выветрившегося, но явно ощущаемого уже знакомого всем зловония.

— П…дец!!! — Константин Хабенский растолкал омоновцев, выбежал из гримерки и, сопровождаемый побледневшим Почеренковым, кинулся вниз по лестнице.

ГЛАВА 8

Худрук театра Владислав Пази, артисты Федоров и Зибров исчезли бесследно, как и предыдущие жертвы неизвестного маньяка. Театр почти опустел. Напуганная труппа и обслуживающий персонал отсиживались по домам. Все спектакли были отменены до особого распоряжения, в здании работали следователи, милиция и спецслужбы. Журналистам и телевидению, штурмовавшим театр, ничего не сообщали.

В баре «Донжон» сидели артисты Жора Траугот, Саня Новиков, Михаил Почеренков и Константин Хабенский. Все, кроме Хабенского, пили кофе. Хабенский пил минералку с лимоном.

— А ведь мы два дня назад с ним это обсуждали, — вздохнул Новиков. — Сидели, вот так же почти, в театральном буфете.

— С кем? — мрачно спросил Почеренков.

— С Андреем. То есть с Олежей Андреевым. Он еще это чмо придумал.

— Чмо? — ухмыльнулся Хабенский. — Это ты про кого?

— Черное мохнатое отродье, — расшифровал Новиков с неподдельным ужасом. — Чудовище нашего театра…

— Да вы что, с ума все посходили? — Хабенский зло посмотрел на него. — Ты еще собаку Баскервилей вспомни или всадника без головы.

— Зря ты, Костя, — задумчиво сказал Траугот. — Его Койгеров видел. За это, наверное, и поплатился.

— Кого видел?

— Монстра! Он сначала нам об этом рассказывал, а потом, возможно, Мигицко. Только не верил ему никто. Типа он в туалет пошел, открывает кабинку, а там — оно: все, говорит, в шерсти, клыки, когти, глаза как тарелки, воняет — жуть! Вы сами посудите: не настолько он хороший актер, чтобы все это разыграть. Царство ему. — Жора перекрестился.

— Нет, вы точно сумасшедшие. — Константин прикурил новую сигарету от старой.

— Подожди, Костя. — Почеренков потер щетину на подбородке и замолчал.

— Что подожди? Ты о чем? Ну, чего молчишь?

— Я это… Это дико, конечно, но она мне тоже сказала. — Почеренков опять замолчал.

— Что сказала? Кто она? — Хабенский пристально смотрел на Почеренкова. — А, черт. Кто же это долбится так упорно? Але. — Костя поднес сотовый к уху. — Привет. Слушай, дарлинг, давай я тебе перезвоню, мы тут заняты очень. Что? О чем это ты? Але!

Константин выругался и набрал номер.

— Что? Кто это? Они? — Почеренков смотрел на друга с надеждой.

— Они. — Константин встал и, обращаясь к Новикову с Трауготом, сказал: — Мы тут выйдем ненадолго пошептаться. Сейчас вернемся.

— Ну что там? — спросил Михаил, когда они вышли на улицу.

— Что она тебе говорила? Вчера, когда я из гримерки вышел?

— Она, понимаешь, Костя, явно на что-то намекала. Только я до сих пор не пойму, на что.

— Ты просто скажи, что она говорила.

— Типа «это не смогу остановить даже я, мне все надоело, я устала». Ну, что обычно бабы говорят. — Михаил почесал затылок.

— Обычно, Миша, бабы не говорят «это не смогу остановить даже я». Знаешь, что мне сейчас дарлинг сказала? Цитирую почти дословно: «Срочно уезжайте из города, между нами все кончено, но я не хочу, чтобы с вами что-то случилось, я могу сказать только одно: она его вызвала, но она не может его контролировать». Понимаешь, Мишаня!!!

— Ты охренел, что ли, Костя? Вчера перепил?

— Да, конечно, все охренели! Все сошли с ума! Некоторые вообще исчезли неизвестно куда! Во главе с Пази. ОМОН ничего сделать не может, никто ничего сделать не может. Но теперь я в это почти верю. И знаешь, Мишаня, похоже, причина всему — мы. Ты и я. А это — всего лишь следствие.

— Не понимаю, — Почеренков затряс головой, — мы-то в чем виноваты?

— А не ты ли мне рассказывал, что у нее глаза в темноте светятся? Что иногда она ведет себя очень странно? И что она тебе сказала как-то ночью, что не прощает мужчинам только одного — измены? — Костя посмотрел на оцепленный ОМОНом театр.

— Так а Койгеров тут при чем с Мигицко? Олежа Андреев, Андрюха? Пази, в конце концов! — Почеренков уставился на Хабенского с нескрываемым ужасом.

— А то, что она его не контролирует! Возможно, это чмо жрет всех мужиков, которые изменяют в принципе. Ты заметил, Минька, что жрет-то оно только мужиков? А?! Вот что. Заскакиваем домой — и в Москву. В темпе вальса.

— А я Ольге обещал в кино сходить. И вообще…

— Ольге я сам что-нибудь скажу. Задницы у нас горят, Мишаня. Вот так вот.

Хабенский стал спускаться обратно в бар.

— Да иди ты, Шерлок Холмс, знаешь куда? — развернул его Почеренков за плечо. — Ты соображаешь, что ты несешь? Сейчас придумал или ночью?

— Может, я чего и придумал, а ты вообще думать не умеешь. Жду тебя в аэропорту через три часа. — Хабенский выдрался из пореченковской длани и вошел в «Донжон».

ГЛАВА 9

Новиков и Траугот нагнали Михаила Почеренкова возле служебного входа.

— Вы что, поругались? — Жора Траугот ругался редко и в основном в провинции, где аборигены принимали его за представителя сексуальных меньшинств.

— Да так, фигня все. Я в гримерке вчера шарфик забыл. Девушка одна подарила. Неохота оставлять чудовищу вашему. Дорог как память. Давайте зайдем. Или, если страшно, я один схожу.

— Не ходи туда, Миша! — Новиков вцепился ему в рукав. — Уйдешь и не вернешься, у нас и так ряды поредели!

— Сань, да ты чё? На улице белый день. ОМОНа тут полно всякого, органов как грязи. Тем более я тебя вообще никуда не тащу.

— Давай, Сань, зайдем. Что, мы его одного туда отпустим? — Траугот любовно похлопал Почеренкова по спине. — Вон он у нас какой! Лакомый кусочек. Куда его одного отпускать?

— Ну ладно, давайте зайдем. — Новиков заметно скис, но пытался сохранять остатки мужества. — Только быстро, а то у меня съемки сегодня.

— У всех съемки, Саня, у всех! — Михаил заметно повеселел и подошел к омоновцу.

Через десять минут уговоров, улыбок и раздачи автографов компанию впустили в театр «ровно на пять минут, не больше, а то попадет». По пути в гримерку Почеренков вдруг остановился и задумчиво сказал:

— А помните, когда нас с Костей и Андрюхой в труппу зачислили? Как мы рады были! Вы-то тут уже играли, старожилы, блин. Шугали нас.