Траугот засмеялся:

— Вас, пожалуй, пошугаешь.

— Да. — Новиков тоже хихикнул.

— А пойдемте на сцену, — предложил Почеренков, — постоим. Неизвестно, когда еще на нее выйдем и выйдем ли…

— Миш, ты же обещал! Какая сцена? — Новиков нервно огляделся.

— Да ладно, Сань, пойдем! Мишка правду говорит: неизвестно, когда еще вернемся.

Актеры гуськом вышли на сцену. Остановились, посмотрели в пустой темный зал. В правом углу сцены грудой лежал какой-то реквизит, в воздухе танцевали пылинки.

— Жорка, а помнишь, как мы в «Клопе»? Здорово было, да? А «Калигулу» помнишь? — Почеренков подошел к краю сцены, помолчал минуту и заговорил «театральным» голосом: — Да, я служу безумцу. Но ты, кому служишь ты? Добродетели? Я скажу тебе, что я об этом думаю. Я рожден рабом. Я плясал под кнутом, прежде чем принял облик человека порядочного и честного. Гай не вел со мной бесед. Он просто освободил меня и взял во дворец. И тогда у меня появилась возможность как следует разглядеть вас, добродетельных. И я увидел, как вы невзрачны и какой пресный дух распространяете вы, вы, которые никогда не страдали и не рисковали ничем.

За спиной Почеренкова раздался сдавленный не то голос, не то всхлип, но он продолжал:

— Я видел знать, богато одетую, но с нищим сердцем, с жадным лицом и цепкими руками. И это — судьи! Вы, торговцы добродетелью, мечтающие о безопасности, как девушка мечтает о любви, и умирающие в страхе, даже не сумев понять, что всю свою жизнь вы лгали, — вы беретесь судить того, чьи страдания неисчислимы, того, кто каждый день истекает кровью тысячей новых ран! Вы первыми броситесь на меня, я в этом уверен. Презирай раба, Херея. Он выше твоей добродетели, ибо может еще любить своего несчастного господина, который сразится с вашей ложью и заткнет ваши клятвопреступные рты.

Актер Михаил Почеренков вытер пот со лба и медленно обернулся. Через секунду он отпрыгнул к куче реквизита и выхватил оттуда алюминиевый бутафорский меч, потому что картина, которую он увидел обернувшись, была ужасной и неправдоподобной одновременно: Георгия Траугота на сцене уже не было, а к Александру Новикову, который в состоянии шока забился в угол и не мог даже кричать, приближалось чмо.

— Где Жора? — закричал Почеренков, хотя где-то внутри себя ответ он уже знал.

Новиков молчал. Почеренков подскочил к чудовищу и попытался хоть как-то отвлечь его внимание от беззащитного Новикова: он колол его мечом, пинал и клочьями выдирал черную шерсть, но чмо не обращало на него никакого внимания. Еще секунда — и оно, нависнув над Александром, раскрыло зловонную пасть с рядами острых желтых клыков и, как показалось Почеренкову, просто втянуло Новикова внутрь, как огромный удав кролика. После этого оно довольно заурчало и обернулось к Михаилу, зловеще глядя на него налитыми кровью глазами.

— Ах ты, сука! — орал Почеренков, прыгая вокруг чмо, которое было выше и шире его практически вдвое. — Мерзкая вонючая сука! Ты, значит, так, да?

Почеренков подпрыгнул и каким-то непонятным ему самому образом воткнул алюминиевый меч по самую рукоятку в красный вращающийся глаз отродья. Потоки черной крови хлынули на сцену, жуткий вой сотряс здание Театра имени Ленсовета, чудовищный смрад проник даже в подвалы, и омоновцы, ворвавшиеся в зрительный зал, лишь на несколько секунд опоздали, чтобы увидеть, как, поскуливая и натыкаясь на стены, чмо брело к правой кулисе, сжимая в клыках кусок светлой человеческой плоти с болтавшимся на ней толстым серебряным браслетом тройного плетения, который так любил и никогда не снимал актер Михаил Почеренков.

ГЛАВА 10

Через несколько дней в Камергерском, у служебного входа МХАТа, журналисты плотной толпой окружили седого как лунь человека с опухшим от слез лицом.

— «Аргументы и Факты». Константин, как вы прокомментируете страшные события в петербургском Театре имени Ленсовета?

— «Московский Комсомолец». Скажите, Константин, а почему вы прилетели в Москву не с Почеренковым? Насколько нам известно, на его имя был забронирован билет.

— Андрей Подольских, «Коммерсант». Константин, как вы думаете, имел ли место теракт?

— Константин, скажите…

— Константин, как вы считаете…

— Господин Хабенский, не могли бы вы…

— Я ничего не могу. У меня нет комментариев. Извините. Дайте пройти. Да нет у меня комментариев, никаких комментариев у меня нет.

Продравшись сквозь кордон, Хабенский поднялся в гримерку. Сел к зеркалу, закурил, глядя на свое отражение. Они делили эту гримерку с Почеренковым с самого первого дня. Константин вспомнил, как в тот первый день они смеялись здесь, пили вино и строили планы на будущее. К горлу подступил комок. Как он мог? Как он только мог оставить Мишку? Отпустить его одного. Они же всегда были вместе! А теперь он остался один. Навсегда.

Хабенский все сидел и смотрел в зеркало. Он курил сигареты одну за одной, не чувствуя ни аромата, ни вкуса. Не почувствовал он и инородного, чужого запаха, зловонного и тяжелого, просочившегося в гримерку сквозь запертую дверь. И совсем не удивился, когда за своей спиной, в зеркале, увидел ЕГО. И совсем не сопротивлялся, когда чмо положило ему на плечо мохнатую когтистую лапу, запачканную засохшей черной кровью…

— Эй, Костян, ты чё, совсем уже, помер, что ли?! Ау-у!

— Мне все равно. Мне абсолютно все равно. — Константин никак не мог сбросить с себя мохнатую зловонную лапу. Укусить ее, что ли, напоследок? Отомстить за Мишку, за ребят? Хабенский вонзил в нее зубы.

— Ну ё-моё! Озверел совсем! Допился! — кричало чудовище почему-то голосом Почеренкова. — Совсем оборзел! Кусаться! Дожили! На, пивка попей! Подлечись! Вот, черт, ведь насквозь прокусил!

Костя с трудом открыл глаза, потер их, покрутил головой, наткнулся глазами на Почеренкова, живого и невредимого.

— Мишка, — сказал он и сел, чувствуя, что у него дрожат колени. — Мы где, Мишка? Мы встретились?

— Да ты совсем от вчерашнего офигел, что ли? Мы с тобой сейчас, Константин Юрьевич, в родной нашей гримерке, на Владимирском проспекте, в Театре имени Ленсовета.

— А почему? — Язык с трудом слушался Константина.

— А потому, милый мой. — Почеренков смачивал пивом окровавленную руку. — Скотина ты, Костя. Потому что вчера был твой день рождения. Помнишь?

Хабенский отрицательно помотал головой.

— Да, это уже серьезно. Пить нам с тобой меньше надо. Мы вчера праздновали твой день рождения, потом пришли сюда, под утро уже, чтобы дома никого не испугать. Легли спать. Я, как проснулся, за пивом пошел. Здоровье наше поправить. — Почеренков замотал руку полотенцем и хорошенько приложился к пиву. — Ты мне скажи только одно: зачем ты меня так? Сон плохой снился? Я прихожу, а ты прям взахлеб рыдаешь, ручонками размахиваешь и орешь: «Без комментариев, я ничего не могу, извините!» Кошмар какой-то.

— Мишка, а Зибрыч жив? И Андреев? И Койгеров с Мигицко? И Пази?

— Костя, да ты что? — Почеренков сел рядом с Хабенским, протянул ему открытую бутылку. — Что им сделается-то? Олежа вон опять с Настькой поругался. Зибрыч на съемках с утра. Пази тебя вчера по телефону поздравлял, сам, лично, так что гордись — дорос. Ты давай, давай, пей! Легче будет.

— Ты думаешь? — Хабенский залпом выпил пиво, отдышался, подошел к зеркалу и потрогал волосы. — Неужели это мне действительно приснилось?

— А чё снилось-то? Кстати, сам пойдешь в аптеку и купишь стерильный бинт и йод. Не мешало бы, конечно, укольчик против столбняка. А чё медикам говорить? Меня укусил Константин Юрьевич Хабенский? Главный вампир нашей многострадальной родины? Да, Костя, хорошо ты кусаешься. — Почеренков разглядывал пропитавшееся кровью полотенце. — Я, между прочим, хорошо сны разгадываю. Если дерьмо — обязательно к деньгам, если рыба тухлая — тетка какая-нибудь случайно «залетит». Ну, это на самом деле редко бывает. У тебя, кстати, телефон звонит.

Хабенский вытащил сотовый:

— Але! Да. Да вроде живы. Вы не сердитесь, на самом деле. Я потом все расскажу. Да, здесь. Да, даю. На! — Он протянул телефон Почеренкову: — Это наши.

— Да, — заворковал Почеренков в трубку, — ну, любимая, ну не сердись. Я тебе обещаю, что это было в последний раз. При чем тут Ольга? Ольга была не со мной, я тебе обещаю твердо: больше такого не повторится. Костя, ты чего? На старые дрожжи легло? — Почеренков выронил трубку и закрыл голову обеими руками, потому что Константин на полном и абсолютном серьезе размахивал кулаками в каких-то сантиметрах от его лица.

— Никогда больше не смей этого делать! Понял, Мишаня? Никогда!

— Слушай, да ты меня убить, что ли, хочешь? Сначала руку прокусил, а теперь совсем изуродовать хочешь? О чем ты вообще говоришь?

— Никогда не обманывай женщин! — верещал Хабенский, прыгая около Почеренкова. — Чмо рядом с нами, оно всегда неподалеку, оно всегда хочет есть!

ЭПИЛОГ

Рука актера Михаила Почеренкова зажила достаточно быстро. Актер Константин Хабенский частично поведал свой сон закадычному другу, на что тот повертел головой и изрек: «Чего только по пьяной лавочке не приснится!»

Актеры Койгеров, Мигицко, Блок, Андреев, Зибров, Федоров, Траугот и Новиков живут хорошо, играют в театре и снимаются в сериалах.

Владислав Борисович Пази собирается ставить скучную пьесу «Водолей».


Конец

Предупреждение о вреде всего

Если вы будете заниматься чем-либо, это неминуемо приведет к неблагоприятным последствиям. Прежде чем заняться чем-нибудь, основательно подумайте — это вреднее всего, и вы сразу испытаете мощный разрушительный эффект какой-либо деятельности. К чему увиливать: если бы вы были на что-то способны, вы бы уже давно этим занимались.